Росток

23

После врачебного обхода, назначений, распоряжений Майя, как и всегда, уединилась в оранжерее. Обжегшись в экспериментах над кустарниками, она не оставляла исследований. Свою неудачу приняла спокойно: с кем не случается... Постижение мира — не забава. Тот, кто пожал неудачу, достоин успеха. Не удалось с кустарниками, найдется кое-что получше. Материал для экспериментов был под рукой — цветы. Не какие-нибудь! Неусыпными стараниями садовника белые цветы эйхариса и зимой раскрыли ладошки лепестков.

Сам садовник, наверное, не знал, откуда и когда появились эти цветы в здешних краях. Не исключено, что случилось это в незапамятные времена, задолго до того, как проницательный и наблюдательный Фурье попал в египетские пески.

Брели караванной тропой верблюды с ценным грузом-подарком. Эфиопский император отправил далекому северному царю-единоверцу сыновей вождей племен, чтобы они под мерцанием Полярной звезды исполнили службу верных и преданных стражей царской особы. Кто-то из юношей, сорвав тугой шарик эйхариса, спрятал его вместе с семенами. И зацвели африканские цветы на чужой земле, превозмогая тоску по теплому и привычному родному приволью. Правда, дамы и господа, любуясь и восхищаясь красотой этих цветов, называли их по-своему: лилии. Белые лилии.

Давно уже нет того царя. Давно уже нет того эфиопского императора. Но и доныне в Эрмитаже один из залов называется «арапским». Доныне цветут лилии — эйхарис. И не только в Ленинграде...

На небольшой полированный столик Майя поставила обливной горшочек с лилией. К стеблю прикрепила легкие металлические зажимы-датчики. Два проводка — белый и розовый, свисая со столика, тянулись к энцефалоскопу — прибору для рентгенологического исследования головного мозга.

Майя нажала на кнопку звонка, и Аида ввела в оранжерею девочку лет десяти в полосатом больничном халатике, в шлепанцах на босу ногу.

— Марийка простудилась. Как бы не было осложнения, — сказала тихо Аида.

— Отвечать мне! — резко оборвала ее Беркович. Немного помолчав, уже спокойным голосом добавила: — Всего несколько минут... Никаких осложнений не случится.

В ожидании психиатра Майя включила энцефалограф, посадила Марийку в кресло возле столика напротив лилии. Сама села перед экраном.

Вошел психиатр. Как бы между прочим спросил: получила ли Майя согласие родителей на эксперимент?

— Всего несколько минут, — подчеркнуто повторила Майя. — Я считаю, что согласие не обязательно. Предыдущий сеанс пошел больной на пользу. Она крепко спала, стала спокойней.

— Хорошо... — неуверенно согласился психиатр. — Цель сеанса?

— Мне нужно для сравнения... Последовательность реакции...

Психиатр откашлялся и сделал несколько пассов руками, усыпляя Марийку.

— Ты идешь лесом... — тихим напевным голосом заговорил он. — Твои глаза вбирают красоту цветов, руки касаются стеблей. Тебе приятно, радостно. Ты представляешь себя птицей и взлетаешь над прекрасной землей. Крылья легко несут тебя в воздухе...

Майя внимательно следит за экраном, не без удовлетворения отмечая и записывая в журнале, что сила эмоций не изменилась. Ровная зеленая линия дрожит, легкие всплески ритмично чередуются. Они напоминают энцефалограмму, снятую с мозга в спокойном состоянии, когда человек ощущает радость и удовлетворенность.

«Закономерность в последовательности всплесков... — размышляет Майя, торопливо делая записи. — Сколько же нужно экспериментов, пока узнаю — какая? В чем ее суть?»

Она переводит взгляд на лилию и с радостью отмечает, что цветок, как и в предыдущем опыте, расправил лепестки, стебель выровнялся, чашечка раскрылась.

«Какая же связь между цветком и девочкой? Ясно, что она существует. А каков характер этой связи? Неврологический? Психический?.. Все возможно. Ведь всякую перемену сопровождают химические и физические превращения в тканях... А может, связь биохимическая? Или биоэлектрическая? Думай, Майя, думай! Ты, возможно, на пороге чего-то важного и весомого!»

