Росток

8

Свет в квартире не горел. Наталкиваясь на стулья, Савич пробрался на кухню, на ощупь нашел выключатель. На газовой плите в кастрюле, обвернутой полотенцем, томилась картошка. Рядом стояла прикрытая зеленой закопченной крышкой сковорода. На крышке белел клочок бумаги, усеянный узорами слов.

«Ешь картошку и котлеты. Меня не жди», — прочел Григорий, и брови его полезли на лоб. Вот это новость! Аиды нет дома...

Размотав кастрюлю, схватил картошину, посыпал солью, надкусил. Не раздеваясь, примостился возле колченогого столика, оперся на него локтями. Ну и ну! Годами просиживает штаны в лаборатории, стараясь познать тайну нервных процессов... И вот тебе на, познал!

«Куда ж подевалась она, эта непорочная?.. Дурак дураком! Я все время на работе, а она свободна. Куда хочет, туда и пошла. Так-так-так! — Григорий тут же забыл о своей вине перед женой, об измене ей. В сердце шевельнулась ревность. — Куда ж я раньше глядел? Почему не присматривался к ее знакомым? Каким? Кто они? Где встречается с ними? Да, я совсем ничего не знаю. Несомненно, она выбиралась вот так не раз и не два, скрываясь от меня. В самом деле, целый день в четырех стенах не высидишь. Да и на рынок надо, в магазин... Паркет блестит, дорожки откуда-то появились... Не замечал я их почему-то раньше, считал распределение домашних обязанностей принятым раз и навсегда... Так, к кому же она пошла? Значит, с кем-то крутит... Вот-вот! Есть зацепка для моего оправдания...»

Григорий раздраженно оттолкнул ногою стул, стоявший возле стола. Загремев, он отлетел к плите, упал на цветные квадраты линолеума. Поднимая его, машинально взглянул на стену, куда Аида повесила портрет какой-то малоизвестной иностранной кинозвезды.

«Кого она напоминает? — пытался вспомнить Григорий, держа стул в одной руке и расстегивая пальто другой. — Пухленькие губы, ливень черных волос, прямой короткий носик... Майя!»

Его будто обожгло мысленно произнесенное имя. Поставив стул, поплелся в прихожую, разделся. Вешая пальто, заметил Аидину шубку. В чем же она выскочила из дома? Сунув ноги в шлепанцы, включил свет в гостиной.

Единственное кожаное кресло возле торшера мягко приняло усталое тело Григория. Расслабившись, протянул руку, нащупал на тумбочке принесенную недавно книгу «Нормальные программы человека», полистал. Рождение, развитие, размножение, смерть... Все это заложено еще в зародышевых клетках.

Григорий раздраженно швырнул книгу на тумбочку. Как осмысленно, подробно, досконально все изучено, проанализировано, подытожено. Нет, не все. Где в этих программах находятся любовь и ненависть, порыв и безразличие? Откуда появляются любовь и коварство? Как рождаются доброта и злость? К сожалению, ученые еще не проникли в эти таинственные глубины-бездны, и трудно предсказать, когда это случится.

— Пора на боковую, — произнес он вслух и побрел в спальню.

Сел на кровать, разделся, включил торшер, первую вещь, купленную с Аидой для квартиры. Приглушенный абажуром свет мягко выхватил уголок комнаты, и зимой оплетенный зелеными стебельками и листьями вьюнка. Его корни приютились в двух горшочках, пристроенных на деревянных подставках, зеленые побеги вились по стенам вверх и, переплетаясь между собой, создавали причудливую вязь.

«Вот тебе и наглядная модель... Модель чего?..» — Не найдя с чем сравнить, Григорий нырнул под хрустящий накрахмаленный пододеяльник и положил усталую голову на подушку.

Минут через пять скрипнула входная дверь, в передней прозвучал острый цокот каблучков. Аида долго не появлялась. Гремела на кухне кастрюлями, что-то переставляла. Зашумела вода в ванной...

Григорий терпеливо ждал, подбирая самые въедливые слова.

Наконец Аида вошла в спальню, легла рядом, освеженная, пахучая. Отвернулась к стене. Вынув руку из-под одеяла, Григорий включил торшер.

— Слушаю тебя! — сказал требовательно.

