В поисках солнца (СИ)

7. Что можно сказать выбором своего наряда?

На другой день на встречу с Михаром Магрэнь собиралась как на битву — изысканно-вежливое приглашение, написанное даже не секретарём, а своею рукою, её не обмануло. Ему, конечно, уже доложили о всех этих её недопустимых для почти замужней женщины метаниях через весь город, и он наверняка имел намерение говорить об этом.

За минувший вечер и часть ночи Магрэнь уже вполне овладела собой; частично прожив, частично отложив в долгий ящик так некстати накрывшие её эмоции — а заодно от души нарыдавшись, — она снова вернулась к рациональному взгляду на вещи.

В сердце, впрочем, тлела теперь обида на Дерека — совершенно иррациональная, поскольку она вполне признавала, что сама виновата, и что это она не принимала их отношений всерьёз тогда, когда это было важно для него. Признавать-то признавала — но всё равно было обидно. Возможно, это был не только первый, но и последний раз в её жизни, когда она решилась на порыв такого рода! И что она получила в ответ?

«Нет, ну что ты!» Подумать только!

Обида плавно перетекала в раздражение, раздражение это переносилось и на Михара — тем более, было, за что. Магрэнь полагала, что, раз уж он удосужился сделать ей предложение, то мог бы вести себя более романтично. В конце концов, отношения с торговым партнёром — это одна история, а отношения с невестой — совсем другая! Он же словно и не чувствовал разницы и продолжал вести себя так, словно брак их был не более, чем выгодной для обоих сделкой.

Безусловно, и сама Магрэнь воспринимала их брак именно так; что не мешало ей обижаться.

Скверное настроение её требовало выхода — и она заранее настраивалась на скандал, и готовилась к этому скандалу самым тщательным образом.

Она выбрала ярко-алое, слепящее взгляд, шёлковое платье на тонких бретельках — наряд совершенно неприличный для дамы её лет и положения. Дело осложнялось ещё и вызывающим разрезом, который частично терялся в юбках — но при своей ловкости Магрэнь особо любила демонстрировать в этот разрез ножку. Повертевшись перед зеркалом, она признала, что, конечно, она несказанно хороша, и каждый встреченный на её пути мужчина просто обязан упасть к её ногам, но, всё-таки, это перебор. Вздохнув, с глубоким внутренним сожалением она искусно скрепила разрез булавками — в спокойном положении теперь и вовсе стало не заметно, что платье имело такую особенность, да и при резком движении можно было не опасаться, что юбки распахнутся слишком откровенно.

Осознание собственной красоты несколько улучшило настроение Магрэнь, и она решила пойти на некоторый компромисс и не оставлять волосы совсем уж распущенными. Сперва она даже была настроена столь благостно, что велела камеристке сделать ей совершенно приличную причёску — забрав все волосы наверх и гладко уложив их. Однако так вид её потерял и дерзость, и вызывающую чувственность — она стала смотреться даже почти по-деловому.

Отпустив камеристку, Магрэнь снова взглянула на себя в зеркало. Постный приличный вид с оттенком усталости — и даже красный цвет платья тут ничего не спасал. Это разозлило Магрэнь, и сперва она просто вытащила из причёски передние пряди.

Те оказались слишком длинными, и в досаде она схватилась за ножницы, но, уже почти щёлкнув ими, передумала.

Скривившись, она распустила волосы, потом собрала верхнюю половину их — вместе с передним прядями — и скрепила всё это на затылке. Так лицо её сделалось совершенно открыто, но оставшиеся за спиной пряди поддерживали в ней ощущение непокорности и бунта.

Совершенно не подходящие ко времени суток вечерние серьги — длинные ленты, сверкающие прозрачными камнями в четыре ряда и свисающие почти до плеч. Никаких колец, браслетов и ожерелий — впрочем, заколка из того же комплекта, что и серьги, дополнила причёску.

Сохраняя чувство меры и вкуса, она слегка припудрилась, слегка подвела глаза — и, не выдержав, пошла вразнос, ярко и вызывающе накрасив губы в тот же алый цвет, каким пылало платье.

Посмотрев на себя внимательно в зеркало, она пришла к выводу, что выглядит как куртизанка, и что Михар, едва увидит её в таком виде, должен будет прийти в полнейшее бешенство и тут же выставить её за дверь, выкинув из головы всякие идеи о браке.

С большой досадой она стёрла всю губную помаду и с такой яростью выдернула из ушей серьги, что чуть не поцарапалась о них. Что-то в её отражении всё ещё цепляло её и заставляло раздражаться — красный цвет почему-то стал казаться ей болезненным. Тогда она принялась сдирать с себя и платье — но взгляд её упал на часы, и она выругалась весьма некуртуазно. Менять образ целиком было уже некогда.

Вдев в уши первые попавшие серьги — ими оказались скромные продёвки — она с минуту поколебалась перед своим шкафчиком, полным флаконов, и, выбрав в итоге горьковато-древесный аромат, схватила из гардероба накидку и, на ходу закутываясь в неё, полетела на выход.

Стоит ли говорить, что к жениху она явилась в самом дурном расположении духа?

Тут следует отметить, что настроение самого Михара было никак не лучше. Ему стоило довольно значительных трудов направлять сейчас общественное мнение, не позволяя гулявшим в кулуарах сплетням перерастать в гласное осуждение. Он задействовал где-то деньги, где-то связи, где-то прибегал к запугиванию, где-то припоминал должок — всё для того, чтобы представить свой брак в правильном свете и подать Магрэнь с самой выгодной для неё стороны. От самой Магрэнь, естественно, требовалось не меньше усилий, чтобы сразу правильно поставить себя в свете, и со всем достоинством продемонстрировать, что она заслужила право на это место.

И в таких условиях она, видите ли, не могла придумать ничего лучше, чем наносить визит бывшему любовнику!

Михар гневался и досадовал. Он полагал Магрэнь умной женщиной, и столь демонстративное нарушение приличий виделось ему и вызовом, и прямым бунтом, и оскорблением.

Его раздражение только усилилось многократно, когда в его гостиную она вошла какой-то растрёпанной и взвинченной, да ещё и не снимая накидки — словно предполагала, что забегает лишь на минутку и сейчас пойдёт дальше по своим делам.

Не способный на выговаривание светских любезностей, он просто смерил её выразительным гневным взглядом.

Она закатила глаза.

— Не успела переодеться! — независимым тоном объяснила она свой вид, скинула накидку на софу и подошла к зеркалу, где принялась деловито и умело поправлять причёску.

Взгляд Михара невольно прикипел к платью — оно шло Магрэнь необыкновенно. Открытые белые руки изящно порхали в чёрных густых волосах, которые красивыми локонами спускались на сверкающую алым шёлком спину. Платье тонко подчёркивало стройную талию, ниже расходясь не слишком пышными, на красиво накладывающимися друг на друга юбками, напоминающими чем-то лепестки цветка.

Наконец, Магрэнь посчитала свой внешний вид приемлемым — ей по-прежнему, правда, царапала взгляд какая-то болезненность, но она решила не испытывать терпение Михара, — и она плавным шагом проплыла к софе, аккуратно присела, приняв позу, полную достоинства, и устремила на собеседника взгляд внимательный и спокойный.

Если бы речь шла о любовнице, Михар на этом месте посчитал бы, что та так хороша, что можно бы и свести претензии к минимуму, потратив время на более интересные занятия — платье, как это бывало почти со всеми нарядами в её гардеробе, вполне справлялось с задачей дразнить мужское воображение.

Но Магрэнь не была любовницей; и претензии его к ней, напротив, ещё разрослись.

— Куда же это вы ходили с утра в вечернем наряде? — тоном, в котором за светской любезностью слышалось железо, спросил он.

Магрэнь мило улыбнулась, опёрлась подбородком на указательный палец, приподняла брови и в притворном удивлении воскликнула:

— Как? Разве вам ещё не донесли?

Её игра усилила его раздражение; смерив её мрачным взглядом, он ответил:

— Так в том-то и дело, что, по моим сведениям, всё утро вы находились дома и никого не принимали.

