Росток

33

Василь Гарба, приплюснув нос к боковому стеклу машины, иногда спокойно, будто размышляя вслух, бросал:

— Модель с беспрерывной сменой состояния...

Это когда миновали последние домики Львова и свернули на крутую, словно прорубленную сквозь зеленый малахит леса, дорогу.

— Модель с дискретной сменой состояния...

Когда машина вырвалась из зеленого ущелья на светлый простор и за окном поплыли, сменяя друг друга, плантации свеклы, пшеницы, льна и конопли.

— Эй ты, мудрец! — не утерпел Григорий, оглядываясь с переднего сиденья. — Не надоело тебе в лаборатории?

— Инерция мышления, инерция восприятия... — все так же спокойно начал Василь. И не договорил. Машина с разгона влетела передними колесами в выбоину. Пассажиров вместе с водителем резко швырнуло вперед, потом отбросило назад, на свои места.

— Влияние гравитации, или притяжение земли... Это он, Ньютон, виноват! Зачем делал свое открытие? — засмеялся Ромашко, придерживая удилища, связанные шпагатом. — Если бы не он...

— Если бы не он, все равно выбоины рвали бы на куски человеческие внутренности, — прервал его Лесь. — У меня дед часто ездил в Черновцы на базар. Как подскочит телега на выбоине, обязательно скажет: «Дай, боже, тем, кто дорогу мостил, а не тем, кто по ней едет».

— Что ж ты жалуешься на дорогу? — повернулся к нему Ромашко. — Напрасно! Дорожникам, как и всем людям, тоже хочется жить хорошо. Этой весной они отремонтировали сверх плана десять километров дороги, получили премию, прогрессивку, накупили обнов и подарков женам и детям. Общая радость и благоденствие. Ну а как отремонтировали — это не имеет для них значения. И если за зиму мороз, дожди и снег повыгрызают опять ухабы, оспины, — не беда. Составят новые планы ремонта уже отремонтированных дорог, постараются опять перекрыть запланированные показатели досрочно. И снова — премии, прогрессивки, обновы. Ура! Хрен с ними, с автомобилистами, которые перегревают моторы, жгут лишнее горючее, снашивают преждевременно покрышки! Главное — досрочно отремонтировать. Вот их козырь. А как — это неважно.

— Слушай, Петрович, а Мирослав Михайлович, оказывается, пророк, — задумчиво произнес Григорий. — Не исключено, что и у нас могло бы быть подобное «ура!», если бы Козак не вытурил нас в лес.

— Григорию Васильевичу все видится в мрачном свете. Уж не слишком ли замучила его жена упреками, когда отпускала на лоно природы? — сказал не подумав Василь.

Ромашко бросил на него сердитый взгляд:

— Василь, тебе никогда не втыкали шило в одно место? Если нет, то очень жаль. В таком случае тебя ждет невеселая перспектива.

— Какая, Максим Петрович? — клюнул на приманку Василь. — Где?

— На том свете. Хоть я и не верю ни в бога ни в черта, но почему-то надеюсь... На том свете черти будут горячими клещами вырывать изо рта твой дурной язык.

— Слишком сурово, Максим Петрович. Не ожидал от вас.

— Я тоже от тебя кое-чего не ожидал.

На этом разговор оборвался. Все ехали молча, каждый думал о своем.

Дорога пролегала по пригоркам и низинам, перескакивала через гулкие деревянные мосты и бежала на восток по молодому подлеску. Возле будки автоинспектора свернули влево и покатили среди сосен, по еле заметной песчаной колее, исполосованной длинными тенями вперемежку со светло-золотистыми полотнищами солнечного света.

Проехав неглубокий овраг, опутанный густыми плетями можжевельника, уперлись в металлические, свежепокрашенные голубой краской ворота. Водитель посигналил. Из небольшого домика выскочил коренастый, плотный мужчина, раскрыл ворота, и машина вкатила под зеленые своды сосен. Неподалеку соблазнительно блестела синева воды.

— Я сторож, Сергей Васильевич, — представился мужчина. — Паркуйтесь вон там, в низинке, за плотиной. Надолго к нам?

— До конца недели, — ответил Савич.

— Тогда несите путевочку начальству. Оно укажет вам ваши места. — Сторож замкнул ворота. — Правила у нас такие: никакого шума, никаких транзисторов. Разрешается пользоваться только двумя удочками. Донки запрещены. Спиннингом можно. Ловите щук сколько душа пожелает.

