Росток

38

Петр Яковлевич готовился к исследованию как к очень сложной, ответственной операции. За час до отъезда в нейрофизиологическую клинику к нему домой явился Александр Лаврович Перец. Петр Яковлевич попросил Григория погулять в саду, а сам уединился с академиком.

Сидя под вишнями на тесаном, изукрашенном резьбой бревне, Григорий слышал приглушенные модуляции голоса Петра Яковлевича и возмущенное громыхание баса Александра Лавровича:

— Ерунда все это!.. Надуманно!.. Бесперспективно!..

Правда, вышли из дома они вроде бы спокойные, в полном согласии. Но раскрасневшееся лицо и опавшие длинные усы преждевременно облысевшего академика свидетельствовали, что их согласие призрачное. Да и что он мог поделать с Петром Яковлевичем? Единственное, что ему оставалось, — принять участие в задуманном и по возможности содействовать успеху.

— Где вы там, Савич? Опаздываем! — сердито бросил Перец.

— Не успели приехать, а уже... — засмеялся Григорий, садясь в машину. — Небось достается вашим ассистентам, Александр Лаврович?

— Не меня, своего начальника критикуйте. Чем оно обернется... — Перец, недоговорив, махнул рукой.

В нейрофизиологической клинике Александр Лаврович сам сделал Петру Яковлевичу несколько кардиограмм. Он заставлял его пробежаться, согнуться, поднять тяжелый предмет — давал динамичные нагрузки телу — и снова делал кардиограммы. Целый цикл — шесть раз. Ассистенты скрупулезно фиксировали время, течение, характер записей.

После короткого перерыва Александр Лаврович в соседнем кабинете снял пять электроэнцефалограмм. Дольше всего задержался с электромиограммами, окулограммами, с фиксированием кожно-гальванических реакций.

— Не успеем сделать основного... — нервничал Петр Яковлевич.

— За один день хотел? — Александр Лаврович сердито дернул свой длинный ус. — Миограммы — основательная подготовка... Взгляни на них... Графическое изображение сокращений отдельного мускула... Если твои хлопцы... Григорий Васильевич, каким образом собираетесь декодировать?

Григорий уже в который раз в течение многих лет общей работы удивлялся колоссальному самообладанию Петра Яковлевича, целенаправленности его поступков. Он чувствовал более глубокую, более важную цель, не высказанную вслух. Она находилась здесь, будто была растворена в воздухе. Она оставалась капельками тепла на присосках кардиографов, всплесками на экранах осциллографов и потенциометров, острыми зубчиками на длинных бумажных лентах.

— Вы, Александр Лаврович, дешифровали их? Вы, академик? — резко спросил Григорий, уставившись в миограмму. — Попробуем. Есть одна задумка...

— Хоть один храбрый нашелся, — Александр Лаврович пригасил резкость Григория шуткой. — У меня целый институт, а никто не отважился одним махом... Шаг за шагом приближаются. Ладно, пошли! Завтра доделаем.

Петр Яковлевич без посторонней помощи пристроил протезы, оделся.

— Григорий Васильевич, сделай здесь перевязку, чтобы в районную клинику не бегать. Сэкономишь время. Мне Сашко поможет застегнуться... Пальцы дрожат.

Петр Яковлевич действительно выглядел плохо: под глазами залегли глубокие синие полукружия, от носа к подбородку протянулись резкие бороздки морщинок.

— Я радуюсь своему состоянию... Результат более четким выйдет... — сказал он Перцу о понятном им обоим и непонятном пока Григорию, отчего тот почувствовал себя обиженным. — Еще шаг, и...

— Шагай, шагай! — подтолкнул его Перец.

Петр Яковлевич тяжело, будто средневековый рыцарь в полном снаряжении, затопал к выходу.

...На следующий день в клинику пригласили Василя Гарбу. Он прихватил с собой магнитофон, самописцы, рулоны бумаги, усилители.

— Запишем все на уровне международных стандартов, — пообещал Василь. — Остальное за вами.

Петра Яковлевича опутали проводами. На культю левой руки установили датчики по периметру металлических чашечек протеза. На ленте фиксировалось для сравнения начальное и дальнейшее состояние пациента, его мускулов и нервной системы.

После небольшого перерыва Александр Лаврович снова пристроил протез к культе, приказав перед этим Василю присоединить к чашечкам тоненькие разноцветные проводки. Все приборы были отключены, работали лишь те, что принес Василь.