Магрэнь изящно всплеснула рукой — мол, видите, какая незадача! — и не стала никак это комментировать. Его взгляд сделался совсем уж жёстким; она показательно вздохнула. Он лицом отобразил, что его терпению приходит конец. Она встала и развела руками, демонстрируя свою алую фигурку во всей красе, потом капризно заявила:

— Вот так стараешься, наряжаешься, чтобы произвести впечатление на жениха, и что получаешь в ответ? Сплошные претензии! — вздёрнула она нос.

— Магрэнь!.. — тоном, который говорил, что терпение его и впрямь уже закончилось, остановил её игру он.

Она, ярко отыграв досаду, села обратно, демонстративно потёрла лоб — мол, у меня от ваших претензий уже мигрень началась! — и устало проговорила:

— Да, вчера меня навестили мои друзья. Да, между нами произошло непонимание, из-за которого мы расстались в ссоре. Меня это огорчило, и я поехала поговорить с ними, чтобы примириться. Да, мне не стоило этого делать, да, я поддалась эмоциям и сглупила, да, вы вправе делать мне упрёки, но, всё же, Арни, вы будете очень милы, если сократите эти упрёки до минимума. Я не нуждаюсь в ваших выговорах, чтобы осознать, что сглупила, — досадливо морщась, завершила она.

Он смерил её взглядом, значение которого она не смогла распознать, и холодно отметил:

— Магрэнь, вы не ребёнок, чтобы я делал вам выговоры.

На самом деле, изначально именно выговор он и планировал сделать. Однако несколько нервный вид Магрэнь и её отдающее истерикой переигрывание подсказали ему, что она, и впрямь, находится в растрёпанных чувствах, и та самая ссора с друзьями, очевидно, изрядно выбила её из колеи.

Михару было бы выгодно, чтобы Магрэнь рассорилась с Дереком и Райтэном, поэтому он принял эту новость весьма благосклонно.

— Итак! — выразил свою благосклонность он, с довольным видом усаживаясь в кресло. — Значит, из-за меня вы поссорились с вашими друзьями, дорогая невеста?

Она смерила его любезную физиономию злым взглядом, про себя прикидывая, готова ли она променять выгоды брака с ним на возможность разодрать ему лицо ногтями. Пришла к выводу, что пока он бесит её не настолько сильно, но, если она решит порвать с ним, напоследок непременно нужно будет позволить себе это маленькое удовольствие.

Её кровожадный взгляд оказался вполне говорящим.

Он поднял руки в примиряющем жесте, соглашаясь с тем, что его язвительность была теперь неуместна.

— Уверен, — неожиданно мягко отметил он, — и господин Тогнар, и тем более господин Анодар вас вполне поймут. Мы с ними не враги, в конце-то концов.

Магрэнь изящным жестом поправила волосы, задумавшись об этой разнице восприятий. Они-то его считали, безусловно, врагом; а для него они были фигурами слишком незначительными, чтобы причислять к врагам.

— Вы меня сейчас утешаете, Арни? — вдруг сообразила она, вглядываясь в него с тревожным прищуром — ей не верилось, что он искренне может пытаться поддержать её.

Он выразительно поднял брови:

— Из-за брака со мной моя невеста поссорилась со своими друзьями. Вы полагаете, мне должно сохранять равнодушие в такой ситуации?

Откинувшись на спинку софы, Магрэнь очаровательным жестом положила руку на подлокотник, чуть склонила голову набок и сладким голосом уточнила:

— Разве такая ссора не была бы вам на руку, Арни?

Закинув нога на ногу, он почти скопировал её жест на собственном подлокотнике и непринуждённо принялся размышлять:

— С одной стороны, вы правы, Магрэнь. Если исходить из моих интересов — да, эта ссора была бы мне выгодна. Проблема в том, — с лёгкой насмешкой отметил он, — что брак предполагает необходимость учитывать интересы обеих сторон. Боюсь, — добавил он сокрушенно, — если мне вздумается методически и последовательно пренебрегать вашими интересами, мне придётся пожалеть об этом весьма скоро.

Она посмотрела на него взглядом, в котором ощутимо читалось: «Надо же, вы и впрямь умны!» — после чего мысленно прибавила ему очков своей симпатии.

