Росток

18

Сенченко выстрогал для Петра из высушенной липы две легонькие ноги-деревяшки. В их верхней части выдолбил ложбинки, куда вставлялись культи, устелил изнутри гусиным пухом. Сквозь прорезанные дырочки продел ремешки, застегнул на Петре широкий кожаный пояс, к нему прикрепил ремешки-подвязки.

Петро встал и чуть было не упал — Сенченко вовремя подхватил его под мышки.

Натерев кровавые мозоли на культях, Петро все же научился немного передвигаться по двору, иногда забредал на улицу. Опираясь рукой на длинную палицу, он удерживал равновесие и медленно переставлял деревяшки.

По вечерам бабалька грела воду, парила культи, смазывала их гусиным жиром. В утру они затягивались струпьями, и на следующий день их было очень больно — в глазах темно — всовывать в деревяшки.

— Ты терпи, сынок, — говорил Сенченко, скручивая длинную самокрутку. Прикурив ее от уголька из печи, тут же отбрасывал, долго и люто кашляя. — Страх как хочется курить... А нельзя.

Почти каждый день он ездил в Зборов на перевязку — давала о себе знать фронтовая рана. Его щеки запали, скулы заострились, и Петро, замирая от недоброго предчувствия, думал: что будет с ним, калекой, если Иван Сергеевич сляжет?

Утешало одно — фронтовой разведчик не собирался отступать. Он ежедневно брился безопасной немецкой бритвой, ежедневно подшивал к гимнастерке беленький подвороничок и с хозяйством управлялся так, будто никакая хвороба не донимала его.

— В нашем солдатском деле что главное? — спрашивал он Петра, когда тот ложился в кровать. — Исполнить приказ командира, вот что! Погиб офицер, ранены твои товарищи — ты сам себе становишься и командиром, и подразделением. И знамя гвардейское в своем сердце хранишь. Оно тебя из любой беды выручит, лишь бы верность ему сберег. Ведь это не просто красная материя, а частица твоей страны, твоей жизни и совести.

— Вырос ты уже, Пецька... Науку не бросай, — говорила бабалька, поглаживая распаренные культи. — Заглядывай в книжки, что получил от Семена Львовича. Славный он человек, дай ему бог здоровья.

Бабалька ничего не говорила о своих взаимоотношениях с Сенченко. Но Петро радовался: видел, что любовь между ними крепнет.

...Перед отъездом в Москву навестили Семена Львовича. Ривка, маленький чертенок, не отходила от Петра — что-то ему лепетала, показывая цветы, пока не заснула, положив головку на его деревяшки.

Сенченко поставил на лавку корзину с яйцами и куском завернутого в капустные листья сливочного масла. Семен Львович не отказался — с харчами плохо.

— Иван Сергеевич, — приложив руку к груди, вздохнул он. — Вы не должны допустить... Нет, вы не должны допустить, чтобы исключительный аналитический ум Петра... Вай-мей!.. Он еще Замору и Мандельбройта за пояс заткнет!..

Ривка плакала, когда они поехали на железнодорожную станцию...

Тело бабальки выносили из хаты. На руках людей она в черном гробу направлялась к месту вечного покоя и нескончаемого продолжения своей жизни, которая перельется и уже перелилась в память, в поступки тех, кого она оставила после себя.

День выдался ясным, безветренным. С веток опадал иней, рассыпая облачка блестящих искр. Увязая в снегу, Петр Яковлевич вместе со всеми влился в раскрытые ворота кладбища, приблизился к могиле. У ног желтели замерзшие комья земли. «Холодно будет бабальке... Она хотела бы летом...» Наклонившись над гробом, поцеловал бабальку в лоб, в закрытые холодные глаза, губы.

Шофер подхватил его под руки, помог подняться и сделать шаг в сторону — односельчане тоже хотели попрощаться с бабкой Ганной.

Петр Яковлевич оперся о гранитную пирамидку с бронзовой пятиконечной звездой и отдернул руку, будто обжегся. Знал почему, но не отводил взгляда от гроба, который на вышитых рушниках опускали на дно могилы. Заскрежетали лопаты, глухо застучали комья земли о крышку гроба...

