Росток

24

Олияр сидел за столом в новом черном костюме. Белоснежная льняная рубашка была тщательно выглажена, на голубом в полоску галстуке красовалась серебряная запонка. На полу возле стола стоял туго набитый модный кожаный чемодан.

«Ого! — удивился Григорий, войдя в его кабинет. — Нарядился, как на смотрины. Наверняка Натали постаралась. Оббегала всех портных, все базы. Хочется девке замуж...»

— Где ты шляешься? — набросился на него Олияр. — Самолет не будет ждать...

— Самолет действительно не будет ждать. А вот вы... Прошу зайти в кабинет Петра Яковлевича.

— Да ты что? Какое ты имеешь право приказывать заместителю начальника? Ты всего лишь заведующий отделом! — взорвался Олияр.

— Ошибаетесь, уважаемый! Не заведующий отделом, а исполняющий обязанности начальника Проблемной лаборатории, — из внутреннего кармана пиджака Григорий достал сложенный вдвое лист бумаги, развернул, положил на стол перед Олияром.

Прочитав подписанный руководством Научного центра приказ, Олияр растерянно забормотал:

— Все мои документы готовы... Имеется вызов...

— Кем подписаны? Козаком?

— Кем-кем! Мною! И командировка, и характеристика, и автореферат...

— Даже автореферат? Какой и чьей диссертации? Где и кем она рассматривалась? Кто дал добро? Насколько я понимаю, она подготовлена в служебное время в определенном научно-исследовательском учреждении. Вывод — автор имеет право представлять ее к защите только при рекомендации... — Григорий махнул рукой. — В общем, все вопросы мы рассмотрим потом. Твои подписи недействительны...

Олияр встал, подошел вплотную к Савичу:

— Сводишь личные счеты! Подлизался к Пецьку, выскочил в начальники и... Честного, принципиального работника, разоблачившего твое аморальное поведение в быту... — Он со злостью рванул воротничок своей рубашки — даже пуговицы посыпались на пол. — Дорвался до власти... Режь без ножа!

— Истерика? — усмехнулся Григорий. — Не замечал раньше за вами. Хорошо. Чтобы не дать вам ни малейшей зацепки... Сейчас соберем заведующих отделами, партбюро, местком. Решим вместе.

Собрание проходило после обеда в кабинете начальника лаборатории. Вел его секретарь парторганизации Максим Петрович Ромашко.

— У нас один вопрос, — сказал он. — О целесообразности командировки Ореста Остаповича. Нам не ясна цель поездки. Что-то вокруг происходит, что-то решается — тишком, украдкой. Прошу объяснить.

— Все преувеличено, все искажено! — вскочил Олияр. Подбежав к двери, распахнул ее ногой, крикнул: — Натали! Возьми билет! Возврати в кассу! — Он понял, что сегодня ему не удастся отбыть в желаемом направлении: пусть хоть деньги не пропадут.

Вернувшись на свое место, Олияр обвел взглядом кабинет, задержал его на чистом, отполированном столе. «Дурак. Надо было раньше. Хотя бы два дня назад. А теперь...»

— Моя плановая тема — система учета рабочего времени. Одноразрядный сумматор на логических элементах. Механические приборы, датчики. Имеется договоренность с заводом... Используем там...

— Ученый совет рассматривал ваш проект? — прервал Олияра Ромашко.

— Часть членов совета ознакомлена... Получил положительную оценку... — промямлил Олияр. Он больше всего боялся, как бы не спросили фамилии тех, кто «оценивал».

— Не будем придирчивы, — поднял руку Савич. — Может, решим так. Пусть едет. Но мы ничего не знаем о его разработке. Мы не имеем ни малейшего представления о ее научном уровне и ценности. Человек дерзал самостоятельно. Честь ему и хвала! В случае неудачи все затраты справедливо будет отнести на его счет. В случае удачи — я первый поздравлю с успехом.

Ромашко недовольно посмотрел на Григория.

— У нас не частная лавочка. Мы тоже в ответе... Когда тебе надо прибыть, Орест Остапович?

— Через пять дней. Я хотел выкроить время, чтобы прибыть заранее...