Не отозвалась.

Он видел ее спину, обтянутую тонкой тканью голубой комбинации, белую кипень рассыпавшихся по округлым плечам волос, мягких и нежных, маленькую ямочку на затылке, усеянную золотистым пушком.

— Ну! — Распаляясь, Григорий протянул руку и резко повернул Аиду лицом к себе.

Ее черные глаза смотрели с укором и вызовом. Крепко стиснутые губы не проронили ни слова.

Увидев, что Аида заупрямилась, Григорий вскочил с кровати, закурил. Он знал: если жена решила молчать, то, хоть убей ее, ничего не скажет. Нет, на этот раз она заговорит!

— Испытанное оружие... — усмехнулся Григорий и грохнул кулаком по подоконнику. — Я день и ночь горю на работе, а ты...

Аида села. Достав из тумбочки гребешок, стала расчесывать волосы. Нежная розовая кожа на щеках налилась румянцем, и лишь это указывало, что она через силу сдерживается, чтобы не взорваться гневом.

— Опостылел ты мне, Гриша, — спокойно, размеренно произнесла наконец Аида, откладывая гребешок. — Не хочу с тобою жить. Хочу одна.

— Вот-вот! — подхватил он обрадованно, будто довольный тем, что жена признала свои тайные измены.

— Разойдемся мирно, Григорий, как воспитанные люди, без вражды, без грязи, — Аида не поднимала глаз, говорила спокойно, убедительно. — Ну кто я для тебя? Служанка, которая готовит еду, прибирает и гладит тебе рубашки, белье. А когда проснется у тебя похоть, пользуешься моим телом. Ты даже не знаешь, что в городе десятый день висит объявление о размене квартиры.

— Нашей квартиры! Нашей! — Григорий схватил Аиду за плечи и начал трясти.

Она мягко шевельнула плечами, высвободилась из его рук.

— Пусти. Больно, — презрительно скривила губы. — Моральный садизм за тобой замечала, физического нет...

— Вон как... Понимаю... — Григорий зашагал по комнате. — Лучший метод защиты — нападение.

— Что ты хочешь от меня? Чтобы я нашла тебе замену? Да! Я нашла ее! Чтобы я легла в чужую кровать? Да, было... Да! Да! Все было!..

Григорий оторопел. Всегда спокойная, уравновешенная, непорочная Аида, которая за его спиной жила как за каменной стеной, на которую он, того не осознавая, опирался, сейчас, на его глазах, стала чужой. На нее не то что опереться, до нее рукой дотронуться нельзя — обожжешься.

— Садись, — кивнула на стул Аида, — не торчи как столб. Хочу видеть твое лицо... Я все сказала, теперь твоя очередь.

Григорий присел. Их лица оказались на одном уровне. Лицо Аиды, покрасневшее от сдерживаемого гнева, снова приобрело спокойный, безмятежный вид. Тоненькие бровки будто в удивлении поднялись. Жгучие черные глаза оттенялись водопадом белых до пояса волос. Волосы — гордость и радость Аиды. Она осуждала девушек за то, что те чекрыжили свою красоту, безжалостно и бездумно обрезали косы.

Какой недосягаемо желанной казалась ему сейчас Аида, отдалившись, став чужой, порывая все прочные и непрочные нити, что связывали совместную их жизнь в течение десяти лет! Порывает?..

«Осведомленность — тоже оружие. Импульс от анализаторов двигательных центров проходит за несколько микросекунд. Хватит времени, чтобы опередить. И самому порвать непрочные нити, превратив их в запутанный, скомканный, никому не нужный клубок. Эмоции... Подступиться к ним, разложить на составные части, определить, что они, собственно, из себя представляют».

Григорий почувствовал себя уверенней. Краем глаза заметил, что Аида молча присматривается к его помятому лицу с синими кругами под глазами, безошибочно вычитывая на нем все его похождения. Щелкнул зажигалкой, примирительно протянул жене пачку сигарет.

— Хочешь?.. Еще не научилась?.. А моя вчерашняя пассия умеет. Чудо, а не женщина. Моложе тебя, и полная противоположность тебе. Огонь, вихрь, шквал... Имя? Такое же изысканное, как и у тебя. Майя. Встретились первый раз. В кафе «Под башней».

