Верь только мне (СИ)

Глава 50.1 Вильгельм

На этом провокационном вопросе наш разговор прекратила влетевшая истребителем в комнату тетя Миля, и потащила меня на выход.

— Ты мне поездку не саботируй! — ворчит на меня, — Если мы в аэропорт не успеем, то пешком пойдешь!

Спускаюсь по лестнице и ловлю себя на мысли, что теперь понимаю, почему тетя так торопит меня переехать. Она всегда знала про дом.

Отбытие получается сумбурным. Снаружи на прощание фотографирую глазами дом, по которому вряд ли буду скучать.

Обнимаю Макса и Аню, жму руку Федору.

Кудрявый эмпат оттесняет всех подальше от крыльца, давая мне шанс спокойно попрощаться с отцом, который все это время только наблюдал за происходящим с крыльца, выкуривая одну сигарету за другой.

— Я тачку твою вчера в парке оставил, попросил Федора пригнать вечером, — не знаю, с чего начать разговор.

— Ясно.

Мы оба молчим. Меня разрывает напополам: сказать ему, что я тоже в курсе, что мы не родня? Или же продолжать делать вид, что я убежден, что я его сын?

Воздух становится тяжелым и вязким, несмотря на сыплющийся снег. Стряхиваю его с волос и плеч, ожидая непонятно чего.

— Спасибо, что ребят моих отмазал, и что мне не пришлось много по судам таскаться, — решаю закончить наше общение хоть на какой-то позитивной ноте.

— А твоя несносная подруга тебя не провожает? — выдыхает с дымом отец.

Почему несносная? Что успело произойти, пока я был в отключке?

Загораюсь лампочкой, но сразу же растаптываю это неуместное любопытство.

Похуй, что там было. Точно должно стать похуй, когда самолет оторвется от земли.

— Ладно, мы опаздываем, — игнорирую вопрос.

Обниматься было бы смешно, слишком запутанно все между нами, и распутывать это тянувшееся десятилетиями дерьмо у меня нет ни сил ни желания.

Поэтому просто пожимаю бате руку.

Вырастил чужого ребенка как мог, и на том спасибо.

— Вилли, — глухо говорит отец, когда я направляюсь в сторону машины.

— Да? — оборачиваюсь.

— Я всегда любил твою маму. Пусть тебе так и не кажется.

Я знаю, пап, знаю. Теперь-то точно знаю. Любил так, что отпустить ее не смог. Но и ошибки ее до конца простить ей не смог. Так и прожили как попало, пока она не ушла на тот свет.

Если любишь — отпусти, иногда так лучше.

На этой мысли нутро подозрительно скручивает.

Если любишь — отпусти, иногда так лучше…

Если любишь — отпусти, иногда так лучше…

Если любишь — отпусти, иногда так лучше…

Виолетта, блять! Не приведи ни одна высшая сила к тому, что ты с такой же мыслью решение о расставании приняла. Ты ведь могла, глупый трусливый Олененок. Могла же?

Нет, нахрен! Это моя больная фантазия до сих пор отказывается верить в то, что она меня просто не любит, вот и придумывает теории заговора.

— Вильгельм!!! — очень настойчиво выкрикивает тетя уже из машины, вырывая меня из мыслей.

Смотрю отцу в глаза, прощаясь.

Напоследок киваю ему примирительно.

— И тебя, даже если тебе так не казалось, — доносится мне в спину голос отца сквозь хруст свежего снега под моими ботинками.

Всполох противоречивых эмоций накрывает. Замираю на десятую долю секунды, но лица повернуть не решаюсь. Делаю вид, что не расслышал и просто шагаю прочь.

Поздно. Слишком поздно это все.

-----

С неба щедро валит, и трасса похожа на серое месиво. Всю дорогу до аэропорта тянемся в пробках, тетя причитает, что мы опоздаем, а я полностью отключаюсь от реальности, глубоко погружаясь в свои мысли.

В самолете первым делом вставляю в уши наушники, отсекая любую попытку со мной общаться.

Когда же самолет набирает высоту, то я удаляюсь в уборную, попросив стюардессу подготовить мое место ко сну. Рейс ночной, мы летим бизнесом. Тетя уснула еще на взлете.

Вернувшись, сразу заваливаюсь в разложенное кресло и поднимаю перегородку.

Накрываюсь тонким самолетным пледом с головой, выкручиваю музыку до предела, что даже всепроникающий рев турбин перекрывает.

Остаюсь наедине с собой.

Один. Как обычно. Ничего не изменилось, только душа в клочья и кости переломаны.

Закусываю кулак, ощущая неминуемо подступающую волну боли.

Сука. Как же хуево. С какой стороны не прокручивай.

Мне горько за судьбу родителей, которую не переписать.

Мне хуево быть отвергнутым Виолеттой.

Мне пиздец как непросто переварить мысль о своем происхождении.

А еще я ненавижу себя за то, что не додумался всерьез взяться за Лиса сразу, позволив этому всему случиться.

Я в ахуе от того, что лечу вникуда, и мне внезапно жалко своих просранных лет и посланных чувств.

Последние источники света в кабине гаснут, и я наконец даю выход эмоциям. Просто реву. как сука, беззвучно трясясь.

Обесточен. С корнем выкорчеван.

Моя изодранная душа тащит бренное тело, чтобы оно попыталось прижиться на новой почве.

Открываю фотку Олененка, где она в своей салатовой шапке, которую я заскринил в какой-то из тех немногочисленных дней, когда у нас все было хорошо. Я любил тебя! Любил!!!

Пепелище внутри вздымается стеной черной злости, и в порыве я удаляю единственную ее фотографию. Удаляю ее и из хранилища и из корзины. Нахуй. Довольно того, что ее глаза вытатуированы у меня на сердце. Как и ее прощальные слова.

Пацан во мне воет навзрыд. И я понимаю, что он умирает. Вместо него во мне кристаллизуется новая личность. Повзрослевшая, со шрамами и без чувств. Напрочь.

Умываясь последними каплями собственного бессилия, клянусь себе, что приземлившись, как раньше уже не будет.