В поисках солнца (СИ)

IV. Время собирать камни. 1. Легко ли вести двойную игру?

IV. Время собирать камни

643-644 года, осень-весна. Кармидер

You look up to the sky

With all those questions in mind.

All you need — is to hear

The voice of your heart.

In a world, full of pain,

Someone's calling your name.

Why don't we make it true?

Maybe I, maybe you!

Scorpions, «Maybe I, maybe you» [1]

1. Ты смотришь вверх, в небо,

Со всеми этими вопросами в твоей голове.

Всё, что тебе нужно — услышать

Голос твоего сердца.

В мире, полном боли,

Кто-то зовёт тебя по имени.

Почему бы нам не осуществить это?

Каждый из нас может!

1. Легко ли вести двойную игру?

Руби шла лёгким весёлым шагом человека, который ничего такого не замышляет — ведь что может быть более обычным для студента, чем посещение книжной лавки? Вполне себе уютной и весьма почтенной, из тех, в которых хозяин живёт на втором этаже, а на первом — выставляет книги.

Заходя внутрь, Руби тщательно вытерла ноги и не обернулась — ведь какой студент опасается слежки? — зашла под звон колокольчика, поприветствовала хозяина и закопалась в новые поступления.

Те, разумеется, были выставлены на витринном окне — чтобы приманивать прохожих — так что, копаясь в книгах и вдумчиво изучая некоторые из них, Руби краем глаза могла прекрасно обозревать улицу.

Проведя за этим занятием пару минут, она убедилась, что никто не интересовался её передвижениями, и, отойдя к стеллажу внутри, осторожно оглядела помещение. В углу, спиной к ней, копошилась сухонькая старушка, которая, кажется, не планировала ничего покупать, а предпочитала ознакомиться с книгой прямо здесь. Чуть улыбнувшись, Руби переглянулась с хозяином, кивнула ему, стукнула входной дверью — чтобы колокольчик возвестил, что кто-то пришёл или же ушёл — и прошмыгнула наверх по лестнице, которая находилась за стойкой хозяина.

На втором этаже, почёркивая что-то в записной книжке, ждал отец.

— А! — весьма приветливо улыбнулся он, завидев дочь.

Та, впрочем, тёплому приёму не обрадовалась, поскольку и новости у неё были дурные, и собой она была весьма недовольна. Сев в соседнее с отцом кресло, она насупилась, не желая начинать неприятный разговор.

Поразглядывав её с минуту и убедившись, что никакой инициативы ждать не стоит, Михар спокойно поинтересовался:

— Накладки, да?

— Ещё какие, — досадливо вздохнула Руби, не глядя на него, поскольку ей было стыдно, что она его подвела.

Дальше она довольно обстоятельно поведала об обстоятельствах своего провала. Отец слушал внимательно и без осуждения, иногда коротко уточняя нюансы. Немного обдумав дело, он резюмировал:

— Что ж, ты молодец, что догадалась обставить это как кривую попытку вызвать сочувствие и понравиться, — хотя, по правде сказать, пусть Руби и хотела выставить свою ложь именно так, сделать она этого так и не успела, и план так и остался лишь частью её фантазий, — но зачем же ты так легко призналась этому А-Ранси? — уже с некоторым недовольством отметил он.

Зыркнув на него мрачно, Руби машинально потёрла шею и пожаловалась:

— Но он меня чуть не придушил!

Приподняв брови в недоумении, Михар встал, подошёл к дочери и внимательно осмотрел её шею — она, впрочем, не очень-то жаждала её демонстрировать. Никаких следов на коже не нашлось: Илмарт прекрасно умел соизмерять силу со своими намерениями.

Вернувшись на своё место, отец вольно положил руки на подлокотники и тихо отметил:

— У него были лишь догадки, причём весьма смутные. Он хотел напугать тебя, чтобы вырвать признание, и ему это удалось. Если бы ты догадалась соврать, он принял бы эту ложь и едва ли полез дальше.

Руби досадливо поморщилась, но всё же попробовала защититься:

— И что я могла тут соврать?

— Что угодно, — чуть дёрнул пальцами по воздуху Михар. — Что ты боишься только отца, или что ты боишься, только когда я злюсь, или что в тот день ты была на нервах из-за планируемого побега, а обычно тебе свойственно держать страх внутри, или… — он сухо и спокойно перечислял возможные варианты, а Руби краснела и недовольно шмыгала носом.