— Радуюсь и поздравляю с удачным выбором. — Искорка неподдельного любопытства затеплилась и угасла в глазах Аиды — холодных, спокойных, опустошенных.

— Были писатели, журналисты, напитки лились рекой, и разговор не мелел... — Григорий запнулся. Ему хотелось сгустить краски, подчеркнуть: дескать, вот какие у меня знакомые, тебе далеко до них.

Брови Аиды вздрогнули, в черных уголках глаз мелькнуло пренебрежение.

— Пьянство сводит убийцу с мудрецом.

— Вирутно! Истина в вине...

— В нашем селе привилось хорошее слово «одонки». Так называют то, что осаживается на дне. Ил, грязь... В русском языке оно имеет соответствие — «подонки», — воткнула в разговор филологическую шпильку Аида.

— Действительно, пили, запивали кофе... После я пошел с Майей, ночь провел у нее.

— У нее или с нею?

— Это детали... Я же не доискиваюсь до твоих...

— Дальше, Гриша, дальше... Открывайся напоследок во всей своей красе и привлекательности.

— Что могло произойти между мужчиной и женщиной, которые потянулись друг к другу и оказались наедине?

— Действительно, детали, мелочь...

— Что же тебя интересует?

— Завтра начнут приходить люди по обмену квартиры. Давай договоримся, кому и когда быть дома.

— Твоя затея, ты и определяй время. Ты целыми днями сидишь...

— Мне о хлебе насущном подумать надо... Я теперь не буду сидеть целыми днями дома.

— Разве я мало зарабатываю? На еду хватит и тебе и мне.

— Спасибо за щедрость. Но кусок твоего хлеба станет мне поперек горла.

— Тогда найди, кто подкормит...

— Не годится. От него зависеть тоже не хочу. Посмотри! — Аида поднесла к лицу Григория свои белые, нежные руки. Розовые ногти, слегка тронутые лаком, казались прилипшими к пальцам лепестками роз. — Знаю, что красивые, что воспитанный мужчина поцелует их без отвращения. — Она повернула ладони кверху. — Взгляни теперь на оборотную сторону... В конце концов, это моя жизнь с тобою. Все это написано здесь... Потрескавшаяся кожа с въевшимися в нее бороздками, царапины, рубцы. Это от стирки, от ножа, которым десять лет чистила картошку, резала мясо и хлеб... Это, Гриша, твои завтраки и обеды. Ты ежедневно их глотал, ни разу не поблагодарив. Теперь буду готовить для себя. Моим рукам никакая работа не страшна, лишь бы не была противной.

— Вон как ты заговорила... — в спокойном тоне жены Григорий уловил нечто большее, чем обиду обманутой женщины. Будто размышляя вслух, она изливала все, что передумала наедине, выверила, вымучила.

— Я долго молчала, Гриша. Может, в той молчаливой терпеливости моя вина. Девятнадцатилетней девчонкой пришла я к тебе. Принесла все, что имела, — безоблачную душу, чистое сердце, розовые надежды. Было и более важное — вера в твой талант, в твою преданность, работоспособность. Мы вместе стояли и под пронзительным морозным ветром, и под солнцем. Молодые, сильные. Я взяла на свои плечи самую нудную, самую черную часть работы — домашнюю, освободив тебе время для умственных занятий. А как же! Аспирант, исследователь, без пяти минут ученый... Но слишком долго тянутся эти пять минут. На годы растянулись... — Аида встала с кровати, накинула на плечи цветастый халатик. — Тебе с каких-то пор начали казаться пресными мои уравновешенность, спокойствие, порядочность... Знаешь с каких? Ты в шутку назвал меня как-то непорочной Аидой. Действительно, я заслужила это. Без иронии, без пренебрежения. Но с тобой вместе я немного приобщилась к науке...

— Конфликт! Между передовым мужем и отсталой женой... Сколько писано, сколько перьев притуплено...

Аида пошла на кухню, принесла воды, нашла какие-то таблетки, кинула в рот.

— Диво дивное... — она отставила стакан, грустно покачала головой. — Умные, просвещенные, ученые. От них надо бы откровений ждать, просветления... Чтобы и дышалось, и жилось всем чище, честнее... Внешне они такие и есть. До тех пор, пока речь не зайдет о женщине... В это время будто черту какую-то незримую переступают. По одну сторону — уважение, добропорядочность, честь. По другую — осмеяние, пренебрежение, грязь...

