Сдвиг по фазе

40

Шесть недель спустя…

Меня снова просят подождать. Секретарша предлагает стул, но я отказываюсь и заявляю, что больше двух минут ждать не намерен. Девушка спешит донести мой ультиматум.

Ровно через одну минуту появляется Саймон Кроушоу-Смит.

— Здравствуйте еще раз, мистер Нанн.

Риелтор вкрадчиво протягивает руку, однако вместо рукопожатия получает связку ключей.

— Мы полностью освободили квартиру, — сообщаю я. — Согласно договору об аренде.

— Очень хорошо.

— Когда нам вернут залог?

— Перед разблокированием залога мне необходимо будет провести окончательную проверку. Сейчас мы крайне заняты, но в течение пары недель я обязательно все организую.

— Две недели?

— Совершенно верно, и еще неделя-другая понадобится администрации, чтобы оформить банковский перевод.

— Выходит, возвращение залога может растянуться на месяц?

— Плюс-минус, — самодовольно ухмыляется мужчина.

Я делаю шаг вперед, вторгаясь в его личное пространство.

— Мистер Кроушоу-Смит, видите телефон на вашем столе?

— А что такое?

— Если через три дня на моем банковском счете не появится сумма залога, я вернусь и запихаю его тебе в задницу так глубоко, что для звонка тебе потребуется промывка кишечника. Все понятно?

— Да как вы смеете мне угрожать?

Делаю еще шаг, оказываясь нос к носу с зарвавшимся риелтором, и рычу:

— Я не угрожаю тебе, недоумок. Я обещаю!

— Понял, — судорожно сглатывает он. — Через три дня все будет готово.

— Спасибо.

Разворачиваюсь и покидаю агентство недвижимости, вне себя от радости, что больше никогда не увижу эту мерзкую рожу.

А на улице меня приветствует голубое небо. Для конца февраля день необычайно теплый, я даже рискнул сменить зимнее пальто на джинсовую куртку. Беру курс на следующий пункт назначения.

Сотрудником «Здравого ума» я более не являюсь, так что мне приходится стучаться в дверь. Дебби отрывается от своего занятия за стойкой регистрации, расплывается в улыбке и спешит открыть мне.

Мы несколько неловко обнимаемся, и я отказываюсь от предложенного чая, сославшись на уйму предстоящих дел.

— Я так рада, что ты заглянул к нам, Дэвид, — так и светится женщина. — Мне очень хотелось повидаться с тобой перед отъездом.

— Ага, мне тоже, поэтому и пришел. — Снимаю с плеча рюкзачок и расстегиваю молнию. — Принес тебе кое-что.

У Дебби вытягивается лицо, когда я протягиваю ей конверт.

— Что здесь?

— Открой.

Бывшая коллега осторожно распечатывает конверт и раздвигает его пальцами.

— Ох, Дэвид, — хихикает она. — Я же только шутила!

— Обещание есть обещание, Дебс.

Купон сети хлебопекарен «Грэггс» на пятьдесят фунтов — отнюдь не подарок-мечта и уж точно даже близко не выражает всю мою благодарность Дебби. Не загляни она тем утром ко мне на квартиру и не обмолвись о Камероне Гейле, сейчас я наверняка тосковал бы за решеткой. Я обязан ей куда большим, нежели парой десятков сосисок в тесте. Подозреваю, именно по этой причине ей и хотелось повидаться со мной этим утром.

— Спасибо, Дэвид.

— Всегда пожалуйста.

Больше не в силах сдерживать распирающее ее нетерпение, Дебби хлопает в ладони и провозглашает:

— А у меня потрясающая новость!

— Вот как? Выкладывай же поскорее!

— Вчера мы получили баснословное пожертвование — девятьсот тысяч фунтов!

— Ух ты! — ахаю я. — Просто невероятно!

— Не то слово! Теперь мы сможем нанять по меньшей мере еще трех психотерапевтов, и у нас будет достаточно времени на поиски арендатора соседнего здания!

— Я так рад, Дебс.

