Росток

11

Из-под острых зубьев пилы сыпались под верстак мелкие, почти невесомые опилки. Поднеся рейку к глазам, Душин удовлетворенно прищурился. «Отлично сделано! Незаурядным умельцем вырос ты, Леонид Никонович! — похвалил он себя. — Всю квартиру переделал по-своему. Не стыдно пригласить в гости и зарубежных коллег. Вполне модерново!..»

— Леня! Тебя добиваются! — донесся с крыльца певучий голос жены. Она никогда не скажет «звонят», «спрашивают», а только «добиваются».

Душин прошел через переднюю, отделанную под дуб, открыл дверь в кабинет, который, казалось, в ответ на его появление заблестел, засветился прожилками березовых паркетин. Взял телефонную трубку:

— Душин слушает...

С кафедры, которую он возглавлял в институте, доцент, его заместитель, напомнил: завтра собираются участники семинара... Со всех областей республики... Леонид Никонович не забыл? Ну и хорошо, что память не ослабла. Доцент осторожно сослался на решение президиума Академии наук относительно этого семинара. Пусть Леонид Никонович не думает, что... Да-да! Региональные научные центры оснащаются новейшей вычислительной техникой. Товарищей, что прибудут на семинар, следует не только научить пользоваться ею, им необходимо дать какой-то объем обобщенных методов, приемов, навыков... Да-да! Дать возможность шире и глубже взглянуть на мир физического и математического описания природы, ее явлений, развития науки...

— Хорошо, хорошо... — ответил Душин. — Я никогда ничего не забываю... Материалы для семинара собраны... Но не мешает просмотреть еще раз.

Положив трубку, он взял папку, раскрыл, полистал записи. «Напомнить им об этом? Ввести в начала нашей вычислительной техники? С чего началось? Для меня — с того, что я стал студентом радиофакультета. И попал...»

Узкий сырой коридор, в который выходили двери бывших келий монастыря, едва освещенных подслеповатыми лампочками, показался Леониду Душину подземельем средневековой крепости, а каморки — камерами для узников, брошенных сюда неким владыкой. Хотя вода и не капала с потолка, он представил себе, как в темя узников то и дело впиваются неумолимые капли, разрушая тело и уничтожая дух, распыляя то изначальное, что двуногих делает людьми, — беспокойную, мятежную мысль. Да и зачем уноситься в средние века, в княжеские крепости, когда и вот этот монастырь заковал в цепи не только духовной неволи стольких безымянных, безвестных мыслителей... В том-то и видится великая сила справедливости, что именно здесь разум и человеческие деяния положили начало одной из новейших отраслей науки. Она покрылась густой зеленой завязью, быстро тянется вверх и вглубь, открывая для людей невидимые, а порой и неожиданные горизонты.

«Мой первый колышек...» — Душин закрыл папку, смежил веки.

Когда он вошел в комнату бывшей монастырской гостиницы, то очень волновался, сел на стул, стоявший у стены, и облокотился на грубо сколоченный стол с подпалинами, прорезями, почерневшими и покрытыми пылью... Впервые взял в руки паяльник.

В течение первого семестра наставник Сергей Алексеевич Лебедев научил его разбираться в схемах, сопротивлениях, емкостях, переключателях...

Рабочий день начинался с того, что студенты выбегали во двор, хватали старинный бердыш и кололи им дрова. Убирали комнатки, приводили в порядок оборудование. А его прибывало все больше и больше. Чувствовалось, что отстроенные после войны заводы наливаются силой.

К концу сорок шестого года коридорчик гостиницы до самого потолка был заставлен ящиками с приборами. Транзисторов еще не выпускали, приходилось пользоваться электронными лампами. Бывало, поставят такую лампу на испытательный стенд, определят характеристику — и к Лебедеву:

— Разность номиналов...

— Подбирайте одинаковые! Обязательно одинаковые!

— Сашко сжег осциллограф! Чем делать замеры?

— Он сжег, пусть и ремонтирует.

