Следопыт

ШУТКИ СЕРОЙ КОРОВЫ

«Завтра выходной. Пока не закончу ткать этот платок, спать не лягу, — решила Сона. — Если и в этот базарный день нечего будет продать, — семья останется голодной».

Опустив ногу в яму, она неустанно водит по нитям челноком: вправо, влево. Ударяет гребнем по утку. Время от времени ослабляет веревочку, проходящую поверху, и поворачивает стоящий на стойках деревянный валик, на который намотана уже готовая часть платка. Как говорится, дорогу одолеет идущий. И она постепенно наворачивает платок на валик. Мать и братишка давно уже заснули. В ворота постучали: «Наверное, папа пришел», — подумала девушка и бросилась к калитке.

— Кто? — тихо спросила она.

— Я, моя Сона, открой ворота!

Сона сразу узнала голос отца. С трудом отодвинула засов и обрадовалась.

— Корова с теленком! Это ты купил, папа?

Она сказала «купил», но прекрасно знала, что у отца нет денег. К тому же Сона слышала, что отец ее был когда-то известным вором и что угонял он чужой скот в соседнюю страну. «Но разве теперь такое время? Сейчас воров ловят и сажают в тюрьму. Ох, не угодить бы туда и отцу, — тяжело вздохнула Сона. — А может он взял ее у кого-то в долг? Я буду много работать и обязательно расплачусь, — подумала девушка и повеселела. — Если мы будем продавать и платки, и молоко от этой коровы, то жить станет легче».

— Это теперь наша корова?

— Да, дочка, наша, — совсем нерадостно ответил он.

Сона закрыла ворота. Пока отец привязывал корову под навесом, девушка успела сесть за станок, взяла в руки гребень…

Никто не знал, когда она легла спать. Утром Аннагозель увидела, что дочь спит прямо у станка, даже не подстелив что-нибудь под бока.

— Вах, родное дитя, вах, наша опора. Ты кормишь и ленивого отца, и свою неуклюжую мать, и братишку, а сама ведь еще ребенок, моя Сона-джан.

Аннагозель постелила рядом постель и перенесла на нее сонную дочь.

«Она даже не почувствовала, что ее перенесли, — сокрушалась мать. — Очень устала. Наверное, уже на заре закончила эту работу, бедное мое дитя…»

Аннагозель нагнулась и тихо поцеловала дочь. Потом прошептала «бисимилла» — аллах милостив. Обрезала где положено платок, подшила концы, подошла к открытой двери и с восхищением стала разглядывать орнамент на платке. «Сегодня базарный день, бог даст, много найдется желающих купить эту красоту». Завернула его в чистенькую ситцевую тряпочку. «Когда вернусь с базара» — рассуждала Аннагозель, — не стану надевать заготовку на станок. Скажусь больной, дам хоть один денечек отдохнуть Сона-джан, пусть спокойно посидит с книжкой в руках».

Она стала умываться. Корова услышала плеск воды и так замычала, что хозяйка вздрогнула. Даже раскрыла рот от удивления: «Откуда она взялась?: Да это же корова «Бурдюка». Кто-то ночью ее привел и привязал под нашим навесом. Не Таймаз ли? Но ни «Кривая кочерга» ни «Бурдюк» никогда не говорили, что продают свою корову. Тут что-то не так. Спрошу Таймаза, когда проснется».

Аннагозель принялась кипятить чай. В это время проснулся и вышел во двор Таймаз. Умылся. Заглянул под навес и, вернувшись в дом, опустился на кошму. Жена поставила перед ним чай, завтрак, но побоялась спросить про корову.

— Сона-джан, наверно, лишь утром заснула, все ткала; если я тебе не нужна, то пойду на базар.

— Продай платок и на все деньги купи для нашей коровы самана и жмыха. Пока не ушла, подои ее и вскипяти молоко. Пусть в первый день дети пьют его вдоволь. А с завтрашнего дня начнем продавать молоко.

— Это же их корова, почему она у нас?

— Раньше была их, а теперь стала нашей.

— Как это стала нашей?

— Я не посмел отказать Курбанлы-ага и дал согласие. А кроме того, мне сейчас нужно много денег. Дочку не на чужбину отдаем, своим же родственникам. Всегда будет рядом.

Женщина на мгновенье оторопела. А затем тихо запричитала:

— Вах, родненькая моя, вах, бедненькая моя, лучше бы ты померла ребенком, чем сделать меня такой несчастной.

— Прекрати, подлая! — рявкнул на нее Таймаз. Но Аннагозель продолжала содрогаться в беззвучном плаче. Таймаз совсем рассвирепел.

— Жена, а ну-ка подойди ко мне, — приказал он.

Услышав шипящий глухой голос Таймаза, Аннагозель, дрожа от горя и испуга, приблизилась к нему.

— Садись, ослиха.

Она молча повиновалась. И тут же сильная пощечина опрокинула ее навзничь.

— Чтобы все, что я прикажу, было выполнено до моего возвращения! — сказал он зло и вышел из дома.

Аннагозель лежала и боялась как бы муж не вернулся в комнату.

Проснулась Сона и села на постели. Спрятала под платок темные волосы. Услышав вздохи матери, спросила:

— Ты еще не ушла на базар? Я же ночью закончила работу, когда папа привел корову с теленком. Ты видела? — Не дождавшись ответа матери, Сона поднялась и прошла к ней в комнату.

— Ой, мама, у тебя левая щека вся красная, что случилось?

— Корова лягнула, — тихо прошептала она.

— Ну ладно, ты не плачь, я сама попробую ее подоить.

— Дочка, разбуди Сахатли-джана, я возьму его на базар, — попросила Аннагозель и стала обвязывать голову ситцевым платком.

— Да куда ты с таким видом на базар? — встревожилась дочь, — вся щека налилась кровью, лучше мы с Сахатли пойдем и продадим за сколько ты скажешь.

— Нет, дочка. Я сама схожу. Обвяжу голову платком, затяну рот яшмаком и почти не будет видно. А ты подои корову, вскипяти молоко и пейте. Сахатли-джан пойдет со мною, — ласково сказала Аннагозель и вместе с сыном отправилась на базар.

Сона собрала весь черствый хлеб в доме и размочила его в тазу. С едой для коровы и чистым ведром для молока она направилась в глубину двора под навес. Красные алычевые деревья, растущие возле навеса, уже распустили листья. Миновав их, девушка с удивлением остановилась: «Да это же корова Дуньягозель. Я и раньше помогала гельнедже доить ее. Разве такая тихая способна лягнуть? Нет, с мамой что-то другое случилось. А это она просто придумала, чтобы не говорить мне правду. А, может, ее отец побил?..»

Сона поставила таз перед коровой. Дала теленку немного пососать, потом начала доить серую, говоря ей что-то ласковое и спокойное.

Девушка снова задумалась. «Дядя Курбанлы говорил, что эту дойную корову ни за что не продаст. А как же она к нам попала? Чем мы будем расплачиваться? Для этого и тысячи шелковых платков не хватит».

Сона только утром надоила целое ведро. Она погладила корову по голове и пошла в дом. Вскипятила молоко. «Дай-ка я заквашу его. Отец ведь любит кислое молоко. Пока мама вернется с базара, оно будет уже готово. Пенки, пожалуй, тоже оставлю папе. Попросить бы закваски у Дуньягозель-гедьнедже. Может даст».

Она взялась ладошками за кромку забора, подтянулась и посмотрела во двор. Дуньягозель сидела в тени, заполнив собою почти всю кошму. Даже сюда доносилось ее свистящее дыханье. Возле нее прямо на земле сидит Баки. В правой руке кусок жирной каурмы, в левой — полчурека. Откусит хлеба, а потом каурмы. Наверное, и умыться забыл — весь грязный.

Сона ждала: «Не уйдет ли Баки куда-нибудь? Если при нем попрошу закваски, он раньше матери крикнет: «Не дадим!».

Баки вытер рукавом правой руки заблестевшие было сопли и спросил:

— Мама, зачем вы отдали дяде Таймазу нашу серую корову?

— Ыш-ыш-ыш, — просвистела та. — Потом узнаешь, сынок, потом.

Девушка ни вопросу Баки, ни свистящему смеху гельнедже не придала значения. Лишь подивилась, как они похожи — мать и сын. От отца ему видать передались только жадность и ехидство.