И лишь тогда Петр Яковлевич повернулся к пирамидке, стер рукавом налипший снег, прочитал надпись: «Сенченко Иван Сергеевич, гвардии лейтенант запаса, разведчик 1‑го Украинского фронта». Теперь их здесь будет двое — самых родных ему людей. Теперь... А тогда, в тот ясный осенний день, с Иваном Сергеевичем они ехали в Москву...

...Оставив Петра в зале для транзитных пассажиров, Сенченко отправился в главное управление кадров Министерства обороны, потом в Главное медицинское управление, в Центральный госпиталь инвалидов Великой Отечественной войны. Долго мотался он по разным учреждениям, пока судьба не свела его в Академии наук с Николаем Александровичем Гернштейном.

Со временем, будучи уже взрослым, вспоминая рассказ Сенченко о встрече с Николаем Александровичем, Петр Яковлевич догадался, о чем говорил ему творец теории многоуровневой иерархической системы движения, позднее воплощенной в моделях шагающих и иных роботов. Такие сложные динамические системы, как человеческий организм, используют свыше восьмисот мышц для разного рода движений. Могут ли все они управляться из единственного центра? Нет. Существует целый ряд соподчиненных друг другу систем разных уровней, каждый из которых относительно автономен. Пределы этой относительности, автономности устанавливаются центром высшего уровня.

Николай Александрович повел Сенченко в свой институт, чтобы показать, как и что делается для возвращения к активной жизни таких людей, как он, Петро. Возле пультов, препараторских столов, в мастерских ученый старался ознакомить его с одной из выдвинутых им идей физиологической активности.

— Я уверен, что в каждом живом организме есть план его будущего поведения... Я не в состоянии, и, думаю, никто другой тоже, описать существо простыми схемами, которые включали бы лишь его память, короче говоря, прошлое этой системы и реакции на внешние раздражители или нынешнее ее состояние. Обращение к будущему — угловой камень моих умозаключений. Планирование будущего — будь это еще не сделанное движение, шаг, поступок, действие — важнейшая составная часть управления. Теперь мы изучаем, какие подсистемы в живом организме занимаются этим. На мой взгляд, нужны хотя бы две подсистемы. Одна решает текущие задания и ориентацию в реальном времени — пространстве. Другая — предусматривает будущее поведение всей системы.

Никто не предполагал, наверное, и сам Николай Александрович не ведал, что через несколько лет его труд, многократно выверенный, систематизированный, логически выстроенный, воплотится в книгу и станет известным во всем мире — «Очерки по физиологии движений и физиологической активности».

Сенченко мало что понял из пояснений ученого. Но хорошо запомнил его слова:

— Обнадеживать вас не могу. И отказать не имею права. На обычный серийный протез сам не соглашусь. Как быть? Давайте попробуем. В исследовательском институте протезирования приближаются к завершению некоторые экспериментальные разработки. Ваш случай исключительный. Мы так к этому и отнесемся. Сегодня ехать туда уже поздно. Поедемте завтра утром. Осмотрим. Посоветуемся. Что-нибудь решим. Там есть светлые умы...

Сенченко перевез Петра с Киевского вокзала на армейскую спортивную базу неподалеку от аэровокзала. Устроились в тесной каморке с двумя солдатскими койками и столиком.

Ждали несколько дней, пока освободится место в институте протезирования. Наконец Иван Сергеевич отвез Петра туда, а сам отправился в госпиталь инвалидов. Он не подавал виду, что рана не дает покоя. Шутил, подбадривал Петра, обещал, что летом научит его косить сено, рожь. Прощаясь, сунул под подушку пачку денег:

— Попросишь кого-нибудь из сестер, сбегают на рынок, купят яиц, яблок или колбаски.

Сразу же после его ухода прибыл с целой свитой Николай Александрович Гернштейн. То один, то другой доктор мяли культи Петра, что-то записывали, снова мяли. Спорили: делать или не делать операцию, чтобы вывести концы нервных волокон ближе к коже.

— Нет-нет!.. — заикаясь, дернул Петро Николая Александровича за полы халата. — Меня уже резали...

