Росток

32

Каждый человек по-своему измеряет и оценивает пройденные дороги. Точно так же, как и каждое село, город или целая страна. И всякая настоящая наука тоже отсчитывает свои километры, запоминает вехи, перевалы и пропасти, в которых тихо, незаметно, а иногда и с грохотом исчезло немало высоких замыслов, так и не сумев воплотиться в материальную сущность этого быстротечного, изменчивого, прекрасного мира. Если доискиваться до причин, почему так случилось, то, как правило, придешь к короткому и исчерпывающему диагнозу: не было надлежащего математического обеспечения проекта, не настало время, не возникли предпосылки...

Размышляя над заданием, поставленным Научным центром перед лабораторией, Петр Яковлевич пришел к выводу, что именно умелая организация труда коллектива должна стать тем стержнем, который определит черты и содержание всей работы. Разработка должна проводиться комплексно, опираясь на основные компоненты — суть дела, технологию, взаимодействие, индивидуальные черты исполнителей, связь между ними постоянная, надежная. Рядовой инженер, конструктор, руководитель бригады, дирекция представлялись ему одним целым, — части этого целого связаны между собой, как отдельные органы в организме.

Мирослав Михайлович, как и обещал, прислал математиков-разработчиков, людей опытных, бывалых. Они сразу же высказали Петру Яковлевичу свои соображения, как и на какие части расчленить всю систему, определили контрольные параметры каждого компонента.

На следующий день состоялось собрание коллектива лаборатории. На нем присутствовал и Мирослав Михайлович Козак.

Выслушав выступления математиков-разработчиков, Савич пожал удивленно плечами.

— Какие еще контрольные параметры?

— Э, голубчик, объем программы — коварная вещь, — встал Мирослав Михайлович. — Не так давно был у нас случай... Для оперативной памяти мы использовали магнитные ленты. Поиск алгоритмов отнимал много времени. И все-таки система как-то работала. В следующей разработке оперативную память поместили на дисках. Радовались доступности и простоте решения. А вышла ерунда. При определении объема оперативной памяти для каждого компонента емкости ее заранее не установили. Отсюда и пошли все беды: общие размеры системы увеличились, а скорость заметно уменьшилась.

— У нас немного иные обстоятельства, — вмешался Петр Яковлевич. — У меня есть два предложения. Первое — разработать программу с многими факультативными свойствами, каждое из которых не требует большой памяти. Второе — предусмотреть генератор со списком вариантов и приспособить программу к каждому из них.

— Согласен, — кивнул Мирослав Михайлович. — Разработку техники и планирования всей системы будем вести параллельно. Сколько времени понадобится? Треть отводим на проектирование. На кодирование команд — четверть. На подготовку отдельных компонентов и модулей — столько же. И на комплексную подготовку — тоже.

Тут же были созданы небольшие — по пять-шесть человек — бригады. Петр Яковлевич на скорую руку набросал схему подчиненности и взаимодействий бригад, систему связи между ними.

Григорию досталась разработка двигательных актов нижнего уровня. Ромашко выделили подсистему планирования. Лесю Пруту поручили общую компоновку.

— Общий вид системы определим на машине. Сымитируем. В ближайшие дни каждый получит график исполнения, — Мирослав Михайлович снял очки, протер стеклышки носовым платком, оглядел собравшихся. — Без очков вижу вас как в тумане... Так же, как и вашу программу... Э-э! Не боги горшки обжигают!

— Если бы горшки, — озорно усмехнулся Григорий. — Это дело куда проще!

Все засмеялись, задвигались. Мирослав Михайлович, подняв руку, задумчиво произнес:

— Не совсем верно, Григорий Васильевич. Мне вот что пришло на ум. Картина, опера, стихотворение, вычислительная машина или программа для нее сперва возникают в мозгу как идеи. Когда же мы переходим к их воплощению в краски, звуки, слова, металл, они приобретают физические свойства. Способы воплощения их тоже конкретные, физические: перо, бумага, логические схемы, модули. И начинается и разворачивается процесс создания, чтобы, в конце концов, приобрести вполне осязаемую форму и предназначение. Ну а когда же заканчивается процесс создания?

— Когда выдают прогрессивку с премиальными, — засмеялся Григорий.