— Если не возражаешь, Григорий Васильевич, давай вместе просмотрим сделанное Орестом Остаповичем. Дадим свое заключение, подчистим ошибки и промахи. Конечно, незначительные. И пусть едет. Беру на себя практическую часть. Наладку нашей машины закончили. Сейчас ее гоняют вхолостую на испытательных программах. Мы вдвоем с Сюсюком «прогоним» прикидки Ореста Остаповича.

— Да вам же на это уйма времени потребуется! — схватился за голову Олияр.

— Опыт... Он единственный дает достоверное знание. В процитированном высказывании Пуанкаре сама правда. А что касается времени... — Ромашко постучал пальцами по столу. — Посмотрим... Мы не собираемся подчищать всю твою работу. Лишь отдельные фрагменты.

— Черный ход в науку... Не по мне это, — вспыхнул Григорий и тут же остыл — предложение Ромашко в общем-то мало чем отличалось от его решения. Сделав над собой усилие, он спокойно сказал: — Так что, Орест Остапович, вы согласны с мнением Максима Петровича?

— Куда же мне деваться? — беспомощно развел руками Олияр. — За горло взяли.

— Другие предложения есть? — обвел взглядом присутствующих Ромашко. — Нет. Значит, принимаем это решение. Сделаем так. Сюсюк, ты сядешь за перфоратор. Ты, Орест Остапович, вытряхивай из папок свою разработку. Завтра пойдем в машинный зал. Григория Васильевича трогать не будем. Ему придется потрудиться в поте лица, чтобы разобрать административные завалы, нагроможденные здесь за время болезни Петра Яковлевича.

— Нет, я тоже пойду с вами, — сказал Савич. — У меня, как и у вас, лишь кое-какой опыт работы с машиной. Надо набираться ума-разума.

Представителю завода-изготовителя вычислительных машин, приветливому молодому человеку в тесных узких брюках, в зеленом свитере с белыми оленями на груди, Василю Гарбе надоело неделями возиться с проводами разного сечения, емкостями, сопротивлениями, переключателями кодовых шин, поэтому он с радостью встретил гостей. Охотно заговорил с ними.

— Есть целый ряд вопросов, на которые возможны только два ответа — да или нет. На этом принципе работает реле: разомкнуто — замкнуто. Или же, — Василь щелкнул выключателем, — включено — выключено. Возбуждение нейрона тоже зиждется на двоичном принципе. Кому-кому, а вам должно быть известно: для возбуждения нервной клетки необходимо, чтобы раздражение достигало какого-либо уровня, его называют пороговым. Нейрон на такое раздражение тут же отвечает наибольшим возбуждением. Принцип: «все или ничего». Обозначив возбуждение единицей, а покой — нулем, получим возможность отображать самые различные состояния нейрона с помощью реле, выключателей, тригеров...

— Надо же, — вздохнул Савич. — Сколько штанов мы протерли, проводя эксперименты, а о новой вычислительной технике и понятия не имеем.

— Не перебивай, Григорий Васильевич, — одернул его Ромашко. — Хлопец так все умно и просто объясняет. Очень интересно. А ты вмешиваешься... Давай, Василь, дальше.

— Дальше вот что. Услугами нуля и единицы вы воспользуетесь не только для обозначения противоположных состояний, но и для выражения разных цифр. Для этого мы переходим от десятичной системы к двоичной. В ней каждый старший разряд числа больше соседнего меньшего не в десять, а в два раза. Или нагляднее — число два изображается единицей и нулем. Это очень просто, только привыкнуть надо.

— А может, есть более простой путь? — спросил Григорий. Его сознание с трудом воспринимало непривычный способ подсчета.

— Конечно, есть, — оживился Василь. — Для перевода десятичного числа в двоичное нужно последовательно делить его на два до тех пор, пока в остатке не останется число меньше двух...

— Значит, восьмерка передается через тысячу?

— Нет, не так. Восемь — это не тысяча, а единица с тремя нулями. Шестнадцать — единица с четырьмя нулями. Символы чисел известны нам с детства, а здесь они приобретают иное свойство. И оперировать ими следует иначе. При сложении нулей с нулями и единицы с нулями сумма будет традиционной. А вот единица с единицей даст графическое изображение десяти, на самом деле — число два.

