Следопыт

ОТЦОВСКАЯ ЛЮБОВЬ

А Мурадгельды продолжал сидеть в той же печальной позе. Не зная, сколько про́шло времени, не замечая, что давно уже наступил вечер и овцы сами ушли на пастбище.

Вскоре, погоняя груженого верблюда, приехал Караджа. Увидев его, Мурадгельды словно пробудился от сна и поднялся другу навстречу.

— А, Караджа, ты уже возвратился? Как там в селе, все ли хорошо? — вяло спросил он.

— Заходил к вам домой. Все ваши живы и здоровы. Внуки по тебе очень соскучились. Окружили меня и засыпали вопросами: «Когда же привезешь дедушку я Баллы?». А где это он сам? Что-то не вижу, — оглядываясь, заметил Караджа.

Мурадгельды еще не пришел в себя, стоял в растерянности, а тот все допытывался:

— Ты случайно, Мерген, не слышал выстрелов?

— Откуда они доносились, — тревожно спросил Мурадгельды.

— Видимо, пограничники обнаружили то ли басмачей, то ли контрабандистов, и между ними была перестрелка.

— Где, когда? — беспокойно оживился Мерген.

— Неужели совсем не слышал? Мне в пути было хорошо слышно. А ты что задремал, небось?

— Откуда, спрашиваю, доносились выстрелы? — подошел к Караджа Мурадгельды. — Откуда?

— Кажется со скалы Гуручай.

— Караджа, посмотри за овцами, — попросил Мурадгельды, хватаясь за ружье, и тут же заметил, что кто-то бежит в их сторону:

— Мурадгельды-ага, несчастье! Таймаз-котур. перебил всех наших. Я вернулся, чтобы сообщить на заставу. Мерген-ага, горе нам!

Они узнали Атамурта, продолжавшего твердить:

— Мерген-ага, горе нам! Таймаз-котур перестрелял всех.

Мурадгельды, не дослушав последних слов Ата, устремился к Гуручаю. В одной руке у него кремневое ружье на подставках, в другой — тельпек с распустившимися завитками, а на языке — имя сына. Время от времени Мурадгельды вытирал тельпеком пот. От быстрого подъема задыхался, болели ноги, ныла поясница. Иногда считанные секунды отдыхал и снова торопился. Наконец, достигнув скалы Гуручай, по хорошо известным ему выступам карабкается вверх. Он прекрасно знал эти места. Знал, что чем выше, тем труднее тропа. До восхода луны еще далеко, а темнота успела уже полностью накрыть окрестность. Ощупывая рукой выступы, Мерген продолжал свой опасный путь. Поспешишь и чуть ошибешься, неминуемо полетишь в пропасть. И все же надо спешить.

Спина Мергена взмокла. Усталые ноги дрожат. Сквозь прерывистое частое дыхание слышится его голос: «Жив ли ты еще мальчик?..»

И вот впереди раздался строгий окрик: «Кто идет? Стой, стрелять буду!» Этот резкий окрик из темноты был для Мергена милее, чем колыбельная песня матери. «Слава богу, Сухов жив, значит, жив и мой сын», — затеплилась в его душе надежда.

— Это я, Мурадгельды Мерген, — крикнул он еще незримому пограничнику уставшим голосом.

Сухов говорил ему какие-то слова, но Мерген почти не понимал их смысла и еще быстрее шел на знакомый голос.

Луна еще не выбралась из-за гор, но холодный свет ее уже озарил макушки и даже бока наиболее высоких скал. Мерген уже стал различать и дорогу, и людей. «Если бы Баллы был жив, — подумалось ему, — он бы услышал мой голос и бросился бы ко мне навстречу».

В голову лезли недобрые мысли. Он не заметил даже слез, которые невольно катились по щекам. "Вах, почему я сам не пошел по следу? Дитя мое, следопыт мой маленький, зачем не я попал под пули?»

Как только руки его коснулись Сухова, Мерген присел, положив у ног ружье и тельпек.

— Где он, жив ли, дорогой мой мальчик?

Сухов не спешил с ответом. Постарался успокоить Мурадгельды:

— Потеряно много крови, но рана, кажется, не опасная.

Мерген подполз к лежавшему мальчику, которого с наступлением темноты удалось перетащить в безопасное место. Руки его были горячими. Послышался слабый голос Баллы:

— Это ты, папочка? Дай мне воды.

Иван Павлович быстро открыл флягу и поднес ее ко рту Баллы. Однако дал мальчику выпить лишь несколько глотков. Промочив горло. Баллы вроде бы уснул. Было прохладно. Мерген снял с себя халат и укрыл им сына.

Среди сидящих никто не мог вздремнуть. Это было бы опасно. Чуть шевельнешься во сне и прости, прощай… Можно до рассвета и пободрствовать, да гляди еще и раненый начнет метаться от боли. Нужно и за ним присмотреть.

Начинало светать. Лица людей стали ясно различимы. Они были печальны. Мерген, горестно вздыхая, взглянул на пограничника Иванова. Этот симпатичный парень был тоже сильно расстроен…

Стало совсем светло, и тропа стала хорошо видна. Сухов поднялся.

— Ну, товарищи, тронемся. А вы, старшина Иванов, — сказал он негромко, — останьтесь с Мергеном. И когда проснется раненый, подумайте, каким образом его в полнейшей сохранности доставить вниз. А там должна быть уже повозка. — Затем Сухов обратился к Мурадгельды:

— Мерген-ага, думаю, что опасности для жизни вашего сына нет никакой, отвезете его вместе со старшиной в больницу, а мы продолжим преследование.