— Эва! Какой объем опыта, какая эрудиция!

— Прислушайся! Может, пригодится для другой жены, если встретишь еще такую, как я, безоглядно доверчивую. Пусть чувствует себя счастливой.

Григорий понял, что Аида говорит вполне искренне, что это не женская игра, не взрыв чувств. И похолодел. Незачем обманывать самого себя — она была верной женой. Больше того — товарищем, единомышленником. За ширмой ее ладошек было уютно в неспокойное время. На ее плечи ложилась не только домашняя работа. Они выдерживали тяжесть его неудач и провалов, иногда и разгибались, когда где-то далеко, как звездочка на небосклоне, пробивался луч скоротечного успеха. Тогда эти плечи распрямлялись, наливались новой силой и энергией. Он где-то слышал, что женщина по отношению к своему мужу чувствует себя не женой, а матерью.

— Ты не догадываешься, каких усилий мне стоили спокойствие, уравновешенность, приветливость. Иногда кричать хотелось... Молодость проходит, а я не могу себе позволить истратить лишний рубль на яркое платье, модные туфли... Нет-нет, это не мещанство... Кроме всего прочего, я хотела быть для тебя, слышишь, для тебя, желанной и привлекательной.

Григорий не выдержал, обнял Аиду:

— Хватит, прошу тебя, хватит!

— Хочу жить одна... Мне обещали работу...

— Не городи чепухи. Куда ты пойдешь отсюда? Я тебя не гоню.

— Пусти, терпеть не могу этого запаха. Какая-то гадкая смесь сивухи, пота и женской парфюмерии. Ты не солгал. Ты действительно был у той... Майи... Она красивая?

— Я все выдумал, Аида, чтобы подразнить тебя. — Григорий лихорадочно искал оправдания, спасения (пусть во лжи) и ухватился за первое, что пришло в голову. — У нас устанавливают новое оборудование, будет вычислительная машина. Включили одну новую штукенцию и сожгли. Я с Евгением Сюсюком всю ночь ползал с паяльником, чтобы к утру отремонтировать... Потом меня запряг Пиякович...

— А это что за тип? У тебя хоть есть приятели кроме пьяниц?

— Наш начальник Петр Яковлевич с малых лет ничего, кроме воды, не употребляет. Выпер меня на Кайзервальд думать... Я и думал, пока не замерз. Оказалось, что напрасно. — Отвлекшись от Майи, Григорий почувствовал себя свободней, раскованней. Не надо было лгать и придумывать разные подробности, запоминать их, чтобы при повторном упоминании не сбиться, не перепутать. — Не то чтобы напрасно... Все переносится теперь на более высокий уровень, нервные процессы будут рассматриваться шире, основательней...

— Не загоняй меня снова в старый угол. — Аида сняла халат, повесила его на спинку стула. — Слушай, знаток нервных процессов, не мог ли бы ты лечь в гостиной на диване? Или я перейду. Как тебе удобней?

— Аида, не выдумывай! — крикнул Григорий.

Он проанализировал все услышанное от жены и пришел к выводу: никаких любовников у нее нет. Тайные свидания, измена — все это чушь. А вот он... Аида обличила его непорядочность, его неискренность. В сердце Григория снова вползала змейка гнева, чтобы ужалить обоих. Ему не хотелось до конца открывать перед женой потаенное, скрытое. А он взял и признался, что был у женщины с весенним именем Майя. Но ведь жена тоже призналась... В чем? Она, просто решила допечь ему, играя на самой чувствительной струне — на ревности. Что же предметного, неопровержимого увидел он за ее словами? Ничего. Пустота и холод, отчужденность и презрение. А она увидела... Она поняла... И не стала упрекать, унижать.

— Бери, Гриша, простыню и одеяло. Не знаю, сколько дней потребуется для размена. Дай ключ от спальни, и прошу сюда не входить.

— Аида, когда перебесишься, скажешь. Хорошо?

— Я считала, что ты умней и порядочней. Иди, Гриша. Завтра мне придется побегать в поисках работы. Хочу спать.