Волки

IX. Засада

Дверь в принципий отворилась, впустив внутрь холодное дыхание Борея. Пару папирусов сдуло со стола. Марциал успел поймать один из них и с неудовольствием взглянул на вошедшего.

Гентиан прошёл к столу, рывком развернул один из стульев и уселся. При этом бесцеремонно облокотился на столешницу, подвинув один из кожаных футляров так, что едва не сбросил его на пол. Марциал покачал головой, спас футляр от падения и нагнулся за улетевшим свитком.

— Чем ты раздражён, Децим? — спросил он из-под стола.

Гентиан дождался, пока Марциал вылезет.

— Пропал один из моих людей, — сказал он нервно, сквозь зубы.

— Кто и при каких обстоятельствах? — скучным голосом поинтересовался Марциал.

— Два контуберния было отправлено на заготовку дров, — ответил Гентиан, — вернулись не все. Где сгинувший ублюдок, никто не знает, бездельники ничего не видели и не слышали…

Гентиан витиевато выругался. Марциал поморщился.

— Дезертировал? — предположил он.

— Этот? — удивился Гентиан, — это же бритт из «Благочестивой»! Они же там все, как один, герои! Говноеды сраные… Корчат из себя невесть кого…

Действительно, если бы кто и дезертировал, то уж точно не бритты, которым совсем недавно цезарь пожаловал гражданство. Да ещё и после окончания (в основном) боевых действий. Какой смысл бежать, когда ливни дакийских стрел уже иссякли и начался дождь из наград и почестей?

Или всё же есть смысл?

Первая вспомогательная когорта бриттов находилась в подчинении Гентиана. Великовата честь для сопляка, не по летам, да заслуги родителя и личное расположение цезаря и не такое могут. Юный трибун тот факт, что его поставили командовать подразделением доблестных воинов, отмеченных императором, оценил невысоко. С подчинёнными вёл себя высокомерно. Кое-кому там недавно всыпали розог. Проступок, вообще-то, наказанию соответствовал, но иной начальник наорал бы на провинившегося и тем ограничился. Ну, может, двинул бы в рожу разок, но и только. А Гентиан применил экзекуцию.

Может, тот самый обиделся? Наказанный?

— Как звать пропавшего? — спросил Марциал.

Гентиан назвал имя.

Нет, это другой. Гай Целий по долгу службы всё знал о преступлениях и наказаниях, свершавшихся в лагере. Интересное дело — пропал ауксилларий, служивший в той самой когорте, двое бедолаг из которой буквально на днях погибли при странных обстоятельствах вместе с паннонцами Максима. Случайность?

— Не будешь ли ты, Децим, любезен, пригласить ко мне этих твоих дровосеков для беседы? — попросил Марциал.

Беседа мало что прояснила. Шестнадцать человек среди бела дня валили сухостой. Одного не досчитались. При этом не слышали подозрительного шума.

— Снег в лесу лежит, — сказал Марциал и поинтересовался, — чужие следы видели?

Ему отвечали, что следов было много, но они там сами же и натоптали, когда хватились товарища и начали искать. Гай Целий в сердцах сплюнул и вызвал Лонгина.

— Тит, возьми десяток людей и одного из этих болванов в проводники. Обшарьте там всё.

— Я возьму Бесса? — спросил Лонгин.

Марциал кивнул.

Следы, конечно же, были. Вели в непролазную чащу, куда горе-дровосеки не решились сунуться, побоялись засады.

— А крови-то ни капли, — заметил Сальвий, — живым взял. Если, конечно, шею не свернул.

— Взял? — переспросил Лонгин, — думаешь, похититель был один? Может, след в след ступали? Да и не факт, что это похититель, может наш бритт действительно дезертировал.

Бесс покачал головой, но ничего не ответил.

Эксплораторы пошли по следам, продираясь через густой ельник. Добрались до заросшего колючим кустарником оврага.

— Нет, не дезертир, — уверенно заявил Бесс, — похитили парня.

