Росток

31

Миновав местное отделение Всесоюзного театрального агентства, магазины нот и оптики, Григорий зашел в городской совет общества врачей, поднялся на второй этаж по широким ступеням из серого мрамора, отыскал отделение терапевтов.

— Вызывали? — спросил он молодого человека с преждевременными залысинами.

— Робочук Михаил Викторович, — назвался тот, жестом пригласив сесть. — Вызывал. Подождем пару минут, должны подойти еще товарищи. Тем временем ознакомьтесь... — Он положил на стол перед Григорием отпечатанный на машинке текст и прикрепленные к нему листки из школьной тетради, исписанные вихлястым женским почерком.

Григорий стал читать:

«Известная защитница прав человека Майя Беркович на пресс-конференции для иностранных журналистов заявила о нетерпимых условиях, созданых ей властями. Она была в принудительном порядке отстранена от важных научных исследований. Администрация клиники, где она работала, переложила на нее вину за недосмотр, в результате которого произошел несчастный случай. Преследование угрожает не только Майе Беркович, но и ее мужу — Иосифу Самуиловичу. Кстати, ему до сих пор не выдан патент на его изобретение. Вот как расправляются на Востоке с теми, кто становится на защиту прав человека и следит за выполнением международных обязательств со стороны советских властей...»

Это была запись сообщения радиостанции «Голос Америки».

Григорий с трудом сдерживал возмущение. Как она посмела после разговора с ним? Где же ее — не то что совесть! — простая порядочность? Взял со стола тетрадные листки.

«Мы до сих пор оплакиваем свою дочурку Марийку, умершую от злоупотреблений врача Майи Львовны Беркович своим служебным положением. Раньше от горя мы не могли полностью выявить, как и почему все так случилось. Теперь муж обо всем узнал. Тяжко переживать, но со временем рана постепенно затянулась бы. Так нет же! Врач Беркович нечестно сваливает свою вину на других, а сама устраивает выступления для иностранных корреспондентов, спекулирует нашим горем. Я, мать преждевременно умершей дочери, требую проведения исчерпывающего юридического расследования и должного наказания Беркович...»

Еще одно сообщение «Голоса Америки».

«Известный правозащитник-лауреат, комментируя заявление Майи Беркович, обратился к медикам зарубежных стран с призывом поднять свой голос в защиту безвинно преследуемого человека. В случае судебного разбирательства Майя Беркович будет жестоко наказана не за профессиональное упущение, а за свою деятельность по наблюдению за выполнением хельсинских соглашений...»

Пока Григорий знакомился с этими документами, комнату заполнили незнакомые ему люди.

— Разрешите? — в кабинет вошла Майя. Сев на предложенный ей стул, недоуменно пожала плечами. — Не понимаю: зачем меня вызвали?

— Речь идет о вас, Майя Львовна, о вашем заявлении для иностранной прессы и о письме матери умершей девочки, известной вам, — сказал строгим голосом Робочук. — Мне, как председателю городской секции терапевтов, поручено пункт за пунктом во всем разобраться. Чтобы не возникло никаких недоразумений, весь наш разговор запишем на пленку. — Он включил магнитофон. — Кто хочет высказаться первым?

Встал заведующий городским отделом охраны здоровья. Спокойно, неторопливо он рассказал о расследовании причин и обстоятельств преждевременной смерти девочки, проведенном вместе с учеными медицинского института.

— Сообща мы пришли к такому выводу. Врач Беркович грубо нарушила... Она не имела никакого права брать для своих личных экспериментов выздоравливающих детей. Не окрепший еще организм девочки после гипнотического сеанса не выдержал... Выводы и решение единогласны — я подписал приказ об увольнении врача Беркович с работы. Нельзя доверять здоровье детей тому, кто с корыстными целями нарушает врачебную этику. Наказание суровое и серьезное. Можно было бы возбудить и уголовное дело. Но мы не пошли на это — решили дать возможность врачу Беркович начать все сначала... Она могла бы пройти стажировку под опекой опытного специалиста, прошла бы переаттестацию... К сожалению, наша снисходительность обернулась против нас, Майя Львовна обратилась... В общем, остальное вам хорошо известно.

После заведующего городским отделом охраны здоровья выступил старый профессор-терапевт. Выступление его было гневным, эмоциональным.

— Я учил тебя, Майя, пять лет и выучил на свою голову! Я с тобою три дня и три ночи просидел возле той девочки. Ты ведь обманула меня! Сказала, что это осложнение. Я никогда не жалел для своих учеников ни знаний, ни времени. Стоило кому позвонить — и я бросался на помощь. Майя, я жалею о времени, потраченном на тебя. Более талантливые и честные мои ученики недосчитались этого времени...