— Иди, Григорий Васильевич, оформляй документы, — толкнул Савича локтем в бок Ромашко. — А я пока спущусь к воде. Посмотрю, что там и как. Представляешь, еще ни разу в этом году не держал в руках удочку.

Григорий, ничего не ответив, побрел по тропинке в глубь леса. Между стволами сосен проглядывали затененные прямоугольники кирпичных стен, поблескивали стекла окон. Вдоль тропинки сновали озабоченные муравьи. Одни торопились к находившемуся неподалеку муравейнику, другие ползли от него.

Григорий замер, стал наблюдать за муравьями. Ему почудилось, что это не муравьи, а увиденные с огромной высоты крошечные экипажи торопятся в свой муравьиный город, чтобы расползтись по своим муравьиным улицам. Моргнул — и увидел другое. Островерхая куча из хвои и веточек — это вычислительная машина, а муравьи — импульсы, которые мгновенно пробегают по всем модулям, схемам, регистрам. Вот только почему-то входы и выходы у них соединены.

Возле муравейника светился красноватый нежный зонтик сыроежки, усыпанный, словно бисером, капельками росы. Покачивалась на веточке сойка с острым клювиком и глазами-бусинками. Выстукивал на дубе морзянку неутомимый дятел.

Григория кто-то тронул за плечо.

— Добрый день. С приездом. Не меня ли ищете? — рядом стоял седой, с умными проницательными глазами старичок. Округлое лицо, иссеченное морщинами, было добрым и приветливым. На высоком выпуклом лбу проступали капельки пота. — Давайте путевки, и я отведу вас... Мирослав Михайлович предупредил... Вы какие хотите комнаты — каждому отдельно или на всех одну? Зовут меня Василием Николаевичем.

— Каждому отдельную. Намозолили глаза друг другу... Может, кому-нибудь захочется поработать.

— Что нет, то нет! — покачал головой Василий Николаевич. — Это у нас непозволительно. Разве что в лес забьетесь, куда моя власть не достает... Размещу вас в четвертом коттедже. Он для академиков и членкоров. Иногда докторов и профессоров пускаем.

— Мы не те и не другие, — улыбнулся Григорий.

— Мирославу Михайловичу виднее, кому и где давать отдых. Значит, ваша работа того заслуживает.

Василий Николаевич привел Григория к одноэтажному домику на невысоком пригорке. Широкая деревянная веранда. Светлые, сухие комнаты с большими окнами. До блеска натертый паркет. Удобная мебель. Зеркало, кровать, стол, тумбочка. Григорий посмотрел на потолок, спросил удивленно:

— А где же люстра или хотя бы обычная лампочка?

— Электричества нет, — развел руками Василий Николаевич. — Раньше ляжете спать, раньше встанете... В прошлом году у нас было освещение. Но некоторые приезжали и целыми ночами просиживали над своими бумагами. Это не отдых...

— Эй, кто в теремочке живет? — раздался голос Леся. Вдвоем с Василем они шумно ввалились на веранду. — Где нам оседать?

— Выбирайте, — пожал плечами Василий Николаевич. — Все комнаты ваши. Возьмите пропуска в столовую. Если поймаете рыбу или грибков насобираете, обратитесь к повару. Самим захочется сварить — дам казанок, треногу.

— А где Ромашко? — спросил Григорий.

— Тихое сумасшествие никому не вредит, — засмеялся Лесь.

— А шумное сумасшествие? — спросил сердито Григорий.

— Все ясно. Больше не буду. Зарубил на носу! — Лесь поправил за спиной туго набитый рюкзак и направился к двери крайней комнаты.

Переодевшись в синий спортивный костюм, Григорий через несколько минут вышел из «академического» коттеджа и не спеша зашагал на противоположную сторону озера, где в углублении между двумя пригорками втиснулся Ромашко. Поплавок одной удочки уже покачивался на воде. Максим Петрович налаживал вторую удочку, приговаривая себе под нос:

— Ловись, рыбка, большая и малая...

— Не узнаю тебя, Петрович. Ты это или не ты? — Григорий присел рядом.

— Почему? — растерянно заморгал Ромашко.