Гернштейн положил ладонь на его худое плечо, обвел взглядом врачей:

— Сделаем иначе. Измерениями установим участки кожи, где наблюдаются наибольшие колебания биопотенциалов. Начнем с руки.

Петро с жалостью проводил взглядом приземистую фигуру Николая Александровича и почувствовал, как к культе притронулось что-то холодное. Двое молодых парней в белых халатах прикрепили к какому-то прибору проводки в разноцветной изоляции и поочередно дотрагивались к культе кончиками проводов с металлическими наконечниками, посматривали на стрелку прибора и записывали его показания в толстую тетрадь.

— Ты действительно на мине подорвался? — улыбаясь, спросил один из них, Сашко, и добавил: — Ты не обижайся. Я радуюсь надежде... Нервы у тебя чуткие.

— На мине... На чем же еще? — буркнул Петро.

— Могло снарядом, осколком... Мне три пальца разрывной пулей отчекрыжило. Видишь?

— Не слепой. Вы меня быстро на ноги поставите?

— Какой шустрый! — засмеялся другой парень, Виктор. — Попробуем руку смастерить, проверим на ней наши идеи и наблюдения, переплавим их в металл и...

— Долго! — вырвалось у Петра.

— Чудак-человек! Если бы не такому, как ты... — обиделся Сашко. — Будем денно и нощно...

— Подожди, дай объяснить... — повысил голос Виктор. — Я тебе немного популярно про биоэлектрические системы... Именно такой системой будут твои конечности. — Он отложил провода в сторону. — Ты знаешь, сколько узлов придется разработать, сконструировать, перевести в металл, кожу, каркас? Тогда слушай.

Петро слушал. Но смысл сказанного не очень доходил до него. Он вспомнил Сенченко. Сколько человек перемерил земли ногами, сколько вытерпел? Разве лишь для того, чтоб на нем, на Петре, сошлась клином его жизнь?.. Как он там, в госпитале? Помогут ли ему врачи? «Сам погибай, а товарища выручай!» Вот он и выручил его, Пецька. И не имеет никакого значения, что они не кровные!.. И так ли уж не кровные? Их кровь слилась на том зеленом лугу...

— Ты слышишь? — прервал его размышления Виктор. — Я же не к стене обращаюсь...

— Я слушаю... — встрепенулся Петро. — Только я назад шажок сделал, в тот день...

— Человек — это живая электростанция. Поэтому и ток, вырабатываемый живым организмом, называется биологическим, биотоком. Нам нужно преобразовать биотоки в такую форму, которая была бы способна ввести информацию в прибор, управляющий всем протезом. Мы должны сконструировать этот прибор так, чтобы он выделял ток определенной мышцы из общей суммы сигналов всех мышц в момент движительного акта... И, наконец, исполнительный механизм. Ты, парень, внимательно посмотри на моего старшего коллегу, запомни цвет его глаз и форму ушей.

— Зачем? — удивился Петро. Он вдруг почувствовал симпатию к этим парням. Поверил, что они помогут ему.

— Вот для чего... Между собой мы называем исполнительным механизмом то, чем ты ступаешь по земле, чем будешь брать вилку, хлеб, обнимать девушку. Если твои будущие ступни выйдут у него тяжелыми, дроссели ненадежными, шарнирные соединения будут плохо разгибаться, то я приведу его сюда, чтобы он посмотрел в твои глаза. Пусть сгорает от стыда, а до его ушей пусть долетают твои проклятия.

— Ну, знаешь, Виктор, не слишком ли? — смутился Сашко. — Я сделаю все возможное. Закажу специальные сплавы...

— То-то же! Война оставила тебе голову для того, чтобы ты ею думал, а не цвяхи забивал.

— Что вы сказали? — встревожился Петро. — Какой цвях? Меня?

— Ну-ну, чего ты встревожился?

— У меня фамилия такая — Цвях, — пояснил Петро.

— Хорошая фамилия, — улыбнулся Виктор. — О таких, как ты, поэт Николай Тихонов написал: «Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей».

Вскоре Сашко и Виктор ушли, пообещав вернуться через несколько дней.