Лакированные панели машины матово поблескивали под потоком света. В квадратных и прямоугольных вырезах застыли ослепшие без тока крохотные лампочки. Слева, будто нарочно выдвинутые на кронштейне, круглились коричневыми пуговицами клавиши печатного устройства — процессора. Над ним застыл черный каучуковый валик с пропущенной поверх него узкой лентой плотной мелово-белой бумаги. В верхней части ленты виднелась бесконечная цепочка дырочек, пробитых в разной последовательности. Однако общим для всех узоров было то, что их комбинация вписывалась в небольшой прямоугольник и не превышала шести.

— Когда я работал с Душиным в Киеве, то опирался на свою теоретическую осведомленность... — Григорий положил руку на блестящую панель. — И здесь, во Львове, пользовался аппаратом математической логики при разработке модели рефлекторной дуги. Хотелось бы увидеть хотя бы самые элементарные приемы...

Василь одернул свитер, отчего белые олени беспокойно зашевелились на груди, сел за процессор, нажал на клавишу.

— Позвольте мне вслух подумать, чтобы самому набрать разгон... Я вот с чего начну... Вы бросаете вверх монету, не зная, что выпадет — орел или решка? Вы вытаскиваете из урны положенные туда разноцветные шары — какой достанете? Или бросаете кубики — что выпадет?.. — Василь по-мальчишески щеголял своими познаниями перед научными сотрудниками. Чувствовалось, что ему это было приятно. — В результате эксперимента мы получим случайную величину. Ее среднее значение является именно средним. Оно никогда не превышает наибольшего из возможных значений и не меньше самого меньшего, — продолжал Василь, жестами руки подтверждая сказанное. — Что же выходит? Вероятность всякого события есть правильная дробь, причем эта вероятность может равняться единице. Если это так, тогда определенное событие происходит при любом результате. В противном случае вероятность может равняться нулю, то есть действие не происходит ни при каких условиях...

— Может, хватит, Василь? Остальное уясним на ходу, — предложил Григорий.

Какими же предусмотрительными были Петр Яковлевич и Козак, послав его в командировку в Киев! Григорий боялся одного: как бы первое впечатление легкости от знакомства с машиной не превратилось в затяжной процесс. Ведь дорогая и сложная техника может стать обычным огромным арифмометром или счетами с молниеносной скоростью вычислений. Если подобное случится, то сколько драгоценного времени пойдет коту под хвост, сколько возможных открытий, догадок, предвидений не будет проанализировано, изучено, подтверждено или отвергнуто! Потеря времени, потеря темпа — самое страшное, самое ощутимое в наши дни, когда во всем мире мысли и прозрения стремительно рвутся к финишным лентам — кто быстрей?

— Хорошо, — кивнул Василь. — Где ваши задачки? Сейчас мы из них блинов напечем.

Если передать алгоритм, выработанный Василем и Олияром, обычным, будничным языком, он выглядел бы так.

Инженер Коваленко (объект икс) опоздал утром на работу (объект игрек). Он забыл дома свой перфопропуск. На проходной он не мог пройти через турникеты. Пришлось обратиться в отдел кадров. Пропал впустую час времени. Коваленко ожидали рационализаторы и изобретатели — он обещал рассмотреть их новые приборы, помочь оформить заявки. Коваленко сходил за справочником и инструкциями в технический кабинет. Потом короткий отдых — обед. После обеда Коваленко около часа просидел над завершением чертежей в конструкторском бюро. И наконец отправился на троллейбусную остановку. Домой!

— Нет, тут что-то есть неубедительное, непоказательное, — сказал Василь, сматывая на бобину отперфорированную ленту. — Надо вернуться назад. До послеобеденного перерыва. Многие рабочие и служащие ездят обедать домой. И что еще важно: в алгоритм войдут показатели работы городского транспорта.

— Нет, не надо! Лишнее! — возразил насупившийся Олияр.

— У тебя же система! — взял его за локоть Ромашко. — Слышишь, система учета рабочего времени! Сколько токарей, слесарей, конструкторов торчит на остановках в ожидании трамваев и троллейбусов! Сколько людей по вине городского транспорта опаздывает на работу! Надо все учесть.