Мирослав Михайлович поморщился:

— Это результат, эквивалент, оценка затраченных усилий. А процесс заканчивается тогда, когда кто-то увидел картину, прослушал оперу, воспользовался машиной и тем самым вступил в тесное взаимодействие не только с готовым произведением, но и с начальным замыслом, с его трансформацией. Только тогда можно считать процесс создания завершенным. Ясно, Григорий Васильевич? Итак, в путь!

...Аида редко видела Григория, как она говорила, в «нормальном виде». Едва успевало показаться солнце из-за Княжьей горы, чтобы кинуть горсть теплых лучей в окна, как он вскакивал с постели, быстро одевался, наскоро завтракал и бежал к трамвайной остановке. В центре города возле перекрестья трамвайных линий его поджидали Лесь Прут и Василь Гарба. Они молча кивали друг другу, молча выкуривали по сигарете, поеживаясь от утренней прохлады, одновременно бросали окурки в замызганную урну на углу улицы и направлялись к проходной лаборатории. Их каблуки швыряли звонкую дробь на пустые пока тротуары и мостовую.

В лаборатории Василь включал машину, и они начинали прогон контрольных программ. Вскоре прибегал Ромашко — он жил за городом в селе с чудным названием Холодноводкивка. Раньше село называли Зимней Водой, но какой-то исполкомовский мудрец предложил новое название. И теперь водители автомобилей называли село не иначе, как «Смесь воды с водкой».

Просматривая столбики формул, Григорий видел за ними емкости, триоды, диоды, пучки разноцветных проводков — все то, во что перельется, в чем материализуется его мысль, став видимой, ощутимой. Он хотя и неясно, но в общих чертах уже представлял то, что может возникнуть из его поисков. Петр Яковлевич назвал это «что-то» «Схват». Нет, «Схват» не будет механической копией руки, не будет каким-нибудь хватательным приспособлением. Он будет ощущать предметы на ощупь, определять их твердость, упругость, вес. Он будет осматривать предметы при помощи телекамеры, определяя их ширину, высоту, объем. О, «Схват» будет способен на многое!

За три незаметно пролетевшие недели отработали методы анализа воображаемого строения схематической модели, включая ее графическое изображение, проекции. Григорий радовался тому, что у них появилась точная «маршрутная карта» — поэтапное описание того, как будет действовать их механизм и его управление.

Потом они сообща разработали блок-схему, отображавшую главные элементы модели, и установили взаимосвязь между ними. Василь предложил использовать для разработки блок-схемы принятые программистами и системными аналитиками специальные обозначения.

— Посмотришь на них — и легко ориентируешься без пояснений. Вот, пожалуйста: опрокинутая кверху трапеция — это ввод и вывод. Она обозначает всякую операцию превращения информации в форму, пригодную для обработки. Ромб — принятие решения. Знак молнии — линия связи — направление передачи информации из одного пункта к другому. Круг — соединитель или место вывода из блок-схемы. Эллипс — начало, конец или пункт отсоединения системы.

— Сколько маршрутов... — недовольно буркнул Ромашко. — Лишние хлопоты.

— Э нет! — не согласился Василь. — Такая схема дает нам возможность определить пункты принятия решений или выбора. — Он быстро набросал на ватмане несколько обозначений, соединил их линиями, разветвляющимися от блока решений. — Взгляните: вот здесь исполняется какая-нибудь наша задача, приказ. Что будет дальше? Проследим! Процесс пойдет по линии, связанной с ответом на вопрос, поставленный нашим условием.

День за днем, продвигаясь в обратном направлении, они подошли вплотную к моделированию подсистемы — вход, механизм, выход, функциональные блоки. Более сложным было для Ромашко по математическим описаниям системы и ее известным откликам найти входной сигнал, который этот отклик вызвал.

Ромашко долго ерзал на стуле, покрякивал.

— Петрович, — подошел к нему Василь. — Что вы мучаетесь? Мы же с вами нечто подобное проделывали для Олияра.

— Так-так-так, — снял очки Ромашко. — Уравнение с описанием поведения динамичной системы на заданный входящий сигнал.

— Точно как у моей тетки! — воскликнул Лесь Прут, войдя в машинный зал. Пока Савич, Ромашко, Гарба и другие сотрудники готовили программу, он в своем «подземелье» прикидывал, какой станет механическая часть аппарата, подбирал для него материалы. — Например, надоедает мне вечный упрек: «Женись, а то перестану кормить!» Я это воспринимаю как входной сигнал. И, чтобы не быть голодным, подхватываю на улице какую-нибудь девушку или незамужнюю молодицу. Отклик мне известен. Три или четыре дня блаженствую. Тетка и петушка зарежет, и борщ вку‑у-усный сварит, еще и сливовой настоечки на стол поставит, чтобы, не дай бог, не ослаб я от ухаживаний. Уж очень она внука жаждет заиметь...

Григорий был спокоен, когда все шло по плану, нервничал, когда что-то где-то заедало, и очень злился, когда работа совсем останавливалась. Тогда он доставал сигарету, уходил в дальний угол зала, садился на стул возле окна и устремлял свой взгляд на закудрявленные осокорями, ясенями и грабами крутые склоны Княжьей горы, будто в сплетениях ветвей и россыпи трепетных листьев скрывалось то, что он искал.

Впервые это случилось, когда они, казалось, завершили начальную стадию разработки системы. Петр Яковлевич, чтобы проверить их работу, попросил по входным и соответствующим им выходным сигналам найти математическое описание самой системы.

— Зачем? — воспротивился Григорий. — Василь отобьет перфоленту, и все проверим на машине.

— Обратная проверка. Она называется задачей идентификации, или задачей структурного анализа системы.

— Черт бы побрал эту работу! — вспылил Григорий. — Конца ей не видно!

— Это только так кажется. Глаза страшатся, а руки делают, — тепло произнес Петр Яковлевич. Ему импонировал порывистый, неуравновешенный Савич тем, что имел все-таки в характере крепкий стержень. На этот стержень опирались необычная трудоспособность, неотступность, какая-то неимоверная способность найти выход из почти, казалось, безнадежной ситуации. Остальное... Что остальное? Лишние ветви на дереве со временем засыхают.

— Слышишь, Григорий Васильевич! Я прошу, проведите идентификацию без меня.

В тот день хмурый, недовольный оттого, что работа остановилась, Григорий впервые ушел в дальний угол зала и долго сидел там, окутанный табачным дымом.

После идентификации системы принялись за функциональные блоки-элементы преобразования, сортировки и обратной связи. Тут королем выглядел Гарба. Он быстро составил программу и прогнал ее элементы на машине.

— Везучий ты! — похвалил его Ромашко.

— Нет, не так, — возразил Василь. — Просто у меня были хорошие учителя. Учили не ради отметки в зачетных книжках. Я воспользовался критерием для статистической проверки гипотез, предложенным перед войной нашим математиком Смирновым и развитым академиком Колмогоровым.

— Говоришь, как по книжке читаешь, — возмутился Ромашко. — И кому? Мне? Кто зубы съел на критерии Смирнова — Колмогорова!

— Чем это я задел вас? — удивился Василь неожиданному взрыву эмоций всегда уравновешенного и рассудительного Ромашко.

— Не бери близко к сердцу, — погладил по плечу Василя Ромашко. — Не бери! Все мы окончательно вымотались. Нам нужен отдых. Как ты на это смотришь, Григорий Васильевич?

— Я не против. Махнуть бы сейчас куда-нибудь за город... — Саввич не договорил, увидев на дороге Козака в сопровождении Петра Яковлевича. — Контроль прибыл... А ведь знают, что мы зря время не тратим...

— Знаю, знаю! — отозвался Мирослав Михайлович. — Поэтому приехал. Даю вам три свободных дня. Заслужили. Правда, Петр Яковлевич? Завтра утром берите мою машину и — в лес, на природу. Там вполне хватит простора для размышлений. В нашем академическом пансионате вас ждут отдельные комнаты. Возражений не принимаю.

— Как же все это оставить? — растерянно произнес Григорий. — Втянулись, вошли во вкус... График...

— Об этом пусть моя голова болит, — засмеялся Мирослав Михайлович. — Где ваши материалы?

— Э, нет! — решительно сказал Григорий, поняв невысказанную мысль Козака. — Присоединять новых авторов, когда мы так далеко прорвались...

— Авторское самолюбие? — хмыкнул Козак. — Похвально! Весьма похвально! Я, мне, мое... Собственно, за него, Григорий Васильевич, ты получаешь ставку старшего научного работника, премиальные, прогрессивку. Остальное относится на государственный кошт. Может, ты разрешишь нашим товарищам взглянуть на твои достижения и, не претендуя на соавторство, кое-что скорректировать, кое-чему придать добавочный импульс, а с кое-чем и не согласиться? — Ледяная вежливость руководителя Научного центра выдавала его возмущение. — Я отношу твое замечание за счет переутомления. Вычисления, системы, программы... Нет, тебя и всех вас надо оторвать от работы хотя бы на час. Не позволю, чтобы вы бежали к цели как загнанные лошади.

— Да этот принудительный отдых нам поперек горла! Только что-нибудь начинает ладиться — бросай! Нашли тропку — лезь в чащобу. — Короткие волосы Григория оттопырились, как у ежа иголки в минуту опасности.

— Посмотри, Петр Яковлевич... — улыбнулся Козак. — Чем не бычок! Правда, судьба наделила его разумом, работоспособностью, сообразительностью... Пойми, Григорий Васильевич, ни мне, ни всем нам не нужен измотанный, ни на что не годный работник. Я совершил бы преступление, если бы разрешил тебе и твоим товарищам работать до изнеможения... С прагматичной точки зрения... Твои пять университетских лет, три года аспирантуры, десять лет работы в лаборатории — что за ними? Не только одни финансовые потери...

— Будто я ничего туда не вкладывал, — отозвался Григорий уже тише и мягче. Мирослав Михайлович говорил правду. — Кроме молодых лет, бессонных ночей... Так себе, мелочь.

— Переданный наставниками опыт не оценишь никакими деньгами... — гнул свою линию Козак, сделав вид, что не расслышал реплики Григория. — Переданные тобою знания, приемы, методики... Стиль мышления и способ концентрации усилий... У нас много научных сотрудников — с отличиями, званиями, заслугами... А другого Савича — нетерпеливого, безоглядного, безрассудного — нет! Все! С завтрашнего дня чтобы в лаборатории я вас не видел.

— Дорогие и уважаемые коллеги, старшие и молодые! — воскликнул Лесь, вытирая ветошью руки. — Я с удовольствием превращусь в дикаря, сорвав с себя тонкий слой цивилизации в виде штанов, рубашки и ботинок. Нет, трусов не сниму! Окончательно не одичаю. Зато с острым ножом и вилкой в руке готов танцевать вокруг костра, где жарится шашлык из молоденького барашка и булькает уха в котелке из той рыбы, которую поймает Максим Петрович Ромашко.

— А что? — махнул рукой Григорий. — Давайте действительно поедем. Одна зацепка. Василь, у тебя какой язык?

— Конечно, украинский.

— Тьфу! На машине...

— Фортран.

— Что можешь на нем?

— Все, что надо и чего не надо. Не надо расписывать все команды. Уменьшение количества команд или машинных шагов ого сколько времени сэкономит нам! Универсальный машинный язык фортран пригоден...

— Ну, сел на своего любимого конька! — оборвал его Григорий. — Пока мы будем освежаться на лоне природы, специалисты просмотрят нашу документацию. Сейчас перед нами проблема описания модели на языке, понятном машине. Так, Василь?

— Так. Рабочий язык большинства цифровых машин — нашей тоже — двоичный код представления данных. Программист, то есть я, досконально знает место каждого ключа, индикатора, регистра. Посему мне пара пустяков проверить их состояние с помощью тестов...

— Все-то ты умеешь... Тогда помоги людям, которые нас проверяют. Определи начальные команды.

— Ой как не хочется! — поморщился Василь. — Мои слабые от недостатка солнца и зелени косточки просятся на свежий воздух.

— Ладно. Хватит тебе дурачиться. Садись за пульт.

Из лаборатории все вышли, когда на небе уже заблестели звезды.

— Удочки не забудь. Может, и вправду рыбу поймаешь, — напомнил Григорий на прощание Максиму Петровичу.

Ромашко в ответ молча кивнул.