Следопыт

КАК Я БУДУ ЖИТЬ БЕЗ ТЕБЯ?

После того, как осудили и увели Таймаза, в его доме стало спокойно. Никто на Аннагозель и детей не кричит. Живут в достатке. Как говорят мудрые старики, они уже несколько раз обновили на себе волосы, что означает хорошенько приоделись. Есть стали лучше. Аннагозель по-прежнему работает на шелкомотальной фабрике. Сона подала заявление в мединститут. Недавно они на скопленные деньги купили корову с теленком. Хотя корова и не такая породистая, как у Баки, но молока хватает и для семьи, и на продажу.

Иногда до них доносится бормотанье Дуньягозель. Недавно Баки по какому-то пустячному поводу избил Сахатли. Аннагозель ничего об этом не сказала ни Баки, ни Дуньягозель, лишь отругала сына, чтобы он с такими, как Баки, не водился.

Сона ни разу не ходила к отцу. Таймазу носила передачи Аннагозель. Иногда она брала, с собой Сахатли. Отец гладил сына, приговаривая:

— Не беспокойтесь, и не носите мне столько еды, здесь мы не голодны. Лучше копите деньги, они мне потом пригодятся. Много денег понадобится, — то и дело повторял он. Но о Сона ни разу не обмолвился ни добрым, ни злым словом.

Каждый раз Аннагозель говорила, что Сона-джан хочет увидеть отца, что просит разрешения придти к нему. И каждый раз Таймаз отмалчивался.

— Мама, отец хоть спрашивал обо мне? О том, как я учусь, работаю? — не выдержала однажды Сона.

— Да, дочка, спрашивает, — коротко ответила Аннагозель.

— Мама, завтра выходной. Утром сварим плов и мы с Сахатли отнесем его папе. Я расскажу ему, что поступаю в мединститут.

— Доживем до завтра, — посмотрим, — неопределенно ответила мать.

Сона не понравился ее ответ. Ей показалось, что как только отец вернется, случится что-либо непоправимое.

Под вечер к ним забежала соседка Огульгерек.

— Ай, Аннагозель, деверя-то твоего старшего, Курбанлы, отпустили.

— То-то с самого утра я слышу в их дворе различные голоса. Наверно, приходят поздравлять. Сходим и мы, что ли?

— Не хочется мне, сестрица, туда заходить. Наверно Курбанлы сидит и всем улыбается, словно вернулся после важного задания.

— Возможно так нехорошо, все же мы соседи…

Огульгерек и Аннагозель вошли во двор Курбанлы. В нем немало народу. Под навесом собрались мужчины. В доме женщины. И среди них — надувшийся Бурдюк.

Аннагозель и Огульгерек поприветствовали хозяйку.

— Спасибо, да возблагодарит тебя создатель, Огульгерек-джан! Жива, здорова? Проходи, садись! — говорила она, отворачиваясь от Аннагозель и не отвечая на ее приветствие.

Собравшиеся молчали. Аннагозель уже жалела, что пришла к соседям. А та продолжала:

— Курбанлы отпустили быстро. Да выпадут глаза у наших врагов. Ыш-ыш-ыш…

Огульгерек рассердилась:

— Кого это ты врагом своим считаешь?

— Есть тут по соседству, ыш-ыш-ыш…

— Пойдем отсюда, Аннагозель. Некогда нам слушать глупости этой сытой бездельницы, — сказала Огульгерек, направляясь к двери. За ней молча последовала Аннагозель. Другие женщины тоже вскоре разошлись.

Ночью Аннагозель долго не могла заснуть от раздумий. «Это хорошо, что дочка поступает в мединститут. Закончит его и не будет испытывать нужды. Но что скажет отец? Он обязательно подумает, что это я ее уговорила поступить на учебу. Может, даже ударит. Пусть бьет, лишь бы дочка училась. Разве он мало колотил меня раньше? Побьет и все. Зато дочка станет врачом».

— Сона-джан!

— Да, мама.

— Я завтра приготовлю плов, чуреки, и вы с Сахатли отнесете это отцу. Если он спросит, — почему пришла ты, а не мать, — скажи, что мне нездоровится. Сообщи ему, что уже закончила школу и подала заявление в медицинский институт. Выслушай его ответ, а там посмотрим.

На следующее утро с Сона и Сахатли пошла к их отцу и соседка Джерен. Она была единственной дочерью Огульгерек. Мать ее баловала. Эта белолицая девушка любила шутки, смех. И, может, поэтому в школе ее считали немного легкомысленной. Но там, где нужно, Джерен могла быть и очень серьезной.

Лицо у Сона было чуть смуглое, примерно цвета пшеницы. И ростом она немного ниже подруги. Как ни жесток был Таймаз с женою, но детей он зря не бил. Зато Аннагозель избивал у них на глазах по самому малейшему поводу. Возможно, поэтому дети очень боялись отца. Не от того ли Сона была неразговорчивой, редко смеялась. Она все детство провела в нужде. Хотя отец и не заставлял девушку работать, Аннагозель научила ее ткацкому делу.