Потом вспомнила, что его слова могут быть банальной манипуляцией, и очки эти отняла.

Потом подумала, что, хотя высказанное им мнение, со всей определённостью, является именно манипуляцией, оно при этом не перестаёт быть правдой, и вернула очки обратно.

Из размышлений её вывел его задумчивый голос:

— Сюда, определённо, требуются более богатые серьги, ведь так?

Осознав, что всё это время он пристально её разглядывал, она почувствовала некоторую неловкость; отстранённым тоном она описала те серьги, которые надевала первоначально.

Повернув голову направо и налево, чтобы посмотреть на неё сперва одним, потом другим глазом, он сделал уверенный вывод:

— И алая помада, да? — после чего обличил её: — Вы шли сюда воевать, Магрэнь!

Она чуть нахмурилась; недовольство её ещё усилилось от того, что она почувствовала, что покраснела. Под его пристальным хмурым взглядом ей было весьма некомфортно.

Постучав пальцами по подлокотнику, он пробормотал:

— И воевать, очевидно, за него. — Поднял на неё острый взгляд и спокойно сказал: — Давайте обозначим мою позицию чётко, Магрэнь. Ваши отношения с кем бы то ни было, включая господина Анодара, — это ваше личное дело, которое меня не касается, — сухо отметил он. — Однако и моя репутация, и моя личная честь для меня важны. Если в результате ваших действий пострадает первая — это незамедлительно приведёт нас к разводу, вы ведь понимаете? — уточнил он, и она кивнула. — Если же вам придёт в голову идиотская мысль мне изменить, то, заверяю вас, я просто его убью, — скучающим тоном заключил он и вдруг ошарашил её финалом: — Поэтому, если вы полагаете, что не сумеете справиться со своей сердечной склонностью к господину Анодару, то нам лучше завершить всё здесь и сейчас. — Он достал из кармана сигару, встал и подошёл к свече; прикурив, небрежно продолжил: — Я не испытываю ни малейшего желания ни соперничать с ним в борьбе за ваше сердце, ни сидеть на пороховой бочке в ожидании вашей измены.

Магрэнь была в высшей степени обескуражена. Хотя сказанное им звучало весьма логично и разумно, ей сделалось отчего-то странно и неловко.

— Мы с господином Анодаром, — сухо открестилась она, — завершили нашу связь ещё полтора года назад, и, смею вас заверить, не имеем намерений её возобновлять.

Это была совсем небольшая ложь — от обиды на Дерека Магрэнь теперь предпочитала думать, что её вчерашние слова вырвались у неё под порывом эмоций, и что на самом деле ничего такого ей не хотелось, и очень славно, что Дерек прекрасно это понял и не попытался её на слове поймать.

— В самом деле? — приятственным тоном удивился Михар, стряхнул пепел прямо на пол, вернулся в своё кресло, наклонился к ней, устроив локти на коленях, и вкрадчивым тоном спросил: — И вы поэтому всю ночь ревели, Магрэнь?

От возмущения она подскочила; изящная поза её сбилась, и она села ровно.

— С чего вы взяли? — ледяным тоном спросила она.

Он посмотрел на неё с выражением, которое, мелькни оно в глазах любого другого человека, кроме него, она идентифицировала бы как жалость.

— Магрэнь, — тихо отметил он, — да у вас половина сосудов в глазах полопалась.

Она открыла было рот, чтобы возразить, но тут же его закрыла и побледнела. Так вот, что цепляло её подсознание всякий раз, как сегодня она смотрела в зеркало!

Ей так редко приходилось плакать, что она совершенно забыла о таких последствиях длительных слёз.

То, что ей не удалось скрыть степень своего расстройства от Михара, весьма её огорчило, и она подалась назад, закидываю ногу на ногу независимым жестом.

Он с любопытством уставился на скреплённый булавками разрез и мягко рассмеялся. Она, проследив за его взглядом, скривилась и сперва дёрнулась сменить позу; но затем холодно выпрямилась, отобразив лицом надменность.

— Разумное решение, — наконец, отсмеявшись и сделав затяжку, озвучил он. — Иначе бы я, чего доброго, решил, что вы пришли меня соблазнять.