Жжет все тело. Так больно, что затмевается разум и заходится сердце: острые, зазубренные иголки впиваются в виски, и кажется, голова вот-вот расколется на части. Ноет порезанная о стекло пятка, болит разодранная о колючки крыжовника ладонь. Свисающие со стен плети ежевики обвивают тело с головы до ног — трудно дышать, больно пошевелиться.

— Нет ног, нет руки... — шепчет Петро пересохшими губами и хватается той, потерянной, рукой то за чубатый рогоз, чтобы вырваться из трясины, засасывающей его, то за трепетные, мерцающие сполохи над головой. «Да ведь это же солдат-инвалид сваривает трубы водопровода в Тернополе!» — догадывается он и отчетливо ощущает, как обжигает огнем пальцы, которых нет.

— Калека, — из-под закрытых век выкатываются горячие влажные горошины и размывают слепящие вспышки. До слуха доносятся приглушенные голоса Сашка, Виктора, Николая Александровича. Колючие ежевичные плети ослабевают, отпускают его, опадают на пол какими-то пластинками, исчерченными вдоль и поперек всевозможными узорами...

На всю жизнь врезались в память Петра Яковлевича те дни. Он тогда заболел воспалением легких, Николай Александрович Гернштейн для ускорения разработки теоретических вопросов выделил группу математиков и физиков. Конструкторы стали чертить первые неуклюжие и тяжелые модели стоп, голеней, локтевого сустава, пальцев. Нацарапанные на серой оберточной бумаге разработки без задержки усовершенствовались, детали и узлы принимали более изысканные и рациональные очертания.

Химики подбирали состав токопроводящей пасты. Николай Александрович, набросав контуры браслета — токоснимателя — для отведения мышечных биопотенциалов, подсказал: металлические токоснимательные чашечки на браслете целесообразно заполнить пастой. Чашечки, подобно электродам при регистрации электрокардиограмм, должны устанавливаться в точках, где наблюдаются наибольшие колебания биопотенциалов.

— Ну какой ты калека! — гневался Николай Александрович. — Голова есть! Мозг есть! Мыслить — это жить и работать. Вон сколько товарищей отдают тебе свои мысли и труд...

Позже он не раз рассказывал о горячих дискуссиях среди электроников, показывал клочки бумаг с зигзагами чертежей, с формулами математического обоснования, записями отдельных размышлений и выводов, — секретарь группы оказался пунктуальным и аккуратным человеком: все основательно собрал, привел в порядок, подшил, пронумеровал.

Спустя много лет, листая эти документы, Петр Яковлевич понял, что Гернштейн и его коллеги почти вслепую, на ощупь разрабатывали принципы конструкции электронного усилителя отведенных от браслета биопотенциалов мышц.

...Сашко и Виктор носили в палату какие-то блестящие железки, пристраивали к плечу, делали измерения. Тут же что-то подпиливали напильниками, постукивали молоточками, что-то завинчивали и снова развинчивали. А когда все это соединили, Петро со страхом увидел: отчетливо выделяется рука. Вернее — ее скелет. С пальцами, лучевой костью, локтевым суставом.

Они надели на плечи Петра ремни, подсоединили к его культе «руку», попросили сделать движение. Как Петро ни старался, рука не хотела слушаться.

— Не переживай, — стал успокаивать Виктор. — За кого ты нас принимаешь? Мы не халтурщики. И не надо плакать. Лучше отругай за то, что не предупредили заранее. Это грубая, примитивная модель. Вот сюда, в суставы, нам нужно вмонтировать гидропровод. Каковы его размеры? Какова мощность? На глазок не прикинешь. В пустоту «лучевой кости» поставим дроссели. Опять же на глазок не определишь их тип, вес, мощность. Вот мы и прикинули — в металле. Если наши устройства будут двигать модель, то они окажутся вполне пригодны и для образца руки, которую мы тебе сварганим.

— Ну что ты в самом деле, Петро, — стал подбадривать и Сашко. — Да я ради тебя на Урал летал! В Магнитогорск и Нижний Тагил... Сталевары обещали выплавить титановый сплав... Специально для тебя. Из него мы сперва сделаем руку, а потом ноги. Понял?