Ей в голову не пришёл ни один.

Убедившись, что дочь осознала глубину собственной недогадливости, Михар перекрыл всю критику одним спокойным:

— Впрочем, оно и к лучшему. Мне невыгодно иметь в глазах Тогнара репутацию человека, который бьёт свою дочь.

Между ними уже был ранее спор на эту тему, и именно Руби настаивала на том, чтобы разыграть из себя жертву домашнего насилия — мол, так её охотнее будут спасать. Не признать её правоту в этом вопросе было невозможно: их интрига предполагала растянуться на несколько месяцев, медленно и аккуратно заманивая Райтэна в близкие отношения с Руби и осторожно подводя его к идее брака. То, что дело выгорит так скоро, они оба не ожидали.

Некоторое время они молчали — отец обдумывал, как новые обстоятельства развивают интригу, она же переживала острый приступ недовольства собой, — потом она нехотя отметила:

— Я не уверена, что он мне простит.

— Почему это? — непритворно удивился Михар, который прекрасно знал, сколь многое может сойти с рук хорошенькой женщине, если она сумеет правильно себя подать.

Руби потёрла лоб, задумалась — она опиралась скорее на интуицию, чем на доводы логики, — потом медленно и словно через силу отметила:

— Райтэну… чужды игры такого рода. Он… — она попыталась подобрать слова, и как-то с трудом выстроила фразу: — Он ценит порыв, а не расчёт.

На лице Михара всё ещё читалось лёгкое удивление, но было неясно, отражает ли оно его реальное отношение — или он просто считает должным отобразить мимикой именно эту эмоцию.

— По-моему, ты просто смотришь на него слишком романтично, — наконец, возразил он.

— Ему чужда всякая фальшь, — с непривычной ему холодностью в голосе возразила Руби.

Поразглядывав её так, словно видел впервые — мысли, которые она высказала, были для неё весьма странны, — он медленно и терпеливо принялся объяснять:

— Детка, он, возможно, очень зол сейчас, когда только поймал тебя не обмане. Но у таких людей, как Тогнар, подобные эмоции, пусть и весьма яркие в первый момент, быстро угасают. Через несколько недель он и думать забудет, что злился на тебя.

Руби нахмурилась, всем своим выражением выказывая полное несогласие с таким прогнозом реакций Райтэна.

— Ты просто его совсем не знаешь! — наконец, выразила свой протест она.

Господин Михар вежливо приподнял брови. В его тщательно собранном досье была достаточно подробная биография Райтэна, дающая более чем достоверный слепок его характера.

Совершенно беззвучно постучав пальцами по подлокотнику, Михар задумался. Ему пришла в голову мысль, что дочь, судя по всему, весьма неравнодушна к супругу — и эта мысль вызывала в нём глубокое удовлетворение от хорошо проделанной работы.

Руби с детства отличалась большим прагматизмом и логическим складом ума, и умудрилась дожить до двадцати пяти лет, ни разу не влюбившись. В целом, оно было и к лучшему — страсти юных девиц зачастую весьма разрушительно сказываются на их судьбе — но господин Михар всё же испытывал на этот счёт некоторое беспокойство, скорее от того, что опасался, что внезапное чувство проснётся в дочери катастрофически не вовремя и к объекту самому неудачному.

Теперь же выходило, что интрига складывается самым что ни на есть удачным образом: и Тогнар сам ринулся поскорее жениться, даже разыгрывать тщательно продуманные заготовки не пришлось, и дочь, судя по всему, прониклась к супругу симпатией.

Личное счастье дочери, безусловно, входило в число ценностей господина Михара, пусть и не было тем приоритетом, на котором он строил свои планы.

Таким образом, на ближайшее время Михар поставил дочери простую и конкретную задачу — примириться с Райтэном — и отбыл по своим столичным делам, полагая, что торопить события не стоит, а тем более не стоит нервировать зятя своим присутствием в непосредственной близости от него.

Руби была таким положением дел вполне довольна: работать под постоянным контролем отца ей не нравилось. Слишком велика была разница в опыте и уровне понимания интриг, и, как бы хорошо Руби ни справлялась с порученным ей делом, у отца всегда находился повод преподать ей очередной урок, объяснить, в чём она была неправа на этот раз, и предложить более разумные стратегии поведения в тех или иных случаях. Это всё, конечно, высказывалось мягко и с заметной отцовской заботой, но всё же раздражало, надоедало, ранило, в конце концов, и Руби постоянно преследовало то чувство, что она не дотягивает до некоей высокой планки, которой должна бы соответствовать.