Что это был за осциллограф! Неуклюжий деревянный ящик с эбонитовыми ручками, с грубой настройкой. Сколько ошибок они давали, эти осциллографы! Пока лучших не было, нос от них не воротили, ремонтировали, настраивали, добивались точности. И...

— Приступим к монтажу! — сказал однажды Сергей Алексеевич.

— А монтажники? — растерялся Душин. — Кто они? И где будем монтировать?

— Договоримся с сельскими властями. Сельцо недалегко, добираться будет легко. Последний вопрос — где? С завхозом мы освободили помещение для мастерской. Там будем компоновать блоки.

Машина должна была монтироваться из семнадцати блоков, свыше шести тысяч электронных ламп, тысячи сопротивлений, конденсаторов, реле.

Выходя из монастыря, Лебедев сказал:

— Я завтра с утра еду в военкомат. Если монтажники прибудут раньше меня, объясните значение нашей работы. Научите их хоть паяльник держать в руках, пользоваться оловом и канифолью.

«Была зима сорок шестого... Они появились рано, я еще спал... Загрохали в дверь. Сторож дед Инокеша открыл, впустил их. Заспанный, замерзший, я сперва не понял, чего хотят от меня эти чубатые здоровяки — кто в кожухе, кто в шинели, кто в ватнике. Быстро умылся и, не придумав ничего лучшего, стал читать им лекцию о нашей машине.

— Итак, вас, хлопцы, послали на великое дело. Чтобы начать это дело в нашем институте, академик Сергей Алексеевич Лебедев позвал к себе на совет еще много умных людей, тоже академиков — Лаврентьева, Ишлинского, Гнеденко...

— Это тот высокий и хороший дядька, что вчера по хатам ходил? — спросил кто-то.

Все дружно засмеялись — ученого академика назвали дядькой.

— Внимание! — остановил я их и взял паяльник. — Знаете, что это такое?

— Я ведра и примусы чиню, — встал высокий, в ватнике, хлопец. — А чего тут не знать? Раз-два, лишь бы кусок хлеба или кварту молока хозяйка дала...

— Нет, вы не знаете, что это такое, — повысил я голос. — Это и для вас, и для нас сейчас самый главный помощник, надежнее пока нет. С его помощью мы смастерим и нашу машину...

— А что она будет делать, ваша машина, — хлеб печь или борщ варить? — не унимался все тот же высокий хлопец.

За окном посветлело, вот-вот должен бы прийти институтский автобус. Видно, в балочке возле занесенного болотца забуксовал. Как им объяснить, когда я и сам ничего толком не знал?

— Страна разрушена, — начал я неуверенно. — Заводы распотрошены. Станки поломаны. Электростанции взорваны... Быстро, очень быстро все надо отстроить. Кто сможет все это учесть, спланировать работу? Быстрее и точнее, чем человек? А ведь нам еще и об обороне думать надо — самолеты и иную технику делать, чтобы не хуже, чем на войне, была. Вот Сергей Алексеевич и придумал такую машину, чтобы вычислила все это и много прочего...

— Нас агитировать нечего. Фашисты прибавили нам сознательности своими виселицами, пулями и овчарками. — Все тот же неугомонный хлопец снял с себя ватник, засучил рукава. — Показывайте, что надо делать.

В это время вошел Сергей Алексеевич в сопровождении троих мужчин, одетых в шинели. Поздоровался со всеми.

— Поагитировали? Задержался в военкомате. Пригласил вот нескольких демобилизованных офицеров-связистов. Так что сейчас приступим.

Под вечер в мастерской начали сборку первого блока...

Душин вынул из папки две фотографии. На одной — лампочки, лампочки... Вот они вспыхнули под побеленным известкой сводом монастыря, напоминая контурами созвездие Орион: две ближе, две — дальше, три — посередине. Возле дальней стены, доживая свой век, дремлют кое-как сбитые стеллажи. Посреди них, укутанный брезентом, застыл блок. Душин мысленно отбросил брезент. Опять лампочки, жилы разноцветных проводов — тонких и толстых, сплетенных в жгуты, и одиночных; пластинки перемычек... Все это было втиснуто в массивный, покрашенный в зеленый цвет каркас.