— А уж я-то как рада, — продолжает заходиться женщина. — Знаешь, я совсем не религиозна, но все равно молилась о чуде. Ведь нам так нужны средства!

— Получается, твои молитвы были услышаны.

— Похоже на то. Жаль вот только, мы не сможем отблагодарить нашего благодетеля за проявленную щедрость.

— Вот как? Почему же?

— Пожертвование сделано анонимно.

— Что ж, кем бы он ни был, думаю, он доволен и тем, что его деньги помогут столь многим людям.

— Надеюсь, что так.

Уж я-то в этом уверен. Мы еще немного болтаем о том о сем, затем обнимаемся на прощание, и я навсегда покидаю «Здравый ум».

Направляясь к месту следующей запланированной на утро встречи, я миную знакомый ряд заведений, предлагающих продукты и услуги жителям Кентиш-Тауна — продуктовые магазинчики, парикмахерская, лавки ковров и индийской еды, похоронное бюро. В начале января у меня не было необходимости прибегать к услугам агентства ритуальных услуг — и нет до сих пор. Тем не менее я перечислил им крупную сумму на организацию похорон Камерона Гейла, на которых присутствовал десять дней назад.

Несколько дней, предшествующих скорбной церемонии, я проводил в мучительных раздумьях, стоит ли мне ее посетить.

Возможно, я мог бы сделать и больше, чтобы спасти парня. С другой стороны, кто сказал, что даже в таком случае все сложилось бы по-другому? Как-никак, это ведь Камерон сбежал из моего кабинета во время первой нашей встречи, и это Рейнот послал тем вечером в «Герцог» двух головорезов. Две краткие встречи, столь поспешно прервавшиеся. Я даже не успел толком познакомиться со злополучным парнем. Однако чувство вины все равно меня не отпускает.

На похоронах Камерона, вынужден признаться, я старательно избегал Кимберли Боухерст. Перед ней я ощущаю почти такую же вину, как и перед ее бывшим парнем. Тем не менее наверняка ее и саму терзают укоры совести. Может, ей все-таки стоило обратиться с сумбурным посланием Камерона в полицию?

Истина состоит в том, что все мы принимаем решения, а потом вынуждены жить с их последствиями. Увы, последствия решений Камерона Гейла оказались таковы, что жить с ними ему уже не довелось.

Если все же пытаться найти нечто позитивное, то на похоронах у меня состоялся краткий разговор с Аланом Уайтингом из Оксфорда. Он окликнул меня, когда я уже уходил, и поинтересовался, известна ли мне дата дознания по делу о смерти его бывшего подопечного. Ответа на вопрос у меня не было. Ученые, как правило, повышенной эмоциональностью не отличаются, однако утрата столь одаренного студента явно потрясла доктора Уайтинга. Он сказал, что чувствует себя виноватым в том, что Камерон забросил свои исследования, но намерен искупить вину, продолжив исследования для разработки средства против рассеянного склероза.

Я мог бы поинтересоваться у него, каким образом он собирается это осуществить, однако на этот счет у меня уже имелось уверенное предположение. Четыре недели назад мне позвонила администратор благотворительного секонд-хенда: просто невероятно, но в одной из коробок со всяким барахлом ей попался айфон, который я столь отчаянно разыскивал. Теша себя скорее смутной надеждой, нежели какими-то конкретными ожиданиями, я подключил мобильник к зарядке и попытался разгадать пароль Камерона. Попытка мне понадобилась всего лишь одна: «Кимбо». Мои надежды на содержимое памяти телефона полностью оправдались, и я по электронной почте анонимно переслал доктору Уайтингу папку со всеми материалами.

Продолжая тему важных данных, через два дня после автокатастрофы я наведался в местный полицейский участок и передал правоохранителям мобильник и ноутбуки Алекса, а также распечатанное признательное письмо, якобы подброшенные к двери моей квартиры. Терзаемый муками совести, преступник подробно излагал в послании, для чего именно использовалась техника. Уж не знаю, поверил ли детектив Гринвуд моей байке, однако ноутбуки на экспертизу он отправил — и через несколько дней сообщил по телефону о выявлении свидетельств взлома сети «Здравого ума». К сожалению, местонахождение владельца переданных компьютеров оставалось неизвестным. Надо полагать, полиция и без того жаждала отыскать хакера, чтобы потолковать о найденном в его бывшей квартире пистолете.