— Придется много считать, пересчитывать... А времени... — вздохнул Виктор.

— Может, я что-нибудь сумею просчитать? — вырвалось у Петра.

— Ты знаешь, что такое периодические функции? Это колебание маятника, сокращение сердца, течение процессов в нервных волокнах, музыка...

— Конечно! — встрепенулся Петро. — Мне еще Семен Львович говорил... Беспрерывную периодическую функцию можно с любой степенью точности приблизить тригонометрическим многочленом. Так?

— Ишь ты! — удивился Виктор. — Где это ты вычитал теорему Карла Вейерштрасса?

— Даже знаю, как ею воспользовался Фурье... Представление функций в виде суммы синусоидальных колебаний кратных частот... — не замешкался похвалиться Петро. — А еще задача о представлении функции с помощью линейных комбинаций базисных функций... Там тоже кратные частоты... Ой, забыл, их еще как-то не по-нашему называют...

— Ортогональности... — подсказал Сашко, многозначительно посматривая на Виктора.

— Да-да! Чтобы убедиться, нужно взять несколько простых интегралов... — Петро запнулся. — Там есть коэффициент Фурье... Я забыл...

— Ну и молодец ты, хлопче! — воскликнул Виктор. — Мы дадим тебе одну задачку. Зубы у тебя крепче, чем мы думали. Разгрызешь.

— Попробую, все равно делать нечего.

— А Николаю Александровичу известно... Ну, что ты свободно ориентируешься...

— Не знаю, — пожал плечами Петро.

— Ты на нас надейся! Землю перевернем, а все сделаем для тебя. Ты еще будешь ходить на лекции профессоров. Будешь писать, будешь обнимать девчат...

Пролетело два месяца, и вот наступил этот долгожданный день: Петру принесли легкие, удобные, обтянутые черным хромом конечности — ногу и руку. Пришел Николай Александрович. Следя за тем, как Сашко подгоняет браслет к предплечью Петра, замеряет величину импульсов, он осторожно, наводящими вопросами решил выведать, что именно Петро знает. Накануне (об этом Петру Яковлевичу стало известно лишь тогда, когда защитил диплом) Сашко рассказал Гернтшейну о необычайной одаренности пациента.

Кивнув на пролетевшую за окном птицу, Николай Александрович спросил, сможет ли Петро угадать, куда она летит.

— Нет, — покачал отрицательно головой Петро. — А вот самолет, пожалуй, можно.

Пока браслет устанавливали в протез, Николай Александрович выяснил, что Петро знаком с многими публикациями академика Колмогорова о теории прогнозирования. Они еще перед войной появились во французских академических изданиях. Петро познакомился с ними в фолиантах Семена Львовича.

— Хорошо, — улыбнулся Николай Александрович. — Летит самолет... Траектория полета может быть изображена кривой линией, а может и ломаной... Какая разница между ними при определении настоящей траектории?

— Нужно знать характеристики многих-многих кривых, — не замедлил с ответом Петро. — Когда я буду знать распределение кривых, тогда буду искать величину...

Сашко вставил культю в протез, застегнул заплечные ремни, легонько хлопнул по худой оголенной спине Петра.

— Попробуй-ка, мудрец!

— Нет-нет! — схватился за протез Николай Александрович. — Прежде всего, Петро, ты должен представить себе, как двигается твоя правая рука... Ты научился пользоваться ею бессознательно, сразу же после рождения. За тебя постаралась природа, постарались тысячи поколений твоих предков. Теперь ты сам, твой мозг должен найти... — Николай Александрович снял темно-синий шевиотовый пиджак, подошел к тумбочке, где стояли графин с водой, стакан, лежали книги. — Руке все равно, что брать — графин, стакан, книгу. В мышцах не формируется никакого приказа. Но... но... В спинном мозгу сохраняются закрепленные годами жизни навыки — сгибать и распрямлять руку, брать и выпускать предметы, поднимать и класть. Самый лучший и совершеннейший умственный аппарат, произведенный природой и усовершенствованный эволюцией, — мозг человека... Твой мозг, Петро! Он должен... То есть должен ты, ибо, собственно, мозг, разум — это и есть самая лучшая, самая ценная часть человека... Попробуй сперва продумать до мельчайших движений то, как раньше ты сгибал и разгибал левую руку. Пусть тебе поможет в этом правая... Подними ее на уровень плеча и запоминай... Постарайся почувствовать, как напрягается бицепс, плечевые и грудные мышцы...