Так выглядели первые блоки. Их подключили к пульту управления и начали комплексную отладку машины. В единую систему связывались входные и выходные сигналы отдельных модулей. Намучились тогда, добывая первый поучительный опыт. Никто не знал, что под нагрузкой изменятся характеристики блоков. Не хватало экранированного кабеля, приходилось спешно заземлять некоторые места.

Потом — новые хлопоты! Недостаточная мощность сигналов. Повысили. Не хватало емкостных разъемов в цепях питания. Установили добавочные! Понадобился высокочастотный экранированный кабель для прокладки кодовых шин...

Сергей Алексеевич метался между Киевом и Москвой — его назначили директором Института точной механики и вычислительной техники союзной Академии наук. Когда прилетал на берега Днепра, трудился здесь круглосуточно.

Его младшие помощники подготавливали тесты, проверяли отдельные узлы и блоки, их надежность, оперативные и пассивные запоминающие устройства, управление внешним запоминающим устройством. Принцип конструкции последнего сохранился и до наших дней — барабан с магнитной лентой. Все тесты объединили. Вышла комплексная испытательная программа. Ею пользовались и при эксплуатации машины, и во время профилактики.

Другая фотография...

Готовилась первая программа по баллистике группой ученых под руководством одесского математика профессора Крейна. Еще в довоенные годы иногда параллельно с академиком Колмогоровым он решал и решил целый ряд проблем из теории прогнозирования.

«Мы внимательно следили за их работой. Но разве только одни мы! Пятью годами позже при посещении Массачусетского технологического института в США, читая книгу известного ученого, которого называют «отцом кибернетики», — Норберта Винера, я наткнулся на его откровенное признание приоритета Колмогорова и Крейна в разработке теории прогнозирования. Правда, Винер оговорил свое признание тем, что советский ученый ограничился изучением программ прогнозирования для дискретных последовательностей, а он, Винер, рассматривал случаи беспрерывных процессов».

Математики готовили программу. Ее суть? Тело, имеющее определенную массу и начальную скорость, начинает движение под определенным углом к поверхности земли. Учитывается лишь сила тяготения, гравитация. Сопротивление воздуха не учитывается. Кривая движения объекта представляет собой уравнение параболы, симметричной относительно вертикальной оси. При решении уравнения определяются координаты объекта во время полета, расстояние от точки взлета до точки падения или приземления. Траекторию тела математики разделили на тридцать два отрезка и на каждом рассчитывали местонахождение тела. Зачем? Чтобы проверить, проконтролировать точность работы машины — параллельно эти расчеты математики делали «вручную».

Когда расчеты были завершены, Сергей Алексеевич распорядился ввести программу в машину. Выходное устройство начало печатать результаты. Первая позиция, вторая, третья... Послышались восторженные восклицания всех, кто втиснулся в зал:

— Феноменально!

— Вот это машина!

Так продолжалось до тех пор, пока на восьмой позиции не была обнаружена разница. Небольшая. Незначительная. Но — разница.

— Повторим все сначала, — предложил Сергей Алексеевич.

«О эти повторы! И мы, молодые, неоперившиеся, и убеленные сединой ученые не отрывали взгляда от бумажной ленты выходного устройства, где клавиши отстукивали цифры. Машина проявила свой упорный характер. Почти до первого часа ночи гоняли ее, а она стояла на своем».

Сергей Алексеевич, еще раз взглянув на ленту, спокойно сказал:

— Я сам проверю «ручной» расчет до девятой позиции. Вы же... Вы погоняйте машину на разных режимах.

На другой день он принес обычную ученическую тетрадь, положил ее на пульт управления, улыбнулся. Зная, что такое случается не часто, присутствующие замерли. Сергей Алексеевич поднял руку и тихим голосом произнес:

— Не мучьте машину, правда на ее стороне.

Крейн хотел было проверить остальные точки, но Лебедев остановил его:

— Напрасно! Не тратьте зря силы...

— Как это — напрасно? — заколебался Крейн.

— В расчеты вкралась описка...