Через час в перфоленту вклеили новые эпизоды. На обеденный перерыв Коваленко едет домой. После обеда полчаса ждет электромонтера. Потом забегает в детсад за сыном (или в поликлинику, аптеку, ателье). И снова трамвай или троллейбус.

Заложили склеенную и дополненную перфоленту в машину. Василь нажал на клавишу «пуск».

Заморгали, вспыхивая и угасая, разноцветные лампочки на панели. Закрутились барабаны бобин, наматывая десятки метров перфоленты. В продолговатом оконце запрыгали, отсвечивая рубиновым светом, быстро бегущие числа. С противоположного конца машины, где находилось пачатное устройство, донесся дробный, торопливый стук, поползла бумажная лента, испещренная цифрами.

— Так, давайте-ка посмотрим, что у нас наработал инженер Коваленко? — Василь оторвал ленту, стал разглядывать столбики чисел.

— Разве тут что-нибудь увидишь? — упал духом Олияр.

— Сейчас переведем машинный язык на обычный, человеческий. И — будьте здоровы!

После непродолжительного колдовства над столбиками цифр Василь подытожил:

— Инженер Коваленко за день «уделил» работе всего два часа и десять минут. Вот какой он трудяга!

— И что из этого? — пожал недоуменно плечами Григорий. — Ну, узнаем мы, сколько наш призрачный инженер сидел над кульманом или на унитазе, — и что? — Неприязнь к Олияру довлела над Григорием, поэтому он не смог сразу схватить суть, разглядеть сердцевину работы, проделанной им.

— Как что из этого? — подошел к нему Ромашко. — За три минуты машина произвела выборку... Табельщице на реальном заводе на это понадобилось бы полдня, если не больше. Это — во-первых. Во-вторых, поскольку точно определено количество рабочего времени, никто не будет платить инженеру Коваленко за хождение по поликлиникам, за ожидание монтера и так далее. А ты говоришь, «что из этого?».

Олияр нервничал, ерзал на стуле. Ромашко понял его муки.

— Орест Остапович, задержи Натали. Внеси коррективы в соответствующий раздел, она перепечатает. А мы тем временем ознакомимся с выводами.

Олияр схватил папку, побежал в приемную.

Савич подошел к окну. Постучал по стеклу пальцами:

— Та-та-так. Ты, Максим Петрович, вероятно, в позитивном плане решил проблему командировки Олияра?

— Но ведь польза видна... Решение только одной проблемы учета рабочего времени заслуживает внимания и поддержки. Догадываюсь, что тебя беспокоит, Григорий Васильевич: кустарщина, ремесленничество, собственнический подход...

— Схватил за самую бороду! Административный зуд, самодурство...

— Да что ты... ломишься в открытую дверь? — Ромашко едва сдержался, чтобы не выругаться. — Видим. Делаем выводы. Вернется — поставим на место. Тебе хочется сразу с живого кожу содрать.

— Слушай, Петрович! — от неожиданной мысли Григорий оживился, вмиг позабыв все позитивные и негативные черты Олияра. — А что, если мы поставим небольшой сумматор на нашей проходной? Каждая машина при въезде и выезде отмечается... Каждый строитель... Возьмем на учет начало и окончание, все строительные работы... А?

— Наконец-то! Дошло! Признаюсь тебе, что это я делал математическое обоснование идеи Ореста Остаповича. Осуждаешь?

— Так сразу и сказал бы...

— От этого ценность идеи не уменьшилась. — Ромашко наклонился, провел пальцем по фундаменту, на котором стояла машина. — Видишь? Ты подметил и смотался в Киев. Нам пришлось брать за грудки Гузя. Переделал, — разогнувшись, он беглым взглядом окинул Григория. — Сумматор... Это ты верно... Только где мы его найдем?

— Максим Петрович, а что, если мы... — вмешался в разговор Василь. — Извините, что перебиваю старших... Машина мощная... Я бы сумел за два дня сделать отдельный вывод... Слесаря у вас найдутся, выпилят перфопропуска. Аппарат контроля — сущий пустяк. На свалке я видел несколько контуров... Перемонтируем — и готово! За неделю управлюсь, если дадите помощника.

— Это идея, — хлопнул Василя по плечу Ромашко. — Спасибо. Мы подумаем.

Вернулся Олияр:

— Щелкает... Там всего десять страниц. Еще будете мучить?

— Будем, Орест Остапович, — улыбнулся Ромашко. — Вот здесь, в выводах... Это что у тебя — генетическое или социальное? Выводы такие, будто ты на одной ноге посреди собственных гектаров земли стоишь... Какой-то мелкий собственник... Повышение дисциплины, учет времени, эффективность... Более широко и глубже ты можешь взглянуть на эту проблему?

— Я бы посмотрел... Но волнуюсь... С мыслями не соберусь... И усталость. Я в эту пору обычно отдыхаю...

— Терпи, если в ученые лезешь. Откуда начинается дисциплина на предприятии? С дома, с города, его транспорта и других коммуникаций. Василь, сколько нужно машине времени, чтобы определить потери? И возможно ли это?

— Конечно. Понадобится несколько минут.

— Вот тебе, дорогой Орест Остапович, и юридическое обоснование претензий к городским службам, основание для рассмотрения на исполкоме, в суде, в арбитраже. Или возьмем ответственность руководителя за собрания, совещания, прочую говорильню. Дальше. Кадровики ежедневно готовят сотни приказов с такими словами: «принять на работу», «уволить с работы», «предоставить отпуск», и еще много подобного. Заваленные ежедневной текучкой, они не в состоянии проанализировать... Откуда приходят люди в коллектив? Кто они? Почему уходят? Из кого складывается костяк? Василь, такое возможно?

— Разработаем алгоритм... — тут же отозвался Василь. — Только... Посидеть и подумать ого сколько придется! Надо все досконально изучить, предусмотреть последовательность операций... Работенки хватит!

— Орест Остапович, ты не понял еще, куда я клоню. Если нет, то знай. Эта штукенция или подобная ей может заменить на девяносто процентов отдел кадров. Представляешь? Электронный отдел кадров. Тут просматривается очень интересная и заманчивая перспектива. Например, гибкий рабочий день. Допустим, матерям-работницам нужно сбегать в детсад за детьми. Самая строгая табельщица не уследит. А машина?.. Подумай над этим, Орест Остапович. Считай, что мы эти мысли выработали коллективно. И дарим тебе. Цени! И наберись силы, изложи их в итоговом разделе. Тебя, конечно, пощиплют на защите, но уж куда снисходительней. Оппоненты увлекутся перспективами. Вот и все. Заодно и машину испытали. Спасибо тебе, Василь! — Ромашко пожал руку Гарбе. — Ну что, по домам?

В вестибюле Ромашко подошел к Савичу.

— Чего не одеваешься?

— Решил задержаться. Надо просмотреть директивные документы, приказы, распоряжения. Чтобы с завтрашнего дня полностью войти в курс дел.

— Каждому свой камушек в ботинке не дает покоя, — вздохнул Ромашко.

— А сколько их еще на дороге... И не минуешь...

— Григорий Васильевич, меня беспокоит твой максимализм относительно своих товарищей. Взять хотя бы сегодняшний случай с Олияром...

— Я и по отношению к себе максималист. Прежде всего требовательность к себе на полную катушку. Везде и во всем.

— Ой, так ли? Не кривишь ли душой?

Григорий проглотил слова, готовые слететь с уст, отвернулся, уставился взглядом в обшитую дубовыми панелями стену. Ненавязчивый дружеский упрек коснулся какой-то потаенной струны в его душе, заставил зазвучать ее — тихо, печально.

— Не задевай больного места, Максим Петрович. Рана, может, и маленькая, а болит, ноет.

— Прости, Григорий Васильевич, не хотел тебя обидеть. — Ромашко помолчал. — Поздно уже. Моя малышня спит, не дождалась отца. Зайду в спальню, посмотрю, как они разметались по кроваткам... И сил прибавляется, и усталость куда-то пропадает... Три сына. Три сокола! Все одинаковые, и все разные. Горластые, рукастые, все им интересно.

— Мне б твои заботы, — завистливо вздохнул Григорий.

— Ты того... — замялся Ромашко. — Выкинь это свое школярство. Выставлять отметки. Тот через дверь в науку, тот с черного хода. Настоящая наука, куда бы она ни вошла, сразу даст о себе знать. Ну ладно, всего доброго тебе. До свидания.