Баки по два года оставался почти в каждом классе, и родственница нередко помогала ему осиливать школьную мудрость. У Сона были подруги и товарищи. У Баки — их не было. Его не любили учителя и сторонились одноклассники. Сейчас май, все готовятся к экзаменам, а Баки о них и не думает.

Сона огорчало, что ее двоюродный брат так плохо учится, что он считает ниже своего достоинства принимать помощь от бедной родственницы. Баки ненавидел ее и за успехи в учебе и за то, что мать не однажды говорила:

— Во сто раз лучше иметь такую дочь, как Сона, чем такого сына, как ты.

Баки радуют недостатки в семье дяди. Он любит взять в руки кусок жирной каурмы и расправляться с ним у ворот Сона. Он так сожалеет, что серую корову отдали отцу Сона, и обязательно хочет узнать, зачем это сделали. А мать не отвечает, только свистяще смеется.

Он снова повторил свой вопрос:

— Мама, ну я же спрашиваю, зачем отдали серую корову дяде?

— Ыш-ыш-ыш. Эх, ты, дурачок, мы обменяли нашу серую корову на их теленка. Ыш-ыш-ыш. На их самку. Ыш-ыш-ыш.

От смеха по щекам Дуиьягозель покатились слезы. Но Баки так и не понял, что она говорит и чего смеется.

А вот Сона поняла, на нее словно бы плеснули котел кипятка. И девушка со слезами отпрянула от забора, вбежала в дом и забилась в угол. Ей казалось, что дальше незачем жить на свете.

«Что-то никого и ничего не слышно в доме Сона. Подруга, наверно, в дальней комнате готовится к экзаменам. Я как-то лучше понимаю, если с нею готовлюсь. Она и объясняет хорошо». Джерен приоткрыла дверь и из глубины дома услышала не чтение, а причитание подружки: «Зачем же вы меня отдаете этому ничтожеству? Его в школе ненавидят и называют «маленьким бурдюком». У меня же еще вся жизнь впереди. Неужели мне цена — одна серая корова?»

Джерен попятилась. Увидела возле двери казан, наполненный молоком. «У них ведь не было коровы. Неужели Таймаз-ага продал Сона? Отдал «маленькому бурдюку», чтобы он подох, собачий сын».

Посмотрела в глубину двора под навес: так и есть, корова «Кривой кочерги».

Джерен тоже заплакала и побежала домой.

— Мама, мамочка, Сона-джан сосватали за «маленького бурдюка». Нет, не сосватали, а променяли на серую корову «Кривой кочерги». Глазами своими видела корову, и ушами своими слышала горький плач подружки.

— В ай, вай, разве можно отдавать такую умненькую дочь за этого шалопая? — всплеснула руками мать Джерен Огульгерек. — Да что она с ума сошла, Аннагозель? Нет, все это дело рук Таймаз-котура… Но теперь не старые времена. Мы не позволим так выдавать девушку замуж, менять на корову. Джерен-джан, беги прямо домой к директору школы. Расскажи обо всем, что видела и слышала. Пусть он поскорее придет. А я сейчас забегу к Сона-джан, — заторопилась Огульгерек.

Огульгерек работает кокономоталыцицей на Ашхабадской фабрике. Хорошо работает: и премии получает, и в городской Совет избирается третий раз подряд.

Она вошла в дом Аннагозель и увидела заплаканную Сона. Поцеловала ее в лоб, щеки:

— Сона-джан, дочь моя, не плачь! Все будет хорошо. Мы не дадим тебя в обиду. Не плачь!

Девушка вытерла слезы и с тревогой посмотрела на Огульгерек.

Дуньягозель услышала какой-то шум у соседей, подошла к забору и приставила к нему свое чуткое ухо.

— Тетя-джан, не говорите об этом в горсовете. Я не хочу, чтобы отца посадили. Тетя-джан, дай слово, что не сделаешь этого.

— Нет, Сона-джан! Нельзя жалеть того, кто продает дочь!

Во время этого разговора Курбанлы вошел во двор Таймаза, вывел из-под навеса корову и потащил к воротам, приговаривая нарочито громко, чтобы услышали Огульгерек и Сона:

— Никакого сладу с этим Таймазом, даже корову украл. Придется заявить в милицию. Пусть его проучат, как следует.