Наблюдая за действиями академика, Григорий долго не мог понять, чего он хочет добиться. Наконец ему стало ясно. «Ну и олух же я! Еще вчера мог бы докумекать! Полночи мне толковал об этом Петр Яковлевич! Слушал — не слышал. Услышал — не домыслил. Думай теперь вдогонку!.. Это ж так просто! Оценка поведения человека в большинстве случаев опирается на прагматическую информацию. Надо предвидеть возможность и наипростейших действий по схеме «стимул — реакция», и адаптивных. Самое же существенное — способность человека к восприятию осмысленных решений. Эта особенность и подсказала Петру Яковлевичу направление поиска...»

Перец, освободив Петра Яковлевича из паутины проводов, передал Василю катушки с магнитной лентой.

— Теперь самое трудное... Различить, идентифицировать, постараться раскрыть код... Как вы его переложите на фортран — убейте, не знаю.

— Леся позову, — беззаботно отозвался Василь, осторожно беря катушки с лентами — он считал их самым ценным сегодняшним достижением. — Вы наши учителя, осмысливайте! Мы же с Лесем попробуем сварганить какой-нибудь прибор... Какой-нибудь транслятор... Соединим его с вычислительной машиной...

— У тебя же десятки параметров. Не говори глупостей, — вяло возразил Петр Яковлевич, поднимаясь с застеленной белой простыней кушетки. — Какой еще ретранслятор?

— Распараллелим линейную информацию, превратим в объемную. — Василь не лез за словом в карман. — Она у меня, голубушка, попляшет! Прогоню запись сотню раз, отсею несущественное...

— Отважный хлопец! — покачал головой Александр Лаврович. — Голой попой ежа хочет задушить.

— Почему же? — с неподдельной искренностью удивился Василь. — На лентах мы зафиксировали количественную и качественную информации. Качественная информация не такая чуткая к ослаблению сигналов, шумов... К тому же она более гибкая и удобная. И главное — по своей природе она двоична, сходна с механизмами регулирования... И... — Василь сбился, смутился. — Вы ведь не хуже меня знаете.

— Знаю, это верно. Но мне интересно, что вы будете делать. Продолжайте! — подбодрил Василя академик.

— Ну... информация переводится с одного языка на другой. Значит, прежде всего установим эквивалентность между сообщениями или сигналами в алфавите одного и другого языка...

— Славно, славно! Представьте себе, что сообщение состоит из непрерывных групп...

— Туда я еще не совался, — признался Василь. — У нас в основном дискретные, раздельные сигналы. Я не раз устанавливал эквивалентность...

— Чудесненько! — воскликнул Александр Лаврович. — Будет на что опереться! Поехали, Петро! Ты, гляжу, совсем дохлый.

— Еще и проголодался к тому же, — Петр Яковлевич направился к выходу. — Григорий Васильевич, ты с нами?

— Нет, — махнул рукой Савич. — Лучше прогуляюсь пешком. Разомнусь немного.

...Солнечный с утра день постепенно помрачнел. Из-за Высокого Замка выползала черная туча, клубясь и разрастаясь, она закрыла вскоре все небо. Потемнели улицы, заторопились прохожие, порывистый ветер тряс ветви каштанов, гнул их к земле.

Подойдя к горсовету с воинственными львами у входа, которые будто закрывались гипсовыми щитами от непогоды, Григорий замедлил шаг. Посмотрел на дом Майи, задержал взгляд на третьем этаже — не вернулась ли? Закрытые, давно не мытые окна свидетельствовали, что хозяйки нет дома. С грустью подумал: «Как все переменилось! Сколько неожиданностей за последнее время — и приятных, и досадных. А сколько их еще впереди?»

Миновав замшелые, крепостной толщины стены храма, принадлежавшего когда-то Ставропигийскому братству, Григорий вышел к перекрестью трамвайных путей. Будто по заказу, вагоны снова уперлись друг в друга, целые вереницы машин сгрудились за ними. Лениво переругивались между собой вагоновожатые.

Григорий закурил сигарету, жадно затянулся дымом. «Мы стали старше, больше узнали о себе и окружающем мире. Сколько всего понастроили, добыли, вырастили... Но кто из нас поднялся духовно на ступеньку выше? Разве что Петр Яковлевич... Верный служитель и мужественный сын науки. Он единственный из нас решился... И конечно же у него и в мыслях нет, что становится в ряд отечественных рыцарей, на себе испытавших прививку оспы, холеры, тифа...»