Интрига с замужеством понравилась ей с самого начала, потому что, во-первых, предоставляла ей широкую свободу действий без непосредственного контроля отца, а, во-вторых, позволяла проявить лучшие свои качества и показать, что она тоже чего-то стоит. Так что возвращения Райтэна и Дерека из Брейлина она ждала с большим нетерпением, готовясь блеснуть обаянием и начать строительство самого счастливого брака на свете.

Дело, однако, пошло совсем не так, как она планировала.

При встрече Райтэн вовсе не блистал дружелюбием. Он, впрочем, попытался отобразить что-то, долженствующее означать вежливую улыбку, но получилось у него настолько плохо, что такая гримаса не обманула бы и самую наивную девушку на свете.

Руби наивной не была и отчётливо увидела: он ей не рад настолько, что предпочёл бы и вовсе не видеть.

Это было ожидаемо, но досадно: она рассчитывала, что за время поездки он успеет успокоиться и станет готов к примирению.

Однако ж, не удостоив её даже минимальной светской любезностью, кою пусть даже фиктивный супруг должен был проявить по отношению к жене во время встречи, он незамедлительно умчался куда-то по делам — настоящим или вымышленным — и даже огорчённо-поникший вид, всегда особо удающийся Руби, в этот раз не помог.

Впрочем, как — не помог? Следующий за Райтэном Дерек притормозил, притянул её в утешительные объятья и ласковым тоном отметил:

— Ну, он ещё не отбушевался, ты же его знаешь!

Удаляющуюся спину друга он проводил взглядом весьма недовольным: для дела было бы неплохо, чтобы Райтэн худо-бедно изобразил какую-то готовность идти на контакт.

Он, впрочем, изобразил — ту самую попытку вежливой улыбки — и, видимо, это был тот максимум лицемерия, на какое он был способен.

— Я его так ждала… — тихо призналась Руби.

— Выше нос! — щёлкнул её по этому самому носу Дерек, тем приподнимая его, и пообещал: — Отбушует, куда он денется!

Голос его звучал весело и уверенно; изобразив напоследок какой-то полусветский-полушутовской поклон, он унёсся догонять. Руби улыбнулась ему вслед: ей нравился Дерек, в его манере она видела что-то солнечно-доброе, и теперь ей было приятно получить от него поддержку.

…через пару недель только на этой дерековской поддержке она и держалась — потому что Райтэн упорно избегал её всеми приличными и неприличными способами.

В конце концов, именно Дерек поставил вопрос ребром: либо они (избегающий Руби Райтэн и лелеющий свои ненаглядные карты Илмарт) берутся за ум и как-то включаются в интригу, либо он, Дерек, из этой интриги выходит, потому что сколько можно, наконец, тащить всё на себе одном! Признав его правоту, друзья кое-как предприняли шаги по поиску компромисса. Илмарт заявил, что совсем не против изображать дружелюбие, если Руби и пальцем не притронется к его картам, а Райтэн обещался выдавить из себя какую-то готовность к контакту, если они не будут оставлять её с ним наедине.

Вздохнув, Дерек предложил привести Руби в их кружок любителей карт, чтобы заняться с нею вместе уже основательно подзабытым словарём парфюмерных терминов. Илмарт тут же согласился: что угодно, лишь бы не его карты. Райтэн было обрадовался и заявил, что его присутствие совершенно излишне, потому что ни к картам, ни к переводам он никого отношения не имеет. Илмарт и Дерек мрачно переглянулись и пообещали позвать Олив — что тут же вызвало большой энтузиазм.

— Северное направление торговли! — хлопнув себя по лбу, подскочил Райтэн и куда-то понёсся.

Успев, впрочем, пообещать, что придёт.

Проводив его недовольными взглядами, Илмарт и Дерек переглянулись. «Угу-угу, конечно, чисто торговый интерес! Кому ты затираешь!» — откровенно читалось в их глазах.

— Безнадёжно, — резюмировал Илмарт.

Дерек только печально вздохнул. План «притвориться, что они влипли в интригу по уши, и, таким образом, узнать, что нужно Михару» грозил провалиться полностью, даже толком не начавшись.