Робочук достал из выдвижного ящика стола папку:

— Тут вся документация расследования. Письменные объяснения. Результаты вскрытия. История болезни. С этим ясно. Остановимся на письме и просьбе матери. Мы заранее ознакомили с письмом и материалами расследования работников юридического учреждения. Никто не возражает, чтобы выслушать их представителя?

— При чем тут юстиция? — насторожилась Майя. — Дело рассмотрено, изучено и закрыто.

— Мы сначала тоже так думали, — поднялась седая женщина в форме советника юстиции. — Но вы сами вторично открыли его.

— Я к вам не обращаюсь за содействием, — бросила раздраженно Майя.

Робочук постучал карандашом по графину с водой, предупредил:

— Вам будет дано слово. Не перебивайте.

— После обжалования врачом Беркович мягкого, снисходительного решения горздравотдела, — продолжала советник юстиции, — довольно удивительного и необычного — через зарубежную радиостанцию — городская прокуратура в порядке надзора за соблюдением законности заново изучила дело. Мы обязаны были дать разъяснения матери... Следователи выявили, что для терапевтического отделения за подписью заведующей Беркович заказывались лекарства и препараты, нужные прежде всего не для больных детей, а для опытов самой Майи Львовны. Ей доставлялись очень ценные, дорогостоящие антибиотики, растворы, плазма из центральной аптеки...

— Не сваливайте на меня вину снабженцев.

— Мы не сваливаем, товарищ Беркович, — спокойно ответила советник юстиции. — Мы хотим во всем разобраться. В связи с этим мы хотели бы коснуться моральных принципов. Скажите, чем вы занимались в последнее время... кроме поклепов? Каково ваше семейное положение?

— Живу с мужем в собственном доме, — Майя исподлобья взглянула на юриста. — Остальное... не существенно. Я же не спрашиваю, с кем вы спите.

— Хотя это данного дела не касается, сообщу следующее: возбуждено уголовное дело против мужа Майи Львовны. Мы обязаны рассмотреть и ее соучастие...

После советника юстиции выступило еще несколько человек. Все они резко осудили проступок Беркович.

Наконец Робочук отпустил медиков и юристов, попросив задержаться директора института, где работала Майя, председателя месткома и Савича.

Григорий все время недоумевал, зачем сюда пригласили его? Ну, медики — понятно. Юрист — тоже. Директор Института охраны матери и ребенка и председатель месткома — тем более от них потребуется характеристика. А он-то здесь при чем? Чего хотят от него?

Григорий настороженно посмотрел на возбужденную, раскрасневшуюся Майю. Встретился с нею взглядом. Осуждающе прищурил глаза. «Что же она теперь будет делать? Как сложится ее жизнь? К какому берегу прибьется?..»

Директор института не ругал Майю, чтобы выгородить себя. Спокойными, выверенными, взвешенными словами отметил ее знания, опыт, старательность. Сказал, что в коллективе уважали Майю Львовну за чувство товарищества и откровенность. Она всегда была готова кого-то при надобности подменить, кому-то помочь или посодействовать. Легкую улыбку у Робочука и Григория вызвало заявление председателя месткома, что Майя Львовна аккуратно платила членские взносы.

— Хорошо, спасибо вам, товарищи, за информацию. — Робочук отпустил директора института и председателя месткома, посмотрел на Беркович, потом на Савича. — Теперь давайте разберемся с вами. Хочу узнать о взаимоотношениях, связывавших вас, Григорий Васильевич, и вас, Майя Львовна.

— Извините, Михаил Викторович, но, на мой взгляд, личные отношения — не ваша компетенция, — раздраженно отозвался Григорий. — Рыться в чужом белье... Знаете...

— Негативный ответ — тоже ответ и кое-что объясняет, — заметил Робочук. — Но только кое-что.

— Слышите, вы! — поднялась Майя, гневно насупив брови. — Вы хотите знать, с кем я... С вами — никогда! У меня солидный муж. Мы с ним прожили много лет. Кто вы такой, чтобы устраивать этот допрос?

— Вы видели вывеску, когда заходили в здание. Видели табличку на двери кабинета...

— Ну и что из этого? — пренебрежительно фыркнула Майя. — Разве я обязана законом или каким-нибудь кодексом давать вам какие-либо показания?

— Вы гражданка нашей страны, — свинцово-тяжелый взгляд серых глаз Робочука заставил Майю присесть. — А каждый гражданин, выполняющий служебные обязанности, подотчетен перед людьми, которые ему это доверили... Я говорю о вашем гражданском облике. Вы бросаете тень на тех, кто с вами общался, заставляете думать, что и они разделяют ваши взгляды.

— Вы о Григории Васильевиче? — вкрадчиво спросила Майя. — Так это уже его дело. Обратитесь к нему.

— Благодарю за совет, — иронично усмехнулся Робочук. — Григорий Васильевич, прошу откровенно... Какие у вас отношения с Майей Львовной?

Григорий хорошо понимал, что не от склонности к пересудам изучает все обстоятельства этого дела строгий председатель городской секции терапевтов. Он решил начисто отделить свои личные отношения к Майе от того, что узнал сейчас о ней. Решил — и как ни старался, не мог найти грани, которая разделила бы его личное от его ж таки, но уже не личного. Это последнее тонкими, острыми колючками впивалось в сердце, причиняя нестерпимую боль.

— Я увлекся Майей Львовной как человеком и как женщиной. В первые дни просто голову потерял. Настолько все остро выглядело, что подумывал основать с ней новую семью. — Григорий сделал большую паузу, чтобы собраться с мыслями. Майя встрепенулась, с благодарностью взглянула на него — не забыл, не охладел. — Нас рассудило время. После моего возвращения из Киева я не узнал Майю Львовну. Мы говорили с ней о трагическом случае с девочкой, о неприятностях, которые она должна была преодолеть. Как врач и как гражданка. Разрешите курить.

Прикуривая сигарету, Григорий решил не сообщать об исповеди Майи, о ее встрече со старым раввином. Зачем? Что это даст? Но как же в таком случае быть с чернявым молодым человеком, записавшим ее «протест» на магнитофонную ленту и, очевидно, без ее ведома передавшим его за границу? Нет, об этом надо сказать. Но как? Какими словами? Как отделить зерно от плевел?..

— Вскоре после известной вам трагедии Майя Львовна вернулась к своему мужу Иосифу Самуиловичу в его новый особняк на улице Листопада. Я временно замещал больного начальника лаборатории, и у меня как должностного лица возникли претензии к Иосифу Самуиловичу. Этими претензиями вынуждены были заинтересоваться следственные органы...

— Ваши внешние наблюдения? — Робочук почувствовал, что Савич откровенен не до конца, говорит не все. — Что вы вынесли из внутреннего настроения Майи Львовны?

Григорий нахмурился.

— Михаил Викторович, вы можете уверенно предсказать, что учинит на следующий день женщина, которая накануне страстно отдавалась вам?

— Слушайте, не заводите меня на философские перепутья, — рассердился Робочук. — Если вам трудно или сложно ответить — так и скажите. Если можете что-нибудь прояснить, буду благодарен за помощь.

— У меня сложилось твердое убеждение, что Майю Львовну принудил обратиться к иностранным журналистам ее муж Иосиф Самуилович, — произнес задумчиво Григорий.

— Майя Львовна! Как следует понимать слова Савича? — поставил вопрос ребром Робочук. — Только без уверток! Да или нет?

— Если я отвечу утвердительно, будет плохо Иосифу Самуиловичу, его ревнует ко мне Савич. Если я возражу, тогда выставлю вруном Григория Васильевича.

— Черт бы вас побрал! — не сдержался Робочук. — Говорите ясней. Кто толкнул вас на этот шаг?

— Толкнули вы! Ваши медицинские чиновники! Ваш страх потерять тепленькое местечко! За незначительную этическую ошибку сделали меня чуть ли не преступницей. Апеллировать к вам — все равно что плевать против ветра. Не лучше ли, чтобы твою точку зрения и твое положение оценили со стороны, с другой стороны?

— Майя Львовна научилась. Умеет и знает, к кому апеллировать, — буркнул Григорий.

Майя будто не услышала его слов.

— Вы... Чего вы от меня добиваетесь? Хотите засадить за решетку? Хотите, чтобы я сама на себя написала поклеп? Не дождетесь! Хотите, чтобы я танцевала под вашу дудку и повторяла то, что вы скажете? Я не попугай.

— Посмотрите, Майя Львовна, — Робочук выдвинул ящик стола, достал пачку разноцветных конвертов. — Это отклики на ваши поклепы. — Он встал, оттолкнул стул. — Вот вам ручка, вот бумага. На каждом конверте есть адрес. Садитесь и отвечайте.

— Что, и все пишут против меня? — Майя взяла верхний конверт. Подержала и положила. — Не надо быть мудрецом, чтобы догадаться... Организаторы у нас есть... Посадили послушных марионеток. Те и сочинили кучу протестов. Там же полно дежурных фраз о патриотизме, о величественном труде на благо Родины... А я — отступница и ренегатка...