— Человек еще с пещерного века суеверен. Еще с тех времен он произносит ритуальные заклятия. Произносит, не догадываясь, что вступает в контакт с обитателями подводного царства, посылает им закодированные импульсы: «Клюй! Цепляйся!»

— Тьфу на тебя! А я думал...

— Как же так? Ты подбиваешь на неэтичные поступки не только взрослых представителей подводного царства, но и молодь сбиваешь с пути истинного...

— При чем тут молодь? Она мне не нужна. — Ромашко стал насаживать червя на крючок.

— Не нужна? Почему же ты просишь: ловись большая и маленькая?

— Чего ты от меня хочешь?

— Смени формулу кодового сигнала. Говори так: «Ловись большая и еще бо́льшая».

Размахнувшись, Ромашко закинул вторую удочку, прошептал:

— Ловись, рыбка, большая и... еще большая. — Посмотрел на Савича: — Доволен?

— Конечно. Молодец!

К ним подошел Василь в спортивных голубых брюках, в шерстяном зеленом свитере, на ногах — новые белые кеды.

— Рыбная ловля — это не что иное, как разыгрывание выборок по методу Монте-Карло. Основной принцип моделирования систем, вмещающих в себя стохастичные или вероятностные элементы. Метод! Ничего более стоящего в науке и жизни нет. Чем полезен метод в рыбной ловле? В нем данные предыдущего опыта вырабатываются искусственно... Используется любой генератор случайных чисел. Григорий Васильевич, вы можете представить себя генератором?

— Хочу, Василь. Для Максима Петровича я готов стать чем угодно. Планетой. Галактикой. Интегральной схемой. Программой. Во что ты меня собираешься превратить?

— Случайные числа в соединении с интегральной функцией... Получим распределение вероятностей для процесса ловли рыб. Разбиваем площадь водоема на квадраты, строим график... — Василь присел, тонким прутиком стал чертить на песке причудливые узоры. — Отложим значение случайной переменной на оси абсцисс, а значение вероятностей — от нуля до единицы — на оси ординат. Что же мы получим? — Он прикрыл глаза, зашевелил губами, делая вид, будто что-то вычисляет. Затем встал, отмерил полтора десятка шагов. — Расчеты подтверждают, что вы, Максим Петрович, закинули удочки левее рыбного места, что у вас никогда... — И умолк на полуслове.

Ромашко вдруг схватил удилище. По тому, как натянулась струной леска, чувствовалось, что на крючке большая рыбина. Она рывками бросалась то влево, то вправо. Ромашко, крепко держа согнувшееся дугой удилище, заходил все глубже в воду и радостно приговаривал:

— Вот тебе и абсцисса... Вот тебе и ордината... Василь! Возьми подсачек на берегу, подхватишь добычу!

Вскоре рыбина, обессилев, всплыла на поверхность. Но тут же ударила хвостом и снова кинулась в глубину.

— Подсачивай! Подсачивай, чертов генератор! — закричал Ромашко.

Василь одетым шагнул в воду, держа перед собой подсачек. Увидев тупое, черное рыло карпа, светло-розовые плавники, которые обессиленно двигались, он растерялся. Да и жаль ему стало красивого, сильного обитателя подводных хором.

Григорий выхватил у него подсачек, подвел снизу под карпа, рывком поднял и понес на берег комок живого трепещущегося золота.

— Наш! Наш! Наш! — запрыгал Василь по-дикарски на траве. — Первобытные люди, в которых мы превратились, умеют добывать себе пищу!

— Ну ты, первобытный, отойди на полтора десятка шагов... К твоему рыбному месту, — незлобиво уколол его Ромашко.

— Простите, Максим Петрович. В вычисление вкралась ошибочка. Такое бывает со всеми. И с вами — тоже.

— Бывает, — Ромашко просунул пальцы под жабры карпа, поднял его. — Килограммов на шесть потянет. Для ухи хватит... Василь, хочешь искупить свою вину?

— Еще бы! Приказывайте!

— Возьми и почисть рыбину. Если нет ножа, воспользуйся своим языком. Он у тебя острый. — Всегда серьезный, сосредоточенный, Ромашко был похож сейчас на озорного мальчишку. Улыбаясь, он смотрел веселыми глазами то на товарищей, то на карпа. — Надо же. Первый раз в этом году закинул удочку — и есть!

Из-за кустов вышли Лесь и Василий Николаевич с закопченным казанком и треногой.