Упали первые капли дождя, тяжелые как свинец. Потом застучали, забарабанили по щербатой мостовой все чаще. Смыли пыль с асфальта и брусчатки, образовали ручейки. Григорий поднял голову. На стене Арсенала, раскинув веточки, молоденькая березка подставила под дождь ладошки трепетных листочков. «Выстояла! Растешь! Тянешься к солнцу. У каждого свое небо. Чистое и безоблачное. Но у одних низкое — достанешь рукой. А у других такое высокое, что даже мысли не достичь той высоты. Буду носить в себе всегда высокое небо, чтобы этой березке было куда тянуться».

Григорий подошел к приемному пункту стеклотары. Спрятался от дождя под его навесом. «Чего только не выдумают люди! Выдумали и стеклотару — общее название для разного калибра бутылок, банок, бутылей...»

Вдруг его толкнули — две женщины, накрытые одним плащом, вбежали под навес. Когда откинули плащ, Григорий увидел Аиду и свою спутницу по поезду — Женю.

— Здравствуйте! С прибытием! — поздоровался Григорий и почувствовал, как сильно забилось почему-то сердце. — Я торопился к тебе, Аида... Как там?..

— Тсс! — Аида приложила палец к губам, взяла его за руку, отвела в сторону, к ящикам с пустыми бутылками. — Моя новая начальница... Не при ней же...

— Как Майя?

— Ничего. Проговорили до поздней ночи. Боится, что ее посадят. Порывалась идти к какому-то Робчуку...

— Робочуку. Это общество терапевтов.

— Правильно. Общество терапевтов. Я ее отговорила. Посоветовала все продумать и уж тогда... Чтоб не жалела. — Аида оглянулась, кивнула Евгении Михайловне, мол, я сейчас, долго не задержусь. — Она хорошо про свои обычаи рассказывает... Интересно. Тысячи лет прошли, и почти все сохранилось. Я ей — про свои... Ну и еще о всякой всячине. Мы, бабы, жалостливые...

— Я проголодался, — прервал Аиду Григорий. — Пошли на проспект, там есть уютное кафе «Красная шапочка». Я буду играть роль голодного волка.

— У меня тоже голодный человек дома сидит.

— Не умрет. Успеешь к ней. Евгения Михайловна, пойдемте с нами в кафе!

— Спасибо. Некогда, как-нибудь в другой раз. — Евгения Михайловна поклонилась и побежала к трамвайной остановке.

— Откуда ты ее знаешь? — Аида ревниво дернула Григория за рукав. — Еще одна? Мало мне той, что дома.

— Аида, пора бы и тебе угомониться, — покачал осуждающе головой Григорий. — С Евгенией Михайловной мы ехали в одном купе, когда я возвращался из Киева. Ясно? В дороге и познакомились. Что здесь плохого?

— Так бы и сказал сразу, — повеселела Аида. — А то я уж подумала...

— Не думай больше об этом. Побереги свою головушку для других забот. — Григорий взял Аиду под руку. — Пошли в кафе. Я еще никогда не чувствовал себя таким голодным. Еле на ногах держусь.

В кафе Аида все время ерзала на стуле, переживала, что задерживается.

— Если Майя убежит, не прощу себе...

— Ты гляди, — засмеялся Григорий. — А совсем недавно ты о ней...

— Так то ж недавно, — нахмурилась Аида. — Все вы, мужики, бессердечные, ничем вашу черствость не прошибешь.

— Ну почему же? Декарт сказал...

— Знаешь, мне сейчас не до твоей философии, — оборвала Григория Аида. — Допил свой кофе? Пошли. У меня нет времени здесь рассиживаться. Проведи к трамвайной остановке и отправляйся к своему Цвяху.

...Совсем обессиленный, Петр Яковлевич полулежал в кресле-качалке, заботливо укрытый клетчатым пледом, и блаженно улыбался, следя за баталией между Килиной и Александром Лавровичем.

— До ручки довести его хотите? — уперев руки в крутые бока, наступала Килина на академика. — Недавно выздоровел, а вы опять... Вы ему судно носили? Вы его с ложечки кормили?

Александр Лаврович, отступая от разгневанной женщины, оборонялся по-научному:

— Мы, уважаемая Килина, выяснили... У нас возникла идея, что алфавит информационно значимых параметров...

— Сашко! — улыбнулся Петр Яковлевич. — Ты ей попроще, по-деревенски...

— И вам достанется от меня! — повернулась к нему Килина.

— Не вмешивайся, Петро! — поднял руку Александр Лаврович. Он не терял надежды, что расходившаяся женщина поймет и его объяснения, и значимость проделанной работы в клинике.