Вот так при первом же испытании машина сумела найти эту описку в вычислениях опытных математиков.

Потом началась ежедневная работа по усовершенствованию машины. Определили пределы ее загрузки, меняли уровень напряжения тока, перепробовали разные варианты включения отдельных элементов, создавая искусственные вибрации. Зачем? Ответ простой! Когда машина в ухудшенных условиях работает нормально, в обычных она проявит себя намного эффективней. Вот так и начинали...

Душин встал, сложил фотографии в папку. Он еще не знал, кто они, участники семинара, который ему придется вести, хотя его и предупредили, что это будут научные работники со всех областей республики. Значит, они имеют некоторую подготовку... Их нужно не просто «натаскивать» для работы с вычислительными машинами, а разъяснить смысл работы машин.

Кибернетика объединяет математику и физиологию, технику и биологию, физику и медицину... Значит, приезжих нужно ввести в мир новых, пусть еще не окончательно сложившихся, идей, дать им широту и глубину их понимания.

«Все это верно! — хлопнул рукой по столу Душин. — Но я не утерплю и все-таки покажу им наши начала».

При осмотре бывшего монастыря Душин познакомился со слушателями своего семинара. Его внимание привлек сухощавый, с совиными глазами, коротко подстриженный научный сотрудник, назвавший себя Григорием Васильевичем Савичем.

— Простите, это ваше сообщение об оригинальном методе создания нейронных сетей было напечатано в академическом вестнике? — поинтересовался Душин.

— Разве было? — встрепенулся Григорий. — Не видел... Вероятно, без меня послали.

— Номер я взял сегодня в типографии. Охотно подарю вам, — Душин достал из кармана согнутый вдвое журнал. — Вы увидели, как мы начинали с колышка... Покажу кое-что и другое. Пойдемте к охраннику и хранителю всего этого богатства — моему давнему другу деду Инокеше.

Они направились к недавно побеленной, разрисованной цветами хате-мазанке. Возле ворот Душин обнял крепкого старика с бородой-лопатой, прошептал на ухо:

— Где Васька?

— Да вот же он крутится.

Душин отвел в сторону подростка в валенках и кожушке, открыл портфель, протянул ему несколько листков бумаги:

— Сделаешь, как всегда.

— Я на подмогу хлопцев позову.

— Зови! И не мешкай, Васятка. Договорились?

— Ага, — кивнул Васятка и выбежал на улицу.

Поплевав на ладони и разгладив седые космы, дед Инокеша стал рассаживать гостей в светлице. На столе в эмалированной миске красовалась квашеная капуста, пересыпанная калиновыми ягодами, на тарелках плавали в подсолнечном масле огурцы и помидоры, они казались такими свежими, будто вынуты были не из бочки, а только что сорваны с грядки. Но чем дед всех поразил — так это огромной связкой вяленых и копченых лещей.

Ни одной бутылки с горилкой не было. Вместо них на столе высились хорошо выжженные крынки, покрытые свежими, словно только сейчас с огорода, бледно-зелеными капустными листами.

Дед Инокеша с младенческих лет не знал вкуса хмельного. На упреки соседей, мол, у него не так, как у людей, он неизменно отвечал, что доживет до тех дней, когда у людей будет так, как у него.

— Я наполню те, что поближе ко мне... — сказал тихим голосом дед Инокеша. — Знаете чем? Хлебным квасом! Выстоянным, крепким, в нос шибает! И, стало быть, слово хочу сказать... Почитай, столько лет пролетело по ветру, как мы с тобой, Леня, встретились. У меня внук вон какой вымахал. У тебя, Леня, ученики бороды отрастили, разных отличий нахватали, почета добились. Это все одна сторона, хорошая, приятная. А другая сторона, как мне кажется, и тоже хорошая, и тоже приятная, что мы, Леня, свою академию жизни строили. Разная она. И горькое, и сладкое есть в ней. Но хочется, чтобы вы в ней не только учеными, но и людьми были. Ученое звание — его добиваются. И профессора тебе дадут, и академика. А человеком должен сам стать. Как вот ты, Леня!