И он с людьми отправился к тому месту, откуда стреляли контрабандисты. Пробирались осторожно. Миновали поворот. Баллы, оказывается, упал в небольшую, похожую на чашу, ямку у самого поворота. Когда сейчас, уже засветло, они перешагивали через спасительную чашу, увидели на дне ее запекшуюся кровь.

Сухов остановился и осторожно посмотрел за поворот. Но сколько он ни вглядывался в то место, откуда вчера стреляли, опытный глаз пограничника не отметил там никаких признаков опасности, видимо, нарушители отправились дальше.

После этого поворота и несколько выше него выступ становился шире. Чуть подальше на нем уместилось несколько крупных, оглаженных временем, камней. Наверно, из-за них и был подстрелян Баллы. Если бы бандиты пропустили мальчика за поворот, то пули попали бы в Сухова, а следопыта могли бы взять живым.

Иван Павлович сокрушенно покачал головой и не заметил, как сказал вслух: «Чуть не отдал ребенка в руки извергов». Он понял, что враги были в более выгодном положении, и подумал: «Да, правду говорят: тому легче бывает в схватке, кто лучше знает местность».

В каменной стене́ виднелась пещера. Сухов подошел к ней с револьвером. Вход в нее узок, а внутри она более обширна. Можно встать во весь рост и даже пройтись по пещере. В ней было смрадно Контрабандисты, видимо, приняли изрядную долю опиума, теперь их догнать нелегко. В одном углу валялись дрова. В другом беглецы, наверно, разводили огонь и кипятили чай. На потухшей золе заметен след кумгана.

Пограничники молча осматривали пещеру. Вдруг послышались приближающиеся шаги. Люди в удивлении переглянулись. Сухов осторожно выглянул наружу. Увидел, как из-за поворота показался Баллы, а за ним Мерген-ага и Иванов. Мальчик, медленно ступая, шел сам. Сухов забеспокоился. И все же, не скрывая радости, шагнул им навстречу:

— Мерген-ага, да что же это вы делаете, почему не спустились вниз?

— Нести раненого вниз по узким выступам нелегко, да и опасно. К тому же мальчику стало лучше. Рана, возможно, и вправду не из опасных. Мало того, что са́м пошел, так еще и непременно хотел знать: как тут у вас. А я прикинул: до вершины недалеко, с нее же легче спускаться вниз. Правда, там, где кончается выступ, будет почти отвесная стена и взобраться по ней нелегко, но как-нибудь и ее одолеем…

Мурадгельды хорошо знал горы. Как он и говорил, выступ уперся в каменную стену, вышиною в человеческий рост. Было нелегко поднять туда ослабевшего мальчика. Взбираясь по неглубоким ступенькам, кем-то выдолбленным в стене, Сухов и Иванов первыми одолели этот подъем Баллы уверял, что и сам взберется наверх. Но снизу Мерген, а сверху Иванов помогли ему подняться на вершину кручи. Остальные тоже поднялись. Немного отдохнули. Теперь они должны расстаться: Иван Павлович с пограничниками отправится в одну сторону, а Мурадгельды с сыном — в другую, туда, где легче спускаться мальчику.

Мурадгельды пристально поглядел на Сухова, видимо, хотел что-то сказать ему, но, заметив на лице пограничника смущение, сдержался.

— Мерген-ага, вы что-то хотели мне сказать? — несмело спросил Сухов.

— Действительно, хотел сказать, но сейчас этого не стану делать, — отмахнулся Мурадгельды.

— Почему же не станете? Возможно то, что вы скажете, пойдет мне на пользу.

— Ну, если так, — помедлил Мерген. — У нас, туркмен, говорят: «Кто не послушается старшего, того постигнет неудача».

— Верно говорите, Мерген-ага. Я должен был прислушаться к вашим словам, — подтвердил пограничник.

А Мерген продолжал свои горькие рассуждения:

— Это верно, что Баллы стал хорошим следопытом, но ведь он еще мал, а горы здесь коварные и враг не из простых… Не послушавшись меня, вот вы со всей этой горной сложностью да вражеской хитростью и повстречались. А поступи вы более хитро, наверняка, поймали бы контрабандистов в сети, которые они расставили для нас…

Мерген умолк и посмотрел на приунывшего Сухова. И тут же добавил:

— Ну, ничего, не огорчайтесь. Значит, Баллы было суждено это несчастье, а сама рана, кажется, и вправду не тяжелая, быстро заживет. Но в следующий раз постараемся быть более вдумчивыми и осторожными.

— Да, конечно, мы малость сплоховали, могли бы захлопнуть контрабандистов в их собственном капкане, — огорченно проговорил Сухов. — Он помолчал в раздумье и тяжело вздохнул: — Верно, говоришь, Мерген-ага, чтобы быть хорошим пограничником, нужно отлично знать горы и уловки тех, кто в них шатается.

В это время к подножью горы с ее более покатой стороны подкатила повозка и стоящие там люди отсюда, сверху, казались муравьями. Сухов и Мерген простились. Мурадгельды и Иванов, помогая Баллы, стали осторожно спускаться вниз.

Сухов понимал, что ему легче было настигнуть контрабандистов, если бы с ним остался Мерген, но нелегко было сказать отцу: «Поручи раненого сына Иванову, а сам помоги нам преследовать нарушителей». Не смог сказать так еще и потому, что считал себя в мере виновным в том, что произошло с Баллы.