Таким образом, на следующий вечер они все снова собрались в том же кабинете — только Дерек в этот раз сидел не под окном с Райтэном, а с Руби.

Та, первоначально обрадованная приглашением, теперь тяжко вздыхала, потому что Райтэн, определённо, предпочитал игнорировать факт её присутствия. Он, впрочем, односложно отвечал, если она сама обращалась к нему, но на лице его столь откровенно читались досада и недовольство, что Руби быстро забросила попытки разговориться.

Время от времени Райтэн бросал недовольные взгляды на Дерека — мол, погляди, на какие жертвы мне приходиться идти! — но сочувствия и понимания не достиг. Дерек лишь закатывал глаза и дёргал плечами: мол, твои проблемы и распутываем же.

Наблюдая эти переглядки, Руби хмурилась. Настроение её стремительно ползло вниз с каждой минутой. Особенно раздражала её Олив, которая легко и непринуждённо перешучивалась со всеми тремя мужчинами как со старыми друзьями.

Олив ей и вообще не нравилась. Руби в ней подбешивало многое: стабильно небрежная растрёпанная коса, вечно помятые платья, у которых рукава были запачканы чернилами, а локти — потёрты, неаккуратно обломанные ногти, громкий смех и резкий голос, нахрапистые мужские манеры, лишённые всякого изящества небрежные позы, привычка сидеть, сгорбившись… и иногда от неё — кошмар! — пахло потом! Руби особенно раздражалась от того, что от природы у Олив были великолепные данные — но она, кажется, делала всё, чтобы свести на нет достоинства собственной фигуры и лица.

И при всём при этом ужасе — Руби с завистью и злостью понимала, что она — нравилась! Откровенно и глубоко нравилась и Дереку, и Илмарту, и, что особенно досадно, Райтэну!

Руби, которая всегда с большой тщательностью следила за своей одеждой, внешним видом, голосом, осанкой, позой и мимикой, находила крайне несправедливым, что женщина, которая всем этим презрительно пренебрегает, умудряется при том кому-то нравится — да как она только смеет!

Нет, добро бы кому-то!

Она нравилась именно тем трём мужчинам, которые очень нравились самой Руби. Весёлый, полный солнечной доброты Дерек, яркий, решительный Райтэн с пронзительно-благородным характером и наполненный сдержанной уверенностью в себе и своей силе Илмарт, надёжный, как неприступные крепость.

Её ужасно раздражало, что Дерек, который с такой почти отеческой заботой помогал ей с переводом, никогда не шутил с нею так, как шутил с Олив.

— Ты его к своей косе привяжи! — веселился он, когда Райтэн опять унёсся в неведомые дали за каким-то нереально важным документом, требующимся вот прямо сейчас, а Олив начала в очередной раз по-доброму возмущаться его непоседливостью.

— Ты желаешь мне такой страшной смерти, Дер? — насмешливо отвечала она, лениво откинувшись на спинку стула и вытянув вперёд ноги — из-под подола тонкого платья нелепо выглянули некрасивые, но практичные сапоги. — Он же меня за эту косу по всему университету протащит и даже не заметит! — рассмеялась она, подёргав себя для вида за волосы.

— Ну, ну! — не сдавался Дерек, шелестя бумагами совершенно бессмысленно. В глаза его светились лукавые ласковые искорки, на губах дрожала сдерживаемая улыбка, а голос, казалось, обогревал самое сердце: — Тэн слишком галантен, он не станет волочить даму по университету за косу.

— Кто галантен? Это Тогнар-то? — расхохоталась Олив некрасивым, громким смехом — и, к большой досаде Руби, её поддержали и Дерек, и Илмарт.

В кабинет ворвался вернувшийся Райтэн — он даже не взглянул на Руби, всё его внимание было приковано к до сих пор хохочущей Олив. Он на миг сбился с шага, залюбовавшись, но почти тут же понёсся дальше.

— Я говорил! — торжествуя, потряс он документом в своих руках. — Я же говорил!