Дед Инокеша не спеша опорожнил чашку, поставил на стол. Быстро опустели миски с капустой, тарелки с огурцами. Святой Никола, одиноко грустивший в красном углу, казалось, немного повеселел, заметив, как добрые молодцы шустро расправились с едой. Дед Инокеша светился радостью оттого, что его угощение всем пришлось по вкусу.

— Не проходите мимо. Будете здесь, в Феофании, непременно переступайте мой перелаз. И на рыбалку поведу, и на сене выспитесь, и молоком парным угощу. Привечу всех, кто в одной упряжке с Леней ученый воз тянет. На моих глазах начиналась эта наука.

Григорий обнял деда, поддавшись неожиданному порыву, снял с руки часы, подарок Аиды, отдал ему.

— Носите и вспоминайте меня.

Дед Инокеша не отказался:

— Кланяюсь за душевный подарок. Оно и к делу вышло, мои ходики брехать начали. Утюг к цепочке цепляю...

Не надевая ни шапки, ни кожуха, дед Инокеша проводил гостей до ворот, где их ожидал автобус.

Когда автобус через несколько минут поравнялся с замерзшей луговиной, Душин попросил водителя остановиться.

— Прошу товарищей на минутку прогуляться.

Подметенной тропинкой все вышли на деревянный скрипучий мостик. Вместо поручней с обоих боков мерзли символические фигуры кентавров — человеко-коней, человеко-львов, человеко-собак. Снеговые сфинксы с крыльями птиц и с человеческими головами завершали этот химерный неподвижный ряд.

Переступив несколько обмерзших льдом ступенек, Григорий увидел вырезанную из дубовых плашек, вправленную в серый камень-колчедан стилизованную под славянскую вязь надпись: «Бывалычи».

«Что же это за Бывалычи? Что за таинственный лес?..» — подумал Григорий и шагнул под обледеневшие на морозном ветру деревья. Здесь тоже кто-то успел навести порядок — тропинки были расчищены. На толстых стволах мотыльками трепыхали бумажные флажки.

Василек с товарищами сделали все, что просил Душин. Леонид Никонович снял один из флажков, протянул Григорию:

— Читай. Чтобы все слышали. И присмотритесь к дереву.

— Генеалогическое древо, — произнес вслух Григорий. И поднял глаза. Местами ствол разделялся на несколько ответвлений. Ниже верхушки веточки дробились на пучки и метелки.

Второе дерево было «квалификационным». Дальше пошли деревья «добра и зла» с запрещенными плодами, к которым тянулись спортивного вида снежные Адам и Ева. Рядом азиатский аналог библейского растения — «дерево познания», босхи. Его потомок — баньян; под него был закамуфлирован осокорь, возвышавшийся сбоку. Будто по струнке выстроились деревья животных, рыб, растений...

Отдельно торчали в сугробе три не совсем обычных ствола. У одного — срезаны ветви с южной стороны. У другого, высокого, словно корабельная сосна, было лишь несколько веточек.

— Древо возможностей... — Душин многозначительно ткнул пальцем на первое дерево. Потом на второе. — Древо целей... И вот последнее, самое необычное... Древо противоречий. Оно растет сверху вниз, корнями упирается в небо, вершиною в землю. Есть еще синтаксическое, конечное и бесконечное деревья! Все они — математические растения, все они черпают соки из благодатного грунта этой науки. Кое-кто слышал о них, кое-кто знает больше, кое-кто меньше. Бывалычи — математический лес. Для наглядности мы нередко приводим сюда студентов. Берем указки и даем возможность молодым побродить по этому лесу, всякий раз выводя их на нужную стезю. Тем более что рядом река, пляж, трава. Немного дальше на самом берегу есть павильон со стульями и столиками, где и записать кое-что можно, и подкрепиться обедом. Вы знаете, что я заметил? Во время прогулок намного легче и скорее воспринимаются сложнейшие пояснения, развязываются самые тугие узелки. К чему я это веду?.. Кто хочет полнее узнать о математическом лесе, прошу на мои занятия. А теперь, товарищи, поехали в аудиторию...