— Я с другого берега видел... Вы мастаки, не то что некоторые дачники... Целый день клюют носом — и хоть бы тебе какая-нибудь плотвица... Уху варят у нас на отшибе, — Василий Николаевич показал на другой конец озера. — Заберетесь в лещинник, там есть затишная опушка. Я вам сейчас принесу разной приправы.

— Пусть два Василя одну уху варят, — пошутил не очень удачно Лесь.

— А ты будешь дровишки доставать и в костер подкладывать. Будешь? — спросил его Ромашко.

— С удовольствием! Хоть мышцы разомну! — воскликнул Лесь.

Когда Гарба, Прут и Василий Николаевич ушли, Максим Петрович собрал удочки, засунул их в брезентовый чехол, лег на спину, бездумно уставился в мерцающую голубизну неба. Рядом с ним сел Григорий.

— Благодать! И от этой роскоши приходится отказываться ради каких-то программ, блоков, модулей...

— Отказываться? — Ромашко перевернулся на правый бок, подставил ладонь под щеку, оперся на локоть. — Дорогой мой, да никакой ни бог, ни черт не смогут заставить тебя отказаться от всего этого! И не спорь! Ты и теперь думаешь?

— Думаю, Петрович. Вот ты сумеешь приказать себе — не думай? Отключиться? Нет. И я не умею. Ладно. Давай оставим этот разговор.

— Не возражаю. Нас сюда и вытурили отдыхать, а не напрягать мозговые извилины.

— Я подремлю. — Григорий лег, уткнувшись лицом в зеленый бархат травы.

— За компанию — и я...

Они умолкли. Неподалеку тоненько попискивали болотные кулички. Шумно всплескивала рыба. Шуршали в траве черные рогатые жуки. Надоедливо жужжали комары.

— Петрович, ты не спишь?

— Глупый вопрос! Если бы я спал — не услышал бы тебя. Если не сплю — зачем спрашивать?

— Расхотелось лежать... Пойдем посмотрим, как там идут дела с ухой.

— Пошли!

Они встали, не спеша побрели туда, где, изгибаясь полукругом, желтая песчаная коса берега вплотную подступила к густым зарослям кустов, растворялась в них. Было приятно ощущать под ногами прохладную влажность земли, мягкость прошлогодней облетевшей листвы. Это тебе не раскаленный асфальт...

Григорий, раздвинув руками зеленую стену лещины, протиснулся сквозь нее, и они оказались на живописной полянке.

В центре поляны стояла вкопанная в землю закопченная железная бочка; из нее неторопливо взметывался огонь, подогревая казанок, подвешенный на треноге. Рядом, вокруг высохшего и отполированного до блеска огромного пня, превращенного в стол, из травы выглядывали обтесанные чурбаки для сидения.

— Сколько ж тебе веков! — Григорий стал на колени возле пня, провел пальцем по его годовым кольцам, восковым прожилкам, еле заметным трещинкам. — Сколько лет ты тянулся к солнцу, разветвлял крону...

— Лесники говорят, тыщу лет простоял, — ответил Василий Николаевич, наливая в металлические миски наваристую уху и добавляя в нее укроп с мелко нарезанным зеленым луком. — Во время войны бомба угодила... Вы садитесь, где кому приглянулось.

— Петрович, прикинь! — не мог успокоиться Григорий. — Когда-то, еще при княгине Ольге, в эту землю попал желудь, пустил корешки. Со временем росточек проклюнулся, выкинул почки... Были тут дикие заросли, а Киевская Русь готовилась перейти из язычества в христианство. Сверкали червленые щиты гордых русичей на воротах Константинополя. Победоносные дружины князей стояли на страже государственных рубежей...

— Чего ты там расходился? — Ромашко уселся на чурбак, пододвинув к себе миску с ухой.

— Как это чего? Выносили мы перед ремонтом разные книжечки из подвалов. Залежались там еще с начала века. Взял одну, читаю... Автор захлебывается от восторга, как в здешних местах люди жили, убивали друг друга, жгли жилища... И так постепенно подталкивает читателя к выводу... Знаешь к какому? Что здесь и была завязь русской государственности... А, дескать, там, у Днепра, — дикое поле, пустота, одним словом...

— Ну и каков же твой вывод? — сверкнул очками Ромашко.