— Давайте вторую часть, — говорит она психиатру и впивается взглядом в цветок.

Психиатр перефразирует сказку о Золушке:

— Мачеха выгоняет тебя из дома... Раздетую, разутую... На улице падает снег... Дует пронзительный ветер...

Лилия медленно, будто ее вынесли на мороз, сжимает лепестки, вянет. Стебель возле чашечки сгибается. Краски блекнут.

Майя бросает быстрый оценивающий взгляд на Марийку. Состояние Марийки такое же плохое, как и у цветка. Она увяла, съежилась в кресле.

— Хватит! — Майя подозвала Аиду. — Отведите больную в палату.

Когда Аида с Марийкой вышли, психиатр недовольно буркнул:

— Не нравится мне... На что вы надеетесь?

— Трудно сказать, — Майя устало провела рукой по лицу, выключила прибор. — Живое растение реагирует на перемены в нервной системе человека. Заманчиво выдвинуть предположение о биоэлектрическом взаимодействии. Тогда, может...

— Может, следует оглянуться назад... — живо подхватил психиатр. — На эволюцию живого. Нейроны возникли намного позже, чем клетки растений. Рефлекторный механизм мозга развился из информационной системы растений. Я давным-давно твердил своим коллегам и самого себя убеждал... Мы еще не знаем функциональных возможностей растительной клетки. Сложностей тут хватает. Скажем так: а если тут действует механизм резонанса? Общность происхождения наталкивает на мысль о взаимодействии...

— Какие расстояния между концами эволюционной цепи — растение и организм! И какое сходство реакции! — воскликнула Майя. И на всякий случай тут же записала в блокнот эту мысль. Пригодится.

— Мне пора, — заторопился психиатр. — Больные в клинике ждут.

— Спасибо вам, — поднялась Майя. — Надеюсь на дальнейшее сотрудничество. Без вас мне не распутать...

— Будет видно... Кроме того... Послушайтесь моего совета. Обратитесь в Проблемную лабораторию. Попросите смоделировать... Э, что это за штука — модель! Проясняются закономерности и частности. И... еще... Не ждите от меня сотрудничества без согласия родителей больных.

— Хорошо.

Майя проводила психиатра до выхода и снова склонилась над записями, обдумывая услышанное и увиденное, пропустив мимо ушей предостережение коллеги. Обойдется!

«Взаимодействие есть! — торжествовала она. — Подтверждена догадка об общей материальной природе мысли и эмоции. В каком направлении вести мне поиски? Процессы торможения и возбуждения в сложнейших нервных структурах на всех ее уровнях приводят к конечному результату — к тому, что мы называем... Как одним словом назвать мысль и чувство? Вот уже первый открытый мною постулат: «Мысль — чувство». Даже это одно чего стоит... Дороже жизни... Погоди, погоди! Что ты мелешь! — остановила Майя себя, приложив пальцы к губам. — Смотри, как бы не поплатиться!.. Возникновение чувства, смену его интенсивности я наблюдала на больной девочке. Оно каким-то образом передается через пространство — пусть еще на небольшое расстояние, — это зафиксировал экран энцефалоскопа. Материальная субстанция переданного цветку эмоционального импульса не вызывает сомнения. Тогда правомерно сделать вывод, что эту материальную субстанцию нужно искать. Я ее найду и открою такие горизонты...»

Майя еще раз внимательно просмотрела перерисованные с экрана в тетрадь энцефалограммы.

«Никто не научит ни меня, ни кого-нибудь другого читать эти энцефалограммы. Надо усложнить эксперимент. Как? Возможно, что-нибудь прояснится, если сопоставить психическое состояние человека в отдельные моменты с состоянием растения. Одной трудно. С кем поделиться сомнениями и предположениями? Психиатр что-то говорил о моделировании, о Проблемной лаборатории. О, да там же работает Гриша! Как же я забыла об этом! Может, он уже вернулся из Киева? Надо позвонить. Прямо сейчас».

