Развод. В плюсе останусь я

Глава 25 Вадим

Отпускать Рину невероятно тяжело. Настолько, что на секунду в груди всё сжимается, и появляется почти животное желание отказаться от развода. Просто поднять голову, сказать уверенное “нет” и вернуть всё назад, как будто так можно. Как будто слово отменит годы недосказанности.

Но я обещал не ставить палки в колёса, поэтому проглатываю свои внезапные хотелки. Приходится платить по счетам, нравится мне это или нет.

Моя скрытность вышла мне боком. странно только, что осознание пришло именно сейчас, когда всё уже необратимо. Я понимаю, что был не прав, но смог бы я рассказать Рине обо всём в самом начале отношений, представься такой случай? Не знаю. Хочется думать, что да. Но слишком хорошо помню себя тогда — уверенного, закрытого, считающего, что сможет держать под контролем абсолютно всё.

Провожаю взглядом её машину, пока красные огни не исчезают за поворотом. Только после этого сажусь в свою. Сиденье холодное. В зеркале — уставшее лицо, под глазами тень от бессонных ночей и напряжения, которое никуда не делось.

Сегодня ещё надо бы навестить маму. Ей заметно полегчало: лечение заработало в полной мере за прошедшие две недели. Но мне приходится контролировать, чтобы она пила таблетки.

Я живу отдельно, снял квартиру недалеко от её дома. Так проще, не трачу полжизни на дорогу, и вроде как у неё есть иллюзия самостоятельности. Погрузился с головой в работу, чтобы меньше времени проводить по вечерам в одиночестве. Даже друзья уже, кажется, забыли, как я выгляжу, судя по количеством непрочитанных сообщений в общем чате, я стал тем человеком, который всегда "потом посмотрит".

Квартира встречает меня абсолютной тишиной. Закрываю за собой дверь, и понимаю, что внутри никто не ждёт. Даже кота нет.

Отзваниваюсь маме, чтобы убедиться, что она выпила лекарства, и предупреждаю, что зайду завтра.

— Вадим, у тебя всё в порядке? — голос у неё спокойный, но я слышу настороженность.

— Да.

— Знаешь… я ведь сейчас в норме, можешь обсудить со мной то, что тебя волнует.

— Не стоит, мам. Давай лучше завтра.

— Ну как знаешь.

В холодильнике шаром покати: остатки сыра и один печальный помидор смотрят на меня с разных полок. На плите — ничего, в раковине — одинокая тарелка. Зато в баре выбор как в мини-отеле бизнес-класса. И да, я знаю, чем это закончится, но наливаю себе первый стакан, потом второй, третий… так я и надираюсь до зелёных соплей, чтобы не думать, не чувствовать.

Когда утром меня будит звонок мамы, я подскакиваю, слабо соображая, где нахожусь и почему голова раскалывается.

— Да, — сиплю, будто в горле наждачка.

— Вадь, я тебя жду, блинчиков напекла. Придёшь?

— Жди, через полчаса буду.

Экстренно принимаю контрастный душ, держусь за стену, пока мир пытается уплыть в сторону. Чищу зубы, глядя на своё отражение. Башка трещит, но это и не удивительно после такого количества алкоголя. Надеюсь, обойдётся без нравоучений, хотя надежда слабая.

У мамы пахнет жареным маслом и ванилью, как в детстве по выходным. Она смотрит на меня, приподнимает бровь.

— Ой, выглядишь помятым. Только не говори, что так и не нашёл подход к Карине.

— Нет. Она не настроена мириться. Да и ты же понимаешь…

— Что я должна понимать? Что ты тот ещё обалдуй? Так это я с рождения твоего знаю. Даром что директор клиники, а в жизни…

Махнув рукой, идёт наливать чай, будто ставит жирную точку.

И вот так ненавязчиво выясняется, что в свои сорок ты для мамы всё ещё малыш, которому надо сопли подтирать и наставления давать. Неважно, какой у тебя статус, доходы, грозный ли вид и сколько людей в подчинении. Интересно, дальше хоть что-то поменяется?

Я искренне надеюсь, что ремиссия будет стойкой. При надлежащем лечении пациенты даже с таким непростым диагнозом могут жить долго и нормально. Единственное моё упущение — это то, что я в какой-то момент перестал следить за приёмом лекарств. Доверился. Расслабился. И так что случившееся — в какой-то мере моя вина. И это гложет сильнее, чем похмелье.

— Мам, не сыпь мне соль на рану.

— Так делай хоть что-то. Я не знаю, окружи заботой, помогай в бытовых мелочах, не лезь сразу в душу, действуй постепенно.

Она говорит спокойно, но я слышу, как за этим спокойствием прячется тревога, почти материнская безысходность: сын творит глупости, но я его всё равно спасу, даже если он сопротивляется.

— Стоп. Давай не сегодня.

— А что поменяется завтра?

Я вздыхаю, утыкаюсь взглядом в кружку, чай остыл, на поверхности плавает тонкая плёнка.

— Ничего.

— Вот именно. Поэтому слушай меня.

— Мам, я не хотел тебе говорить. Но вчера у нас был развод.

Она оседает на стул напротив, пальцы сжимаются на кромке тарелки, и в глазах появляется такая печаль, что мне хочется провалиться под стол, лишь бы не видеть.

— Вадим, я хоть и болею, но не надо меня ограждать от всего на свете. — Голос тихий, но твёрдый. — Я хочу быть в курсе того, что происходит у тебя в жизни.

— Не хотел тебя расстраивать.

— Поверь, сейчас я расстроена куда больше. — Она морщит лоб. — Ты поэтому вчера не пришёл?

— Да. Хотел побыть один.

— Вижу я, как ты один побыл. — Она хмыкает, взгляд скользит по моему лицу. — Значит так: приходи ко мне ужинать каждый день. Отказы не принимаются. Не хватало мне, чтобы ты в алкоголика превратился.

— Мам, ты серьёзно?

— Серьёзно. И прошу тебя, не опускай руки. — Она кладёт ладонь на мою, сжимаeт. — Да, Карине нужно время. Но когда-то она смягчится. Да и я хочу внука увидеть.

— Увидишь, мам.

— Дай-то Бог.