— Люблю историю, не люблю тех, кто под видом истории подсовывает свою интерпретацию истории, а нас обвиняет в неуважении к славному прошлому. Вранье! Нельзя не любить отца, деда, прадеда... Нельзя не осмысливать того, чему их научило пережитое... Однако и идти спиной вперед, вперивши взгляд в наше славное прошлое, не лучший способ продвижения. Новый век, новые веяния вносят поправки, учат видеть дальние перспективы впереди, а не позади.

Ромашко взял ложку, помешал уху.

— Знаешь, я тоже недавно наткнулся в одном журнале на подобные выводы... Кому-то очень хочется оторвать наш край от общего корня. Но вот и противоположность — грубое топтание на традициях, на языке, на культуре...

— Товарищи, хватит вам вести умные разговоры. Ешьте уху. — Василий Николаевич разложил на вымытые, широкие листья лопухов сваренные куски рыбы, посыпал их перцем. — Отличная получилась уха! Наваристая, дымком приправленная.

— Лесь, тебе придется мыть посуду, — сказал Григорий. — Петрович ловил рыбу, Василь чистил и варил...

— Не Василь, а я варил.

— Ах, вон что! Тогда объявляю благодарность, признаю твою одаренность. Развинтил карпа по косточкам, как настоящий конструктор. Хвалю! Отныне исключительно тебе будем поручать приготовление яств.

— И так Матвей, и этак Омелько, — засмеялся Лесь. — Хорошо! Будет сделано!

После ухи Василий Николаевич закурил, пыхнул сигаретным дымом:

— Вот вы учеными стали. Знаю, нелегко это. А я помню время, когда за уши тащили в науку таких, у кого безупречная анкета. Шевели мозговыми извилинами, двигай прогресс... А он без цитаты, как старик без клюки, шагу ступить не может. Потом в науку пошли те, у кого влиятельные предки. Еще позднее — кто отработал два года на предприятии или послужил в армии. Ну, этих я приветствую! Эти — трудяги! Теперь бросили лозунг — приобщай к науке выходцев из села. Дескать, подавай нам хлеборобов и механизаторов. Но науку делают не лозунги! Должен быть единственный критерий — талант!

— Как ты его распознаешь? — развел руками Ромашко. — Нет еще специального детектора для распознания талантливых людей. Но, между прочим, благодаря приплыву в науку сельских детей в нашу лабораторию попал Лесь Прут. Так что польза от лозунгов все-таки есть.

Григорий поднялся.

— Каким-то мягкотелым я стал. Лежебокой себя почувствовал. Пойду найду удобное местечко и задам храпака. Возражений нет? Не вижу оппозиции. В таком случае, пока солнышко не опустится к земле, не ищите меня.

— Вы, Григорий Васильевич, идите прямо по просеке, — подсказал Василий Николаевич. — Выйдете на луг. Там как раз сено стогуют... Или идите за озеро. Там наш лесник сделал две небольшие запруды для карасей... И для красы... Беседку смастерил, лавочки. Вдруг пойдет дождь — есть где спрятаться.

Григорий пошел за озеро. Песчаная дорога, проторенная среди деревьев, немного влажная и поросшая травой, приглушала шаги. Каблуки мягко вгрузали в землю, оставляя ровные отпечатки. Возле придорожной канавы стояла стеной малина. Сорвал несколько красноватых ягод, бросил в рот. Кислые. Еще не поспели.

Миновав малинник, Григорий замер перед изъезженным, покрытым ребристыми следами шин и гусениц пустырем — молчаливым, жутким и беспомощным в своей беззащитности. Свежие пни с застывшим соком, казалось, исходили кровью. Вокруг в траве лежали длинные, с обрубленными ветвями стволы деревьев.

Григорий помрачнел. Губят лес. Губят там, где его и так мало. Какими бы хозяйственными или экономическими выгодами ни оправдывали вырубку леса, в конечном счете все равно будет проигрыш. Это скажется на урожаях. На водном балансе рек. На здоровье людей. Когда травмируют легкие, человеку нечем дышать, сердце ослабевает, останавливается. А мозг не в состоянии соединить две мысли — от кислородного голодания нейроны гибнут значительно быстрее.

Дорога свернула влево. Вскоре Григорий увидел небольшую беседку, коническая крыша ее покоилась на трех столбах. Рядом дремал стожок сена. Взобравшись на него, он лег на спину, раскинул руки, закрыл глаза.