Майя направилась к выходу. И вдруг дверь перед ней распахнулась, и в оранжерею вошел Савич. Она кинулась к нему, расставив руки. Уткнулась лицом в мокрый от снега меховой воротник его пальто, прижалась на мгновенье, замерла. Потом повела к столу, усадила в кресло. Радостно воскликнула:

— Как долго тебя не было!

— Все теперь позади, чаечка. Я здесь. Жив, здоров...

— Я так тебя ждала!..

— Чужих мужей приятней ждать, чем своего, — раздался от двери голос Аиды. — Белье стирать им не надо, еду готовить тоже не надо. Приходят чистые, ухоженные...

Майя и Григорий замерли, опустили головы.

— Домой не забежал... — не унималась Аида. — Кто ж так делает? — голос ее был спокойным, ровным. Она ничем не выдавала своего гнева и возмущения.

Первым опомнился Григорий.

— Здравствуй, Аида, после долгой разлуки, — сказал он тихо. И встал. — Я домой забегал. Ты уже ушла.

— Здравствуй, гуляка, — все так же, ровным голосом ответила Аида. Но ее всегда безоблачный взгляд затуманился, угас. Она подалась навстречу и тут же отшатнулась, неожиданно побледнела. — Занимайтесь своими амурами. Я пошла.

— Не будем играть в прятки, — властно сказала Майя. — Садитесь, Аида. И ты, Григорий, садись. Рано или поздно мы все равно встретились бы. Давайте поговорим, как подобает воспитанным людям. Не будем упускать удобного случая.

Тревога, вызванная появлением Аиды, не утихала. Она заполнила густой тишиной оранжерею, притаилась среди лапчатой, резной листвы пальм, съежилась в чашечках цветов, проскользнула в зеленое сплетение вьюнка. Майя нервно стучала пальцами по столу. Григорий, запрокинув голову, всматривался во что-то на потолке. Аида сидела прямо и неподвижно, со сложенными на коленях обветренными и потрескавшимися ладонями.

— Чего вы от меня хотите? — нарушила молчание Майя, окинув Аиду презрительным взглядом. — Я приняла вас на работу не для того, чтобы вы шпионили за мной.

Аида встала.

— Ловко! Вы мне — работу, а я вам — мужа... Не много ли? Куда сплавили своего?

— Вы... Я надеялась... Я хотела, чтобы вы набрались как можно больше знаний. Стали... Стали... — Майя запнулась. Умолкла.

Аида взяла мужа под руку:

— Пошли отсюда! Здесь нас ничто не держит. Пошли!

Григорий переводил взгляд с жены на Майю. Обе они чем-то своим неповторимым и ярким были ему дороги. Страстность, неутомимость в любовных ласках, острота мышления и безоглядность чувства — у Майи. Ровность взаимоотношений, уютный покой, материнская доброта и способность прощать — у Аиды. Властная требовательность Майи противостояла мудрой мягкости Аиды. Что ближе сердцу? Что дороже?

Григорий никогда еще не чувствовал себя так омерзительно. Он словно вынырнул из темной, вертящейся воронки водоворота, где незаметно, исподволь, стираясь и обесцениваясь, вошли в обиход случайные встречи, украденные ласки, обесцвеченные пошлостью чувства. И все это в блестящей, многоцветной упаковке самоутверждения, самопроявления, само... «О черт! Аида... Она... Она похожа на ту березку на Арсенале, что вот-вот зазеленеет листвой, даст новые побеги...»

Не сказав ни слова, Григорий вскочил, выбежал на улицу, спустился к площади по извилистой ленте асфальта и только там замедлил шаг. Влажный воздух врывался в грудь, распирал легкие. Григорий жадно, ненасытно хватал его пересохшими губами.

Заметил, что встречные прохожие удивленно посматривают на него. Почему? Что они находят в нем такого...

Подошел к луже, заглянул в нее. Из замутненного плоского водного зеркала на него уставилось раскрасневшееся, округлое лицо с сумасшедшими глазами. Шапка сбита набекрень, волосы взлохмачены. Один конец розового клетчатого шарфа чуть ли не волочится по асфальту.