Не менее важно и то, что во время своего звонка детектив Гринвуд уведомил меня, что Шантель Грейнджер забрала свое заявление.

Впрочем, у него имелись ко мне и некоторые вопросы. И на каждый я отвечал одинаково: понятия не имею. Оставшиеся безответными вопросы касались связи между владельцем ноутбуков и неким жителем Чизика, совсем недавно почившим. Судя по всему, за жителем этим несколько лет следил отдел по борьбе с организованной преступностью, однако веских доказательств его противозаконной деятельности выявить им так и не удалось. Хоть и запоздало, в заброшенной бильярдной в Стратфорде обнаружилась целая уйма улик, а также труп запертого в подвале молодого человека. А поскольку главный подозреваемый уже предстал перед судом высших сил, кои назначили ему наказание в виде фатального инфаркта, расследование, по словам детектива Гринвуда, вряд ли будет проводиться.

Оно и к лучшему.

Я подозревал, что усиленный протокол защиты был установлен на ноутбук Фрейзера Рейнота не просто так, и оказался прав. Среди скопированных папок и файлов мне попались реквизиты его счета в офшорном банке на Каймановых островах. В общей сложности Рейнот отложил более шести миллионов фунтов. И сейчас я как раз и занимаюсь перераспределением этих огромных средств, благо что этот идиот заботливо сохранил все пароли в специальном файле.

План поиграть в Робин Гуда родился после нескольких дней самокопания, а также после осознания цены, что Рейноту пришлось заплатить за свой жизненный выбор. Он никогда не был женат, не имел детей, и, не буду отрицать, я был только рад узнать, что мой противник еще и оказался последним в роду Рейнотов. Все указывало на то, что полиция понятия не имеет о его офшорном счете, тем более что единственное доказательство существования такового хранилось на сгоревшем ноутбуке. Дальнейшее подтверждение данного заключения я отыскал в электронных письмах покойного — в частности, в заверениях некоего высококвалифицированного финансового эксперта о невозможности отследить деньги клиента его банка. Наконец, я как следует постарался, чтобы мое собственное перераспределение средств также осталось незамеченным. Это не так уж сложно, если изучить вопрос и найти нужные программы.

Мне представлялось совершенно справедливым получить некоторую компенсацию за все горести, что я испытал по вине этого человека. Триста тысяч фунтов из шести миллионов я потратил на трехкомнатный домик на окраине милой деревушки под Оксфордом. Идеальное пристанище до конца жизни. Остался сущий пустяк — убедить жену.

Когда Лия вернулась от моих родителей, мне пришлось многое ей объяснять. Перво-наперво, разумеется, собственные увечья. Из больницы меня выпустили сразу после обследования, поскольку мои повреждения ограничились сотрясением мозга, хлыстовой травмой и сломанным носом. Лицо, однако, представляло собой сплошной синяк — определенно, по возвращении домой жена ожидала отнюдь не такого сюрприза. Я честно сказал ей, что попал в аварию, но вот о подробностях умолчал. К чести Лии, она взяла на себя роль сиделки и, впервые за все время нашего брака, ухаживала за мной. Тогда-то я и осознал, что слишком долго недооценивал жену, обращаясь с ней как с жертвой.

Что ж, урок усвоен.

В период выздоровления я целые дни проводил на диване за изучением сайта по продаже недвижимости, чтобы хоть чем-то себя занять. По правде говоря, я делал все возможное, лишь бы избежать мыслей, которыми, как я нисколько не сомневался, мне рано или поздно предстояло себя озаботить. На четвертый день по возвращении Лии из Оксфордшира, я стиснул зубы и ознакомил ее с описанием домика, рассчитывая таким образом переубедить жену.

В действительности убеждать Лию я вовсе не собирался. И даже хоть сколько-то обсуждать тему. Я заявил ей без обиняков: с меня хватит, мы переезжаем. И в качестве заключительной и ироничной лжи наплел ей, будто выиграл крупную сумму в моментальную лотерею.

Реакция жены оказалась совершенно неожиданной.

После пяти дней, проведенных без меня и моего контроля — именно так мне и было заявлено, — она вернулась с полностью изменившимся к моей малой родине отношением. Отчасти, полагаю, я обязан этим своим родителям. Подозреваю, отец неоднократно упоминал, как я несчастен в Лондоне. В общем, мне пришлось выслушать продолжительную лекцию Лии, что мне необходимо следить и за собственным психическим здоровьем. А затем, к моему изумлению, она потребовала как можно скорее осмотреть выбранный домик.

И вот теперь мы съезжаем из убогой квартирки в Кентиш-Тауне. В данный момент Лия прощается со своими друзьями и знакомыми, и уже днем мы отправляемся в Оксфордшир за ключами от нашего нового дома. Когда же мы там освоимся, мне предстоит принять окончательное решение насчет своей карьеры в психотерапии. Боюсь, былого энтузиазма к этому занятию я больше не испытываю, но, быть может, его возродят несколько недель покоя на свежем воздухе. Посмотрим.

Сейчас же мне предстоит последнее дело в Лондоне.

Добираюсь до окраины Камдена и липший раз уточняю место и время встречи. Я прибыл раньше договоренного, однако мне не помешает немного посидеть и разобраться в собственных мыслях.

Еще несколько улиц, и показывается конечный пункт путешествия: кофейня с незатейливым названием «Кофевар». Перехожу улицу и на пару секунд задерживаюсь осмотреть фасад здания. Навряд ли многие заметят, однако кое-какие детали по-прежнему указывают на его историю. Парадный вход расположен на углу, а ниже уровня тротуара видны основательные деревянные двери в подвал, где когда-то хранилось пиво, вино и крепкие напитки. Приближаясь ко входу, не могу не бросить взгляд в переулок вдоль торца строения. Всего лишь взгляд, но и его достаточно, чтобы по коже у меня пробежали мурашки. Спешу укрыться внутри.

Только девять часов утра, и в кафе никакого ажиотажа. Семь-восемь посетителей рассеяны за столиками, еще несколько сидят на табуретах перед стойкой. За исключением болтающих в углу двух женщин средних лет, все остальные погружены в свои цифровые устройства. Сцена эта крайне далека от той, что я застал бы, окажись здесь лет сорок-пятьдесят назад.

Я подхожу к прилавку и заказываю чай. Меня обслуживает бородатый парень, и, как и подобает в подобных заведениях, за три фунта мне достается наперсток тепловатой мочи. Я уже собираюсь расплатиться, когда сзади раздается стук каблучков.

— Дэвид?

Разворачиваюсь и вижу женщину средних лет, блондинку с короткой стрижкой.

— Значит, вы тоже рано, — улыбаюсь я. — Рад наконец-то встретиться с вами, Эмма.

Не в моих привычках обниматься с людьми, с которыми вижусь впервые, но данный случай совершенно иной. Пускай я и не встречался прежде с Эммой Хоган, однако мы очень много общались по телефону. По сути, если бы не она, шесть недель назад я попросту тронулся бы умом.

— Итак, сегодня великий день? — говорит женщина.

— Еще какой. Больше никакого Лондона. И очень сомневаюсь, что буду по нему скучать.

— Я родилась и выросла здесь, однако не могу отрицать, через какое-то время он начинает действовать на нервы.

— Пожалуй, я чересчур строг. Несколько теплых воспоминаний у меня все же сохранится.

— Но в основном все-таки жуткие, — смеется она.

Ее улыбка, впрочем, быстро угасает, и Эмма внимательно осматривается по сторонам.

— Значит, здесь когда-то и были те самые «Три монаха»?

— Когда-то, давным-давно.

— Именно с этих слов и начинаются хорошие истории, — задумчиво произносит женщина.

— Согласен. Жаль только, не у всех них счастливый конец.

Историю Эммы я слышал, и она как раз из таких. Сегодня, однако, у нас обоих есть шанс расставить точки над «и», осмыслить до конца наши приключения с великаном в джинсовке.

Женщина заказывает кофе, и мы усаживаемся за столик возле окна. Она возвращается к нашему разговору трехдневной давности:

— Какие-нибудь новости от полиции?

— Расследование закрыто. По-видимому, ввиду отсутствия данных, но, полагаю, подлинная причина нам обоим известна.

— Они вам не верят?

— Нет, и не могу их за это винить. Я и сам себе не поверил бы.

— Значит, теперь точно все, — вздыхает Эмма.

— Справедливости ради, они проверили семнадцать камер вокруг места катастрофы. Не заметить нашего общего друга не так уж и просто, однако именно это ухитрились сделать все семнадцать. Так что полиция считает, что в фургоне находился только один человек. К счастью, они не в состоянии доказать, что за рулем был я.

— Потому что вы не были.

— Так и есть, только сомневаюсь, что полиция поверит моему объяснению.

Мне и самому пока нелегко принять правду, а уж Эмму, как мне известно, такие же противоречия раздирают и вовсе несколько месяцев. Выражение ее лица схоже с моим, а значит, я недалек от истины.

Открывается дверь, и в кафе входит несколько старомодно одетый мужчина. Он оглядывает зал и замечает меня. Я встаю при его приближении.

— Очень рад наконец-то встретиться лично, Дэвид, — с теплотой произносит мужчина и протягивает руку.

— Я тоже, Билл.

У Уильяма Хаксли, как и у Эммы, есть своя история. Я ее слышал, и мы с Биллом многое обсудили. Первой с бывшим политиком связалась Эмма, после того как о нем обмолвился наш общий друг. Поначалу мистер Хаксли совершенно не желал распространяться о своих приключениях — что совершенно неудивительно, памятуя профессию Эммы, — однако вынужден был сдаться, когда она объявилась у него на острове Уайт и отказалась уходить. Разумеется, я все еще многого не знаю об Эмме, но уже четко усвоил, что человек она мужественный и решительный. И отлично понимаю, почему кое-кто в нее влюбился.

Билл возвращается от стойки с чашкой.

— Здесь же раньше был паб? — уточняет он.

— Верно.

— Жаль, что закрылся. Так и убил бы за бокал холодного шабли.

— Терпение, Уильям, — улыбается Эмма. — Как закончим, найдем подходящее местечко. Думаю, к тому времени нам всем понадобится что-нибудь покрепче.

— И, возможно, тост, — добавляю я. — За тех, кого с нами нет.

Они оба печально кивают.

Затем мы некоторое время болтаем на общие темы, и Билл пускается в рассказ о своем благотворительном доме отдыха. Он уже с минуту распространяется о планах расширения, когда входная дверь снова открывается. Я немедленно узнаю женщину на пороге — не потому, что мы встречались, а потому что видел ее лицо на плакате в витрине книжного магазина.

Она подходит к нам.

— Вы пришли раньше времени или я опоздала?

— Мы пришли пораньше, — отзывается Эмма. — Приятно вас видеть, Бет.

Женщины обнимаются, и затем Бет поворачивается к Биллу.

— Как поживает герой моего второго романа? — смеется она.

— Лучше не бывает, спасибо. Куда важнее, как продвигаются дела с третьим?

— Весьма неплохо благодаря помощи Эммы. К концу весны рукопись уже ляжет на стол редактора!

— Прекрасно, — отзывается Билл. — С нетерпением жду следующего приключения Клиффа.

— Прошу прощения за спойлер, но концовка вам уже известна.

— Это верно, — кивает он и смотрит на Эмму.

Неожиданно Бет обнимает и меня.

— Вы ведь Дэвид, новый член нашего закрытого клуба?

— Новый и, думаю, последний, как это ни прискорбно.

Собрались мы все сегодня в камденской кофейне по той причине, что Бет Бакстер некогда держала букинистический магазин. А также потому, что ей досталась некая книга. И сейчас писательнице явственно не терпится удостовериться, что нашлась именно эта книга. Несколько нервно она переходит к делу:

— Могу я взглянуть на нее?

— Конечно.

Мы рассаживаемся за столиком, и я достаю из рюкзачка конверт с пузырчатой пленкой. Открываю клапан и протягиваю Бет:

— Пожалуйста.

Она осторожно вытаскивает из конверта старую Библию. За столом повисает напряженная тишина, пока женщина рассматривает обложку и перелистывает страницы до самой последней.

— Боже мой! — ахает писательница. — Поверить не могу…

Затаив дыхание, мы ожидаем ее вердикта. Одинокая слезинка подсказывает, каким таковой окажется.

— Это та самая Библия? — спрашиваю я.

Переполненная чувствами, Бет только кивает в ответ.

Когда по возвращении из Оксфордшира Лия оправилась от шока, вызванного разбитым лицом мужа, она неминуемо подняла вопрос касательно наших с Клементом успехов на рынке. Мне пришлось признаться, что я был не в состоянии даже ванну принять, не говоря уж о том, чтобы стоять за лотком. Однако я предложил искупить свою вину в следующую субботу — положа руку на сердце, по большей части ради того, чтобы не тащить весь ее хлам на новое место в Оксфордшир. Лия милостиво согласилась принять мою помощь, и к пятнице я уже достаточно пришел в себя, чтобы посодействовать ей в отборе товара.

В самом разгаре работы жена попросила меня просмотреть коробки с книгами, что она приобрела в прошлый раз на рынке, и выбрать пригодные для продажи, поскольку сама она не ахти какая читательница. Я выкинул несколько книжек из первой и взялся за вторую. Там оказалось никак не меньше десятка экземпляров «Пятидесяти оттенков серого» и несколько книжек в мягких обложках, имена авторов которых мне абсолютно ничего не говорили. А на самом дне я обнаружил Библию.

Первым делом меня заинтересовало, представляет ли это старинное издание в красивом переплете какую-либо ценность. Я принялся листать книгу, проверяя сохранность, и, подобно Бет, так и ахнул, когда наткнулся на выведенные от руки шесть строчек на последних страницах:

Я лихорадочно стал прикидывать, можно ли было подсунуть Библию, чтобы этого не заметили мы с Лией. Собственно, подозреваемый у меня имелся один-единственный, однако я уверен на сто процентов, что возможности подложить книгу у него не было. Библия лежала в коробке с тех самых пор, как Лия привезла ее с рынка.

В тот момент, стоя в оцепенении посреди гостиной со старой Библией в руках, я тоже уронил слезу. После такой находки у меня не осталось ни одного убедительного объяснения, за которое мог бы ухватиться даже самый ярый агностик. Истина, даже если ее практически невозможно принять, есть истина.

Именно тогда меня и покинули последние сомнения.

Эмма протягивает руку и сжимает Бет ладонь.

— Милая, вы в порядке?

— Честно говоря, даже не знаю. Хотя моя работа и заключается в подыскивании подходящих слов, сейчас таких попросту не найти.

— Да, — кивает Билл. — Не найти.

К нашему столику подходит женщина с растрепанными седыми волосами.

— Полагаю, одна из вас Эмма? — осведомляется она.

— Это я.

Эмма встает и пожимает женщине руку. Та представляется остальной компании: Шан, владелица кофейни. На прошлой неделе ей позвонила Эмма — по поводу, показавшемуся бы безумным любому, кроме бывшей хиппарки вроде Шан.

— Если вы готовы, тогда идемте.

Мы встаем и следуем за Шан. Проходим через дверь сбоку стойки, поднимаемся на два лестничных пролета и собираемся кучкой перед узкой лестницей, ведущей на чердак.

— Это просто замечательно, что вы делаете, — воркует Шан. — Сегодня так мало людей верят в потустороннее.

Причина, по которой четыре практически незнакомых человека стоят перед лестницей в камденской кофейне, заключается в том, что каждый из нас желает выполнить последнее желание одного человека. Воздействие этого человека на наши жизни за гранью восприятия, надежды и, нельзя не отметить, здравомыслия. Четыре жизни изменены навсегда, а жизнь одного мертвеца в джинсовке… А вот тут уж ничего сказать нельзя.

Мы с Бет поднимаемся первыми, за нами следуют Эмма и Билл.

К счастью, пол на чердаке дощатый, а света единственной лампочки достаточно для выполнения задачи. Уж не знаю, насколько старое это здание, но спертый воздух и прямо-таки неземная тишина были бы уместны и в средневековой часовне.

Мы встаем тесным кружком. Бет с Библией в руках произносит:

— Теперь, когда мы здесь, даже не знаю, что и сказать.

— Я взял на себя смелость и подготовил небольшую речь, — откашливается Билл. — Боюсь, бывших политиков не бывает.

Бет явно охватывает облегчение, равно как и Эмму. И хотя идея принадлежала мне, до этого самого момента в мыслях я не доходил, так что тоже приветствую инициативу Билла.

— Клемент! — начинает он. — Где бы ты ни находился, надеюсь, ты слышишь нас. Сегодня мы здесь собрались ради тебя. Не просто выполнить твое желание, но потому что ты оставил в жизни каждого из нас неизгладимый след. Думаю, скажу за всех, что наши жизни сложились бы совершенно по-иному, не повстречайся мы с тобой. Ты дал нам надежду, когда у нас ее уже не оставалось, дал силы, когда мы едва держались на ногах, и ты удостоил нас величайшего из даров — дара веры. И мне жаль… Мне жаль…

Билл вдруг осекается.

— Простите, — хрипло произносит он. — Это даже сложнее, чем моя первая речь в парламенте.

— Все в порядке, — мягко отзывается Эмма, кладя руку ему на плечо. — Не спешите.

Бывший политик делает глубокий вдох и продолжает:

— Мне жаль, что я не успел сказать тебе одну вещь, перед тем как ты ушел. Сказать, что встреча с тобой стала для меня настоящим благословением. Ты был и всегда будешь нашим ангелом-хранителем. Покойся с миром, мой друг.

Билл закусывает нижнюю губу, Бет и Эмма тоже отчаянно пытаются сдержать эмоции. Я сам едва не задыхаюсь от комка в горле, глаза у меня увлажняются.

Бет вручает мне Библию.

— Это должны сделать вы.

Я не отвечаю, чтобы не выдать волнение. Просто молча беру книгу и провожу ладонью по обложке. Мне приходится сдерживать слезы, чтобы выполнить то, ради чего я сюда пришел. Делаю несколько шагов вправо, поднимаю руку и осторожно запихиваю старинную Библию за ближайшую балку.

— Все сделано, Клем, — еле слышно шепчу я.

Время идет, а мы вчетвером так и стоим неподвижно, не отрывая взглядов от книги. Каждый из нас, полагаю, погружен в собственные мысли и воспоминания. А может, впрочем, все мы задаемся одними и теми же вопросами, на которые никто по-настоящему и ответить не способен.

Мы много общались друг с другом — и по отдельности, и все вместе, — и все пытались осмыслить собственный опыт. Но даже теперь, когда мы познакомились, навряд ли кто из нас стал ближе к пониманию всей правды о Клементе. Вполне возможно, мы и не должны ее понять. Кем бы он ни был, что бы им ни двигало, почти наверняка человек этот так и останется загадкой. Сверхъестественной, облаченной в джинсовку, поглощающей в огромных количествах пиво и сигареты, рубящей правду-матку, физически пугающей и политически некорректной загадкой.

Как и мои новые друзья, я никогда не забуду человека, ворвавшегося в мою жизнь и навсегда ее изменившего. И, как ни печально это признать, мне будет его не хватать.

— Не знаю, как вы, — вдруг нарушает тишину Билл, — но я не прочь выпить.

— И я, — отзывается Бет слегка дрожащим голосом.

Я тоже соглашаюсь, и мы втроем смотрим на Эмму.

— Я бы и рада выпить что покрепче, но все-таки предпочту апельсиновый сок.

Она кладет ладонь на свой округлый живот.

— Не думаю, что младшенькому пойдет на пользу, если я буду хлестать пиво подобно его папочке.