Величаво одёрнув один из клиньев юбки — чтобы прикрыть разрез — она надменно заверила:

— В таком случае я не замедлила бы указать вам на ваше заблуждение.

— В самом деле? — с любопытством уставился он на неё, поигрывая сигарой. — У вас хватило бы духу мне отказать, Магрэнь?

Она раздражённо встала; он встал тоже, продолжая разглядывать её с весёлой иронией. В глазах его играли искорки, каких она никогда у него не видела, и до неё дошло, что он нарочно провоцировал её, чтобы отвлечь от переживаний, которые причиняют ей боль.

«Арни и деликатность?!» — мелькнуло у неё в голове, но тут же она поняла, что провокации такого рода уж точно никак нельзя назвать деликатностью, и успокоилась.

Ненадолго, потому что ей тут же пришла в голову мысль, что отказать ему ей было бы и впрямь затруднительно.

До сих пор он не делал ни одной попытки сблизиться с нею. Магрэнь, с одной стороны, понимала, что спешить в таком деле и впрямь не стоит, с другой — определённо предпочла бы, чтобы сближение это происходило постепенно.

Из очередных раздумий её вывело его движение — он наклонился к пепельнице.

— Мне кажется, — отстранёно заметила она, переживая, что он сочтёт момент подходящим для резкого перехода к горизонтальной плоскости, — сперва нам следует приложить усилия для установления более личных отношений.

Он взглянул на неё с большим удивлением и насмешливо спросил:

— А что я, по-вашему, вот уже битых полчаса пытаюсь сделать?

Она поморщилась. Он раздражённо прошёлся по гостиной взад и вперёд и продолжил:

— У вас проблемы — но вы не хотите мне о них говорить. Вы запутались в своих чувствах — но вы не хотите со мной этим делиться. Вам больно, но вы предпочитаете воевать со мной, нежели просить поддержки. У нас не просто проблемы с личными отношениями, Магрэнь, — дёргано стряхнув пепел в пепельницу, остановился он против неё, — у нас их нет вообще. Вы мне не доверяете даже в каких-то малостях — хотя, казалось бы, какой мне может быть прок в том, чтобы интриговать против собственной жены! — с досадой выговорил он. — Вы обижены, — без всякого логического перехода продолжил он, — что вам пришлось сменить образ жизни, круг общения, манеру одеваться и говорить. — Он прошёл к окну и встал там. — Как будто от вас этого требовал я! Я, Магрэнь, лишь предложил вам занять соответствующее место в обществе — место, которое вас манило. Не я, а это место потребовало от вас всех этих жертв, — он с тихим рыком развернулся и указал сигарой в сторону, где на её платье был разрез. — Вы, что же, думаете, мне нравится смотреть, как вы калечите свои платья? — он резко подошёл и встал перед нею, смерив её мрачным взглядом с ног до головы. — Я, Магрэнь, предпочёл бы увидеть весь этот образ так, как он был запланирован, а не эту вот, — он взмахнул рукой с сигарой, разбрасывая пепел, — вашу попытку сделать его приличным. Но вы, конечно, — язвительно сказал он, — никогда бы мне его не показали — видимо, из страха быть немедленно изнасилованной прямо посреди гостиной! — он пару раз сильно затянулся, затем резким движением затушил сигару о пепельницу, сел в кресло, потёр лоб и уставился на неё весьма раздражённо.

Она аккуратно села на софу, пронзила его яростным взглядом и закопалась в юбках, ловко расстёгивая досужие булавки. Закончив с этим делом, она демонстративно закинула ногу на ногу — верхняя вышла в разрез почти полностью.

Он с большим удовольствием её поразглядывал и деловито уточнил:

— Это приглашение?

Она закатила глаза и ответила:

— Это жест доверия.

Он хмыкнул. Сложил пальцы перед собой домиком и резюмировал:

— Итак, вы раскрываетесь в ответ на эмоциональные монологи. Я запомню, — серьёзным тоном пообещал он.

В этот раз царапать ему лицо ей не захотелось.

Должно быть, сама его способность произносить эмоциональные монологи уже произвела на неё достаточно благоприятное впечатление.