Сону и ее спутников сразу же впустили во двор. Они присели под навесом рядом с пожилым седеющим мужчиной. К нему пришла жена и маленькая дочка. Бедняга и не смотрит на то, что ему принесли, а радуется одному их приходу. Гладит заплетенные косички дочери, все спрашивая:

— Так в какой же ты, доченька, класс перешла?

— В пятый, папа, и с отличием.

— Вот молодец! — причмокнул он губами. — Вот молодец!

«Наверно, хороший человек, — подумала Сона. — Видно, любит свою дочь. Из-за чего же, бедняга, сюда угодил?»

А шустрая Джерен не подумала, а прямо спросила мужчину:

— За что вы попали сюда?

— Ай, да что там говорить, сам виноват, за дело наказали, за дело. А вы, дочка, к кому?

— К папе, — ответила Сона.

— Хорошо, дочка, делаете, что приходите. Человека ведь не навечно сюда сажают. Меня вот тоже скоро отпустят. Здесь нас и кормят. И тому, кто хорошо работает, деньги платят. Только вот по родне скучаем. Приходите к своему отцу почаще.

— А вот и папа! — крикнул вдруг Сахатли. и побежал ему навстречу.

Сона с Джерен тоже встали. Яшули, который гладил волосы дочери, взглянул на Таймаза и хмуро пробормотал: «Знаю я этого человека, знаю!»

Сона даже не успела поздороваться, как услышала резкий и злой окрик отца:

— Зачем ты сюда пришла? Кто тебя звал? Мать твоя где-то шатается. Ей некогда даже к мужу придти. Она и тебя учит бродяжничать. Вон отсюда! Через три месяца я вернусь и тогда с вами рассчитаюсь. Говорю же, пошла прочь отсюда, — снова выкрикнул Таймаз и сжал кулаки.

Но тут вмешался человек с седеющей бородой:

— И не стыдно тебе так кричать на дочь. Видно бессовестный ты человек.

Таймаз схватил его за ворот, поднял и с силой посадил на прежнее место.

— Не твое дело, не вмешивайся! Я тебе зубы размолочу! — яростно прошипел он.

Сона повернулась и, еле сдерживая слезы, бросилась к воротам. Она знала, что сидящие под навесом люди неотрывно смотрят на нее и качают головами.

Вслед за Сона зашагали к выходу и Сахатли с Джерен.

Люди и в самом деле пристально смотрели то на удаляющихся детей, то на отца. Их удивление переходило в неодобрительный ропот. Многие из них знали, за что он отбывает наказание.

— В чем же здесь дети виноваты? Он просто зло на них срывает, бессовестный.

— Вон ту девушку, что идет впереди, хотел было продать, стервец.

— Ох и негодяй!

Сона слышала, как люди ругали ее отца. От горечи и обиды она почти бежала. Джерен и Сахатли даже отстали от нее. Подруга свернула домой, жалея, что согласилась навестить отца Соны.

Аннагозель встревожилась, увидев дочь заплаканной, молчаливо спешащей в дом. Сахатли принес назад все, что послала Аннагозель мужу.

— Сынок, что случилось? — забеспокоилась мать.

— Отец при людях обругал Сона нехорошими словами. Она заплакала и ушла оттуда. Папа не взял даже плов. Он очень рассержен. И тебя сильно ругал. С нами не захотел разговаривать. Сразу же прогнал. Сона не успела даже слова сказать, ни об окончании школы, ни о поступлении в институт. Чуть не избил нас всех. Говорит, через три месяца выйдет и тогда за все с нами рассчитается.

Аннагозель опечалилась. «Несчастный, до сих пор, видимо, считает виноватой дочь в том, что его осудили. Как бы он потом, когда выпустят, не залил кровью наш дом. От этого бандита можно всего ожидать. И там он избил какого-то беднягу. А мы купили барана, чтобы зарезать, когда он придет домой. Зачем устраивать жертвоприношение по случаю его возвращения? А мясо пусть поедят мои детки. Ай, нет. Это не дело. Ведь я купила его специально к этому дню. И резать барана только для своих детей нельзя. Подержу его до возвращения Таймаза, пусть станет пожирнее. Когда я прихожу к нему, слышу одно и то же: «Копи деньги. После возвращения мне их много понадобится». Но, зачем ему много денег? Пусть даже не работает, мы его с Сона-джан прокормим… А, может, он задумал какое-то недоброе дело, скажем, удрать с нашими деньгами за границу?» Испугавшись собственных мыслен, она поднялась и направилась к дочери.

Сона лежала, уткнувшись лицом в подушку. Ее маленькое тело содрогалось от плача. Аннагозель присела у изголовья дочери.

— Перестань-ка, доченька, плакать. От слез толку, мало. Лучше встань и расскажи, что говорил отец. А потом вместе подумаем, посоветуемся.

Но дочь продолжала плакать от своего безысходного, как ей казалось, горя. Аннагозель снова встревожилась. «Несчастная девочка, как бы она над собой чего не натворила…»

Аннагозель прошла в кладовую, вынесла оттуда тяжелый бидон и вылила керосин в яму со словами: «Чего доброго плеснет на себя да чиркнет спичкой…» Потом вернулась в дом и тоже всплакнула. «Родное-дитя, Мой друг и моя надежда, как же я буду жить без тебя?»