— Я вам уже сколько твержу! — не унималась Килина. — Только одну болезнь переборол, теперь... Я поклялась бабе Ганне, что не дам в обиду...

— Никто меня не обижает, — буркнул Петр Яковлевич. — Принеси, Килина, лучше мазь... Разотри, пожалуйста, культю, сделай массаж. Ноет.

Килина послушно направилась к выходу. У двери столкнулась с Савичем.

— Еще мучитель явился. Как из дырявого мешка...

— Женщины в наше время удивительно экспансивны, — вздохнул Григорий, вспомнив недавнюю перепалку с женой. — Петр Яковлевич, насколько я понимаю... Роль исполнительного модуля вы решили доверить не разработанной нами программе, а...

— Верно понимаешь. Я управляюсь со своими руками и ногами уже не один десяток лет.

— Тогда... Как вы отслоите сигнал... Нет, не так! Начну с примера. Шофер, слесарь, спортсмен, выполняя определенные движения, сосредоточивают внимание на них. И так день за днем. И наступает время, когда эти движения выполняются уже без участия сознания. То есть возникает стереотип или модель движений. Мозг сохраняет за собой только их корректировку и... Отделить автоматизм нижних уровней от сознательной деятельности возможно лишь тогда, когда мы узнаем код, алфавит...

— Куда ты клонишь, Григорий Васильевич? — оживился Петр Яковлевич. — Кого встретил по дороге?

— Новенькую... Из Института матери и ребенка... Дети, Петр Яковлевич... Дети... Младенцы... Осторожненько, разумеется, без вреда для них, в присутствии врачей и мам... Биотоки врожденных, безусловных рефлексов... Сгибаются предплечья, фаланги пальцев хватают и отпускают предмет — игрушку, соску, мамин палец... Сознания еще нет... Система управления уже развивается, согласно генетическому коду.

— В этом что-то есть! — оживился и Александр Лаврович. — Благослови его, Петро, на запись. Благословишь?

— Григорий Васильевич, скажи откровенно, — Петр Яковлевич уклонился от прямого ответа. — Та новенькая заведующая... Как она тебе?

— Фея! Полненькая, пальчики с ямочками... — восторженно начал Григорий и осекся. — Да что сегодня за проклятый день! Все меня допекают! В Древней Греции процветал культ преклонения перед женщиной. Вот во мне и отозвались атавистические рефлексы...

— Ты мне напомнил старинное учение тантр. Ему около двух тысяч лет, — задумчиво произнес Петр Яковлевич, подставив Килине культю руки для массажа. — Тантры утверждают, что современные люди, в сравнении с предками, опустились очень низко, что их охватила неутомимая жажда наслаждения, что в нынешнем мире зло нарастает. Одна страна воюет против другой. Люди разобщены. Мужчину и женщину связывает одно — половая страсть. Чтобы выйти из этого порочного круга, тантры предлагают использовать пять элементов — таттв. Их учение не лишено определенного смысла. Обида, нанесенная женщине, рассматривается этим учением как преступление. Главное же — тантры немало дали науке для познания колоссальных сил, скрытых в организме. Энергия природы и ее пробуждение — вот на чем акцентирует внимание тантрическое учение. Человек, выйдя из животного состояния, утратил былую выносливость, силу, остроту чувств. Взамен он получил разум, знания...

— Знания — через ощущения! — подхватил Григорий. — Унаследованное знание, еще не открытое и еще не усвоенное сознанием, сохранилось у младенцев.

— Придется согласиться с тобой, Сашко. Откомандируем Григория Васильевича к той новенькой, у которой пальчики с ямочками. Как, Василь, ты не против? — Петр Яковлевич лукаво подмигнул Григорию.

— Там жена будет рядом, — с наигранной грустью произнес Савич. — Так что...

— Да, в этом что-то есть, — повторил Александр Лаврович и направился в прихожую. — Пойду позвоню своим, предупрежу, что задержусь у вас на недельку.

Петр Яковлевич встал с кресла-качалки, подошел к Григорию.

— Хочешь, сообщу одну новость?

— Приятную?

— И да, и нет. Олияр переходит от нас на электронный завод. Возглавит конструкторское бюро.

— Вот это действительно новость! — воскликнул Григорий. — Надо же, Олияр — руководитель конструкторского бюро. И где? На электронном заводе! С его-то знаниями... Лысорук, наверное, постарался?

— Не знаю, кто постарался и чем все это кончится. Но для нас, как говорится, баба с воза — кобыле легче.