Снял шапку. Причесал волосы. Поправил шарф. Напряжение последних минут спало, улеглось. Свежий воздух, ясный, безоблачный небосклон, набухшие почки на деревьях вернули ему самообладание.

«Признайся, будь искренним с собой... Надеялся, что долгое отсутствие разрубит без твоего вмешательства узел? Да, надеялся. Но, черт побери, ничего не изменилось!»

Неподалеку от проходной Проблемной лаборатории забрызганный и замурзанный малыш пускал в луже пластмассовый кораблик. Неуклюжий голубого цвета кораблик с высокой трубой, окаймленной тонким красным пояском, то и дело клонился набок, зачерпывал воду и тонул.

— Слушай, коллега, почему твой корабль не хочет плавать? — Григорий присел на корточки возле розовощекого рыжеволосого мальца. — Как тебя зовут?

— Михасем, — шмыгнул ребенок носиком.

— А может, давай другой сделаем? Хочешь?

— Хоцу! — обрадовался Михась. — Ты умеешь?

— Попробуем.

Григорий достал из кармана блокнот, вырвал лист. Сделав бумажный кораблик, поставил его на воду.

— Смотри.

Легкий ветерок подхватил кораблик, и он, покачиваясь, поплыл к противоположному берегу. Михась, не раздумывая, кинулся следом за ним в воду.

— Плывет! Плывет!

— Что ты делаешь, шалопут. — Григорий обежал лужу, схватил Михася под мышки, понес к проходной лаборатории.

Возле батареи парового отопления разул и раздел Михася, накинул на него свое пальто, усадил на табурет.

— Грейся здесь, пока не высохнет. Тебя ведь мама накажет. Да и простудиться недолго.

Вахтер поставил на батарею ботинки Михася, повесил его носки и штанишки. Укутал ему ноги своим шарфом. Выдвинув из-под стола хозяйственную сумку, достал из нее термос, сахар, булку. Налил в стакан горячего чая, подал Михасю.

— Пей!

Михась, скривившись, взял стакан.

— Я цай не люблю.

— Тебе согреться надо. Иначе заболеешь.

Когда одежда высохла, Григорий принялся одевать Михася. Маленькие теплые пальчики коснулись его шеи. Григорий на мгновение замер, насквозь пронзенный неизвестным до сих пор чувством. «Вот она, живая крошка жизни. Вот она, волшебная завязь, росток, который наливается знаниями и познаниями! Каждый день шире становятся его горизонты. Вскоре не бумажные, а настоящие корабли поведет он по бурным волнам. И как высоко поднимется к солнцу, и какие тучи будет разметывать — разве угадаешь?»

Григорий позавидовал родителям Михася. Через несколько минут они увидят свое солнышко, свою радость, свой росток. Они всегда будут рядом с ним, повторяя в нем свое детство, ожидая появления новой веточки, нового ростка.

Выпроводив Михася на улицу, Григорий долго смотрел, как он топает по подтаявшему снегу, обходя лужицы. «Где же ты, мой Михась? А может, Иван? А может, Лев, Андрейка, Максим?.. Плохо мне без тебя...»

Майя до вечера просидела в оранжерее, силясь хотя бы чуть-чуть приблизиться к тайне влияния человека на цветок. Но как она ни билась, разгадка ей не давалась.

За длинными оконными стеклами остыл день. Из-за взгорья показался рожок месяца. Склоняли, засыпая, головки лилии. Складывал треугольные листочки вьюнок. Сквозь окна вливалась почти ощутимая, какая-то вязкая, липкая тьма.

Майя сняла халат, стала складывать в сейф бумаги — пора домой.

Вдруг в оранжерею вбежала санитарка.

— Майя Львовна! Вы еще здесь? Скорее...

— Что случилось? — встрепенулась Майя.

— Девочке плохо. Той, что вы....

Майя быстро пошла за санитаркой. «Вот и отдохнула после такого сумасшедшего дня...»

Дети в палате уже спали в разных позах: кто разметался, раскинув руки, кто свернулся калачиком. Возле крайней койки суетилась Аида. Молча отстранив ее, Майя взяла горячую руку Марийки, нащупала пульс. «Ого! Сто сорок. И температура...»

— Смерили? — спросила шепотом у Аиды.

— Да. Сорок и две десятых.

— Это уже серьезно. Надо вызвать дежурного врача.

Врач явился быстро. Осмотрев девочку, тяжело вздохнул:

— Плеврит...

— Больно, ой, больно... — застонала Марийка.

Дыхание ее было частым, прерывистым. Голубые глазенки потускнели.

Майя осталась на ночь возле больной Марийки. Давала ей лекарства, успокаивала. По не ясным для посторонних, но хорошо известным врачам признакам — затрудненности дыхания, внезапному падению и повышению температуры тела, ускоренному сердцебиению с неожиданными паузами — она поняла: положение осложняется, состояние ребенка все хуже. Казнила себя: «Вот тебе и результаты, вот тебе и наказание за необдуманность и спешку... Девочка после перенесенного воспаления легких почти выздоровела. Еще бы два-три дня — и можно было ее выписывать. Так нет! Понадеялась, что легко выдержит незначительное напряжение... Напрасно не послушалась психиатра! Та часть эксперимента, когда девочка отождествляла себя с Золушкой, когда она представила себе, что идет босиком по сугробам, с неожиданной силой повлияла на нервную систему, ослабила защитные средства организма. Болезнь вернулась... И кто знает, чем все это кончится».

Под утро Марийка стала задыхаться. Дав ей кислородную подушку, Майя позвонила знакомому профессору, просила приехать. Сообщила о случившемся родителям девочки.

Старый профессор, осмотрев Марийку, осуждающе покачал головой:

— Как же вы допустили? Я ведь вас пять лет учил... Положение критическое.

Как ни боролись врачи за жизнь девочки, спасти ее не удалось. На четвертый день слабенькое сердце ребенка перестало биться.

Майя не могла заставить себя пойти на вскрытие. Слонялась по палатам, присматривала за детьми, старалась говорить им что-нибудь ласковое, приятное.

— Малийка больше не плидет? — спросил ее уже выздоравливающий Маркуша.

— Не придет. Она уехала. Уехала очень далеко... — глотая горький горячий клубок, сказала Майя, натягивая одеяльце на плечи мальчика.

О многом она передумала в тот день. Но ей ни разу не пришла мысль о том, что об этой трагедии, разложенной на составные части, детально изученной, проанализированной, надлежащим образом оцененной, будут долго говорить на кафедрах мединститута и в кабинетах горздравотдела; что она будет смещена со своей должности; что теперь ей будет не до экспериментов. А именно это и ждало ее впереди.

Войдя в оранжерею, Майя закрыла дверь на ключ, прислонилась лбом к холодному запотевшему стеклу, смежила веки. Ее губы, мучительно скривившись, прошептали короткое имя. Нет, это было имя не умершего ребенка, не бывшего мужа и не любимого человека.

«Аида...» — прошептала еще раз Майя и ужаснулась. Ведь это ей она приказала привести девочку в оранжерею. Ведь это она осуждающе и гневно наблюдала за ее опытом.

«О, Аида не простит! Не простит никогда!.. Кто же меня поддержит? Кто поможет устоять?..» Майя обхватила руками голову, мысли ее перепутались, наползали одна на другую, будто льдины во время ледохода.

И вдруг из этого водоворота вынырнули стены красивого дворца, широкая застекленная веранда, зимний сад на втором этаже. Он чем-то неуловимым напоминал оранжерею, где она сейчас чувствовала себя замерзшей и очень одинокой. Отчетливо, словно наяву, увидела, как к ней подходит бывший муж, держа в протянутых руках блестящие алмазы. Они пульсируют, сверкают, слепят глаза. «Приходи в любое время. Твой дворец ждет тебя!»

«Вот кто поддержит меня! — вздохнула облегченно Майя. — Бывший муж, Иосиф Самуилович. Он сумеет! Связей ему не занимать...»