— Далеко же вы зашли. — Робочук положил письма снова в ящик стола. — Я не ожидал... Можно было бы понять человека, подавленного неудачей... Его отчаянье и озлобленность... Не скрою, мне приходилось изучать очень сложные ситуации. На карту ставились научные репутации, судьбы целых научных направлений... Думал, что и с вами, Майя Львовна, нечто подобное... Мы говорили о вас в горсовете и в горкоме партии. Меня предупредили, чтобы в разговоре с вами я проявил максимум такта, доброжелательности, внимания, чтобы не прошел мимо малейших обстоятельств, свидетельствующих в пользу врача Беркович.

— «Красивый был заяц, жалко, что в мои лапы попал», — сказал волк, заканчивая завтрак. — В голосе Майи появилась еле заметная трещинка; она поспешно замаскировала ее резким смехом. — Доброжелательность к тому, кто выступил по зарубежной радиостанции?..

— По той радиостанции иногда говорят известные писатели и деятели искусств, выступают рядовые труженики. Никто им этого не ставит в вину. Главное — что они говорят.

— А вот мне поставили в вину.

— Так вы же глупостей наговорили. Такого, что ни в какие ворота не лезет.

Григорий видел искреннее желание Робочука как-то помочь Майе, переубедить ее, доказать, что она не права. Его глаза прямо кричали: «Ну, признай свою вину! Ну, не с резким осуждением, но хотя бы с определенной долей критичности отнесись к своему проступку!» Куда там! Стоит на своем и ни шагу назад.

«Не рассказать ли мне все-таки про старика раввина? — снова подумал Григорий. — Но ведь я не слышал их разговора. Не знаю его точного содержания. А вот о звонке...»

— Слушай, Майя, вспомни, зачем ты позвала меня в особняк Иосифа Самуиловича? Чтобы попросить о помощи? Но ведь здесь тебе помогут намного больше, чем я.

— О нет! Я в этот капкан не полезу! — Беркович решительно поднялась. — У меня найдутся защитники. Я с детства только и делала, что повторяла за другими избитые, надоевшие, азбучные истины. Хватит! Надоело! Я получу поддержку правозащитников всего мира! Они не бросят меня на произвол судьбы. И вам придется с этим считаться. Ясно? — Майя направилась к выходу.

— Задержитесь, Майя Львовна! — остановил ее Робочук. — Никто не навязывает вам своих взглядов. Никто не заставляет вас саморазоблачаться. У вас выработалась своя система критериев. Пожалуйста, оставайтесь при своем мнении. Но мы со своей стороны обязаны сделать выводы. Хочу предупредить, что мы не будем играть в молчанку. Завтра же я передам все письма в радиокомитет. Пусть люди знают, кого они вскормили, кому дали образование, кого пригрели под своим сердцем. Это наша позиция! Хочу предупредить и о другом. Вы слышали предварительные выводы, сделанные юристами? Положа руку на сердце, вы можете сказать матери умершей девочки, что нет вашей вины в преждевременно оборванном детстве и в сиротстве родителей?

— Угрожаете? — вызывающе рассмеялась Майя, берясь за ручку двери. — Хотите привлечь меня к ответственности за смерть ребенка, а на самом деле это будет кара за открыто высказанные взгляды. Вот вам и хваленая свобода слова.

— Да, Майя Львовна, у нас свобода слова! Вы верно сказали. Забыли только, что в кодексах всех стран мира существует такое понятие, как диффамация. То есть распространение действительной или выдуманной информации, порочащей честь и достоинство гражданина, учреждения, организации. И во всех странах мира за это предусмотрена уголовная ответственность.

— Наконец-то добрались до сути. Сразу бы так. Я высказала свою точку зрения. Вы — караете!

— Еще раз повторяю! — повысил голос Робочук. — Вы будете нести ответственность как врач. Что касается ваших инсинуаций — люди оценят их намного резче, чем мы здесь. Вы будете жить как в пустыне. Слова некому будет сказать.

— Ничего, собеседников я себе найду! Об этом можете не беспокоиться! — не прощаясь, Майя выскочила из кабинета.

— Слыхали? — повернулся Робочук к Савичу. — Дурак вы! Извините за откровенность. У вас, говорят, спокойная, домовитая жена. У вас полно работы...

— Не допекайте, Михаил Викторович! Сам вижу... Но ведь раньше она была не такой. Хоть к сердцу прижми...

— Прижал! Простите, больше не буду.

— Ладно, будьте здоровы. И спасибо, — протянул руку Григорий.

— За что? — удивился Робочук.

— На многое вы открыли мне сегодня глаза. Вот за что.