Он порывисто, в несколько шагов, почти пробежал через кабинет, к самому столу Олив, сунул ей лист — она, хмурясь и щурясь, начала вчитываться. Его, кажется, не устроило то, что дело идёт так медленно: обогнув стол, он уселся на корточки ей под боком и принялся тыкать пальцем в какие-то строчки, лихорадочно и быстро что-то объясняя, глядя то на неё — снизу вверх — то в бумагу. Олив, кусая губу, слушала внимательно, потом раздражённо возражала. Руби не понимала смысла их беседы — слишком много непонятных ей географических названий, терминов и имён — но её ужасно, ужасно раздражало, что они были этой беседой чрезвычайно увлечены. Они, постоянно перебивая друг друга и заканчивая друг за друга фразы, постоянно прикасались друг к другу, даже не замечая этого, и, казалось, забыли напрочь о том, что в кабинете есть и другие люди.

В какой-то момент, заведённый очередным возражением, Райтэн вскочил. Размахивая руками, он принялся объяснять — что-то о вторичных выгодах и окупаемости в масштабах десятилетия, Руби сразу потеряла мысль, — Олив тоже вскочила, и тоже заразмахивала руками, и её аргументы казались уже куда как более внятными — мол, нельзя при долгосрочном планировании полагаться на гипотетические… ах, нет, это сперва аргумент казался Руби более понятным…

От возмущения её отвлёк тихо хихикающий Дерек. Заткнув рот кулаком, он наблюдал за потасовкой с большим интересом и явным одобрением. Его особенно забавляло, что Райтэн и Олив как в зеркале отражают друг друга и выглядят сейчас совершенно одинаковыми.

Руби вспыхнула от злости, досады, ревности и странного, сосущего чувства… непричастности к происходящему.

Больно закусив губу, она заставила себя перестать глазеть на Райтэна с Олив и основательно уйти в перевод. Получалось плохо, потому что выкрики про кривые безразличия (что?) и репутационные издержки (что-что?) заполняли собой, казалось, весь кабинет.

— Олливи, да просто согласись с ним уже! — вдруг вмешался в перепалку густой и весёлый голос Илмарта.

На лице Олив застыло недоумение, смешанное с раздражением.

— В самом деле, — вдруг, отложив книгу, встал Дерек и подошёл ближе к ним. — Поверь моему опыту, с Тэном проще согласиться, — даже спина его каким-то образом выражала сдерживаемое веселье.

Руби успела заметить, как по лицу Райтэна скользнула тёплая, почти нежная улыбка, которую, впрочем, он сразу преобразовал в суровую усмешку. Однако горящие весельем и азартом глаза не позволяли купиться на эту усмешку: очевидно, он наслаждался разговором, наслаждался от всей души и самим спором, и Олив как собеседницей, и вмешательством друзей.

— Се-Стирен, — весело начал он, и в этом его, казалось бы, отстранённом обращении по фамилии было больше тепла, нежности и чувства, чем в том «Руби», которое он обращал к ней, — послушай умных людей, они дурного не посоветуют!

— Больше никаких споров с Тогнаром! — со смешком подтвердил Илмарт, откладывая кисть и демонстративно поднимая руки. — Мне прошлого раза хватило!

Трое мужчин заразительно рассмеялись; Олив чуть нахмурилась, не понимая причин веселья, и их ей объяснил Дерек:

— В последний раз, когда мы пытались с ним спорить, дело закончилось тем, что мы дружно рванули в Северную Анджелию, потому что ему втемяшилось создать её карту.

Тут рассмеялась и Олив: звонко, радостно, чисто — Райтэн откровенно ею залюбовался, и лицо Илмарта тоже озарило светлой улыбкой.

У Руби закололо в глазах. В голове стало пусто и гулко, лишь сильные удары пульса бились в виски, отдаваясь болезненным гулом.

Она тихо встала и вышла, не замечая за собой, что плачет.

Её отсутствие заметили только спустя четверть часа — после того, как Олив согласилась на полную капитуляцию и безусловное принятие всех безумных планов Райтэна, касающихся торговли в северном направлении.

— Кажется, господа, — почесав себе бороду, отметил задумчиво Дерек, — интриги — это не наша сильная сторона.

Лицо его приняло самое постное и недовольное выражение. Остальные трое незамедлительно изобразили такие же постные лица и скорбно покивали.

С минуту они стояли и кивали друг другу, ведя негласный спор на тему того, у кого получится самый скорбный и драматичный кивок.

В конце концов, все они снова хором рассмеялись.

Должно быть, никто из них всерьёз не жалел о том, что не умеет интриговать.