Правая рука... Левая... Правая сгибается... Протез неподвижен... Как же заставить его? Как сдвинуть с места эти шарниры и сочленения?.. Да и способны ли они двигаться? О боже! Немеют плечи, под лопатки вползает холодок, скатываются капли пота со лба. Раз, два, пять, десять... Все бесполезно! Может, надо отвлечься? Думать о чем-то другом? О чем? Хотя бы о том, что Николай Александрович месяцами, годами изучал, как возникают и затухают движения мышц, что порождают эти движения... Но поможет ли это?

Петро тряхнул головой, чтобы со щек скатился пот, сдерживая слезы, выдыхнул:

— Хочется вам... с калекой...

Сашко принялся массировать ему плечи. Николай Александрович долго стоял молча, потом тихо произнес:

— Петро, как у тебя выходит... Вот ты недавно объяснял мне вариационное счисление...

— А-а, так это очень просто, — вздохнул облегченно Петро. — Я вижу одну кривую, другую, третью... Между ними должно что-то происходить и происходит. Они сбегаются и разбегаются, вытягиваются и сокращаются. Я присматриваюсь, присматриваюсь, и — раз! На одну из них цепляю икс, на другую — игрек... Смотрю дальше... Вижу, что кривые изгибаются. Тут у меня перед иксами и игреками появляются разные знаки, обозначения... и все так дальше идет...

— Что же дальше-то, дальше?..

— О, они хитрые и простые, умные и глупые, эти кривые... Ходят, говорят, дерутся, толкаются... А то знаете что вытворяют? Свалятся в кучу, а я их за хвостики выдергиваю, выдергиваю и ставлю, ставлю. Выстрою — формула вышла.

— Спасибо, Петро, — кивнул Николай Александрович. — Передохнул?

— Ага! Все сначала?

— Да. Только немного иначе. Ты сгибай правую руку, а думай, что сгибаешь левую, что тебе хочется что-нибудь сделать левой рукой. Напрягись и запомни, в какой момент, как именно, почему тебе захотелось сделать это движение... Понял?

...Петр Яковлевич никогда не забудет, как они несколько дней с утра до вечера бились над тем первым движением. Однажды, измученные, угнетенные неудачами, решили не снимать на ночь протеза. Пусть побудет на культе до следующего дня. Ничего страшного не случится.

Петро лежал на спине с раскинутыми руками, и ему вдруг захотелось снять со щеки прилипшую ниточку, которая неприятно щекотала кожу. Ниточка щекотала левую щеку. Левую!

В тот день Николай Александрович сказал загадочные слова, которые Петр Яковлевич понял полностью, лишь когда стал взрослым.

— Зеркальная симметрия живых существ... Известный принцип Кюри: симметрия физического тела, находящегося в определенном пространстве, определяется симметрией этого пространства... Этим принципом может быть объяснена парность числа органов у животных и людей.

Чтобы снять с левой щеки ниточку, Петро бессознательно согнул протез в локте, и ему показалось, что обтянутые черной кожей искусственные фаланги пальцев шевельнулись, поднялись вместе с локтевым суставом и замерли. Он испугался, вскрикнул. К нему подбежал Сашко, следом за ним — уже одетый в пальто Николай Александрович.

— Что с тобой? — спросил встревоженно Николай Александрович.

— Они... Они...

— Что — они?

— По-по-поднялись... — указал Петро взглядом на левую руку.

— Еще сможешь?

На второе движение понадобилось немало времени и усилий. И все-таки оно далось легче.

Только на рассвете Николай Александрович и Сашко покинули палату. Петро с подчеркнутой торжественностью пожимал их правые руки своей левой.

— Теперь пойдет! — хлопнул его по плечу на прощание Сашко. — Теперь ты будешь ходить, бегать, танцевать! Завтра привезу Ивана Сергеевича. Пусть порадуется...