— Почему так думаешь? — спросил Лонгин.

— Смотри, командир — вот тут похититель топтался некоторое время. Высматривал, как ловчее спуститься. Вот здесь полез вниз, но неуклюже. Слишком много кустов наломал. А вот тут он поскользнулся. Целую борозду пропахал. Ему неудобно было, он на плечах связанного бритта тащил.

Лонгин недоверчиво покачал головой.

— Ничего это не доказывает.

— Ну как нет-то? — возмутился Бесс, — смотри, как снег примят! Тут явно двое по склону сползли, а не один!

Лонгин, не ответив, начал спускаться вниз. Разведчики последовали за ним.

На дне оврага журчал ручей. У самой воды на ветвях кустов поблёскивали сосульки.

Лонгин осмотрелся. Следов на противоположном склоне не наблюдалось.

— Прямо по воде пошёл, — предположил один из разведчиков.

— Направо или налево? — гадал Лонгин.

— Направо, — сказал Бесс, — посмотри вон туда.

Довольно далеко от них, шагах в тридцати, поперёк оврага лежало бревно, покрытое двойной шубой зелёного мха и снега.

— Что там? — не понял Лонгин.

— Плешь видишь? — спросил Бесс, — в одном месте снег сметён. Кто-то через бревно перелезал.

— Глазастый ты, Сальвий, — похвалил Лонгин.

Разведчики разделились на две группы, и пошли в указанном направлении по обоим берегам оврага. Лонгин не хотел мочить ноги, к тому же на пути ещё не раз встретились поваленные деревья, перекрывавшие ручей, словно мостки. Их покрывали нетронутые ноздреватые шапки снега. Если здесь и прошёл человек, то бревна он или перешагивал, или подлезал под ними.

Бесс сосредоточенно крутил головой, опасаясь пропустить место, где незнакомец выбрался из оврага. Один раз ему показалось, что он увидел след, но тот, как оказалось, принадлежал оленю, которому зачем-то не так давно приспичило переправиться через ручей.

Сальвий пребывал в задумчивости и его невысказанный вопрос к самому себе озвучил Лонгин:

— Что, если этот ублюдок специально снег с бревна стряхнул, чтобы след запутать?

— Может и стряхнул… — буркнул Бесс.

Декурион остановился, покосился на небо. Начинало темнеть. Шли уже долго и Лонгин все больше нервничал.

— Надо было разделиться, — сказал один из разведчиков.

— Ага, разбежались, — ответил другой, — тут ещё не известно, кто кого ловит.

Лонгин покачал головой.

— Возвращаемся. На ночь я в этом лесу не останусь.

Установилась тёплая погода и пушистое белое покрывало, укрывшее землю на несколько дней, исчезало на глазах. Это весной слежавшийся снег долго тает и остаётся в низинах даже тогда, когда вовсю уже набухают почки на деревьях, а сейчас зима ещё только пробовала силы.

Искать следы в сыром чёрном лесу стало сложнее. Когда двумя днями позже без вести пропал ещё один ауксилларий, поисковые партии снова вернулись ни с чем. Хотя в этот раз невидимый похититель наследил сильнее.

Три десятка солдат вспомогательной когорты (на этот раз не злополучные бритты) валили лес для строительства лагеря. Здесь же, прямо на месте, очистив бревна от сучьев, раскалывали их клиньями на доски (а иначе здоровенные лесины было бы очень трудно вывезти к лагерю). Двое ауксиллариев сосредоточенно занимались этим делом чуть в стороне от товарищей, когда все произошло. Никто ничего не услышал.

Когда их хватились и пошли искать, один обнаружился сразу. Он был мёртв. Убийца перерезал ему горло. Второй бесследно исчез.

Когда о происшествии узнал Адриан, он пришёл в ярость.

— Расслабились?! — бушевал претор, исподлобья взирая на вытянувшихся по струнке центурионов, — решили — всё, война окончена?! Кто отменил приказ все работы вне лагеря проводить с охранением?!

Центурионы, многие из которых были значительно старше претора, потупив глаза, переглядывались, словно зелёные тироны. Действительно расслабились. Виной всему — отрубленная голова царя даков. Это она заставила их забыть, что они не в относительно безопасной Мёзии, где и то постоянно соблюдались меры предосторожности при внешних работах.

Виновных Адриан наказал удержанием части жалования. Покричав, не стал слишком зверствовать, всё же провинившиеся были людьми весьма заслуженными. Они и сами от себя не ожидали подобной беспечности.

— Я его поймаю, — пообещал Гентиан.

— Как? — спросил Адриан.

— Как ловят зверей для венаций, — отметил молодой трибун, — отец мне рассказывал, в Первом Германском как-то создали специальный отряд медвежатников, так те за полгода наловили пятьдесят медведей.

Первый Германский, стоявший в Колонии Агриппине немало «отличился», перебегая в годы смут от одного бунтовщика к другому. Легион трусов и мятежников, в итоге расформированный Веспасианом, его старались не вспоминать. Адриан поморщился.

— Твой отец не служил в Первом Германском.

— Разумеется нет, — усмехнулся Гентиан, — любое отношение к этим позорным ублюдкам весьма повредило бы пути чести, а мой отец…

— Так как ты собрался ловить убийцу, Гентиан? — перебил его Публий Элий.

— Как медведя, разумеется, о чём я и толкую.

— Он ведь не медведь, — покачал головой Адриан.

— Как знать, — хмыкнул Гентиан.

— Следы вполне человеческие.

— Это не важно. Полагаю, ловить следует, как медведя.

— То есть посадишь козлёнка в ловчую яму и затаишься поблизости? — спросил Адриан тоном, в котором явственно угадывалась насмешка.

— Почти, — ответил трибун, — этот, с позволения сказать, «не медведь», похоже, очень любит жрать бриттов. Вот тебе и козлёнок.

— Своих людей подставишь, как наживку? — удивился Адриан.

Трибун кивнул.

Публий Элий пристально посмотрел на него, но ничего не сказал.

«Вот же мерзавец».

— Разумеется, найду добровольцев, — пообещал Гентиан.

Легат не ответил.

— Да, кстати, претор, почему бы тебе не продолжить успешный почин предшественников? У тебя же тоже Первый легион. Хоть и не Германский, но всё же. Может выдашь мне «медвежатников»? Поддержишь, так сказать, славные традиции?

Гентиан улыбался. Публию хотелось съездить ему по роже.

— Вот нас-то нахрена погнали? — ворчал Гней Прастина, подбрасывая в чахлый костёр хворост, — если варвары режут ауксиллариев, пусть бы те и ловили их. А мы здесь причëм, а дрочила?

Легионеры Первого Минервы сидели несколькими группами возле костров, разведëнных на дне оврага. Было их тут четыре контуберния, а чуть поодаль, в паре сотен шагов, возле дороги, расположилось полдюжины бриттов-ауксиллариев. Половина на виду, нагло и беспечно, другая половина скрытно. Первые служили наживкой для варваров, вторые в засаде — подмога. А легионеры должны были прихлопнуть неведомых убийц, если бритты сами не справятся. Скажем, если тут вовсе не один варвар орудует, а целый отряд.

Бритты вызвались добровольцами. Гентиан посулил им при успехе, то есть при убийстве или изловлении непримиримых варваров, что нападают из засад, всех добровольцев сделать дупликариями и, помимо этого, щедро наградить разовой донативой, без удержания. В размере полугодовой платы. Из своих средств, коих у него, сына сенатора, имелось в достатке.

— Начальству виднее, — пробормотал Корнелий Диоген, — и прекрати меня так звать.

Он негромко разговаривал с Авлом Назикой на греческом, чем изрядно раздражал Балабола, который не понимал ни слова. А вот Молчаливый Пор, похоже, понимал, потому как слушал с интересом и даже временами морщил лоб, совсем по-детски, когда в речи товарищей проскакивало нечто сложное.

Для Авла греческий не был родным, но он изучал его охотно и уже мог прихвастнуть «александрийским» выговором. Хотя до аттического ему было далековато.

— Ну а что такого? — спросил Гней, — тебя Диогеном звать, а я слышал тот гречонок, тëзка твой, что в пифосе жил, был знатным дрочилой. Прямо на агоре при всëм честном народе рукоблудил.

— Это всë, что ты о нëм слышал? — раздражëнно поинтересовался Корнелий.

— Ну да. А что, ещë чем-то знаменит?

Диоген сплюнул.

— Я слышал, од из кидиков, — подсказал Авл Назика, — даже, бгоде, сабый глабдый из дих.

— И чë?

— Оди считают дищету добгодетелью. Если кто себьи и доба де ибеет, габоты де здает — тот лучший челобек. Вегдее пёс. Жиздь поздал, как истиддый пëс.

— Чего не знает? — переспросил Прастина.

— Габоты.

— Не понимаю! — рассердился Балабол.

— Читать и писать не умеет! — рявкнул Молчаливый Пор у Гнея над ухом, — чего непонятного?

— И зачем плеваться… — обиженно проговорил Гней, — может по-вашему, по-фракийски и понятно всë, да не все же знают.

— Дурень, он на латыни с тобой говорит.

— Если это латынь, то я Цезарь Август.

— Да уж, с самомнением у тебя порядок, — сказал Диоген на греческом и усмехнулся, а потом добавил на латыни, — lingua latina non penis canina.

— Я ж и говорю, — осклабился Балабол, — всë у вас, у гречишек через жопу. Двух слов связать не можете. Правильно будет — non penis canis est.

Хрустнула ветка. Гней схватился за меч, но это оказался свой — Баралир Колода, он же Пень, он же Чурбан. Иллириец, земляк Пора. С Молчуном они, правда, особо не дружили. Пор — городской, читать и писать умел, а Баралир родился в какой-то захудалой горной дыре, где до сих пор думали, что Великой Иллирией правит могучий царь Агрон.

Ну, сказать, по правде, на самом деле не думали. Это образованный Диоген так пошутил. Когда Баралир пришёл под крылья Орла, то говорил на чудовищно ломаной латыни и до сих пор не слишком продвинулся. Как он прошëл пробацию и оказался в легионе, никто не мог понять, а сам он объяснить. В легионы попадали только граждане, а негражданам одна дорога — в ауксилларии. Но дремучий Баралир, внезапно, по всем спискам проходил уроженцем ветеранской колонии, гражданином. В контубернии Летория преобладало мнение, что пристроил деревенщину муж его сестры, ветеран. Не иначе — кому-то дал на лапу.

Corruptio.

Колода своей службой последовательно продолжал эту позорную линию — отличался исключительной недисциплинированностью. К своему контубернию он выполз не один, а в компании с бриттом.

— Вы чего здесь? — сурово спросил Марк Леторий.

— Вот, значит, это самое, — выдавил Колода и кивнул на бритта, — он, стало быть. Его, это, Ульпий звать. Он с нами тогда был. Ну, в этой, как там еë. Короче, помните же? Драку, ну?

Леторий перевёл взгляд с одного «хорошего» варвара на другого. Тот осклабился.

— Уллпий, ео.

— Вы все Ульпии, — вставил Диоген.

— Ео, — кивнул бритт, рыжий, усатый, — се.

— Своё-то имя есть? — спросил Гней, — как вас различать-то?

— Ты зоуи Уллпий Лир.

— Стало быть, твоё настоящее имя — Лир? — уточнил Леторий.

— Нанн. Ты так зоуи. Другие зоут. Всем назыуать неллза.

Говор ауксиллария звучал чудно, непривычно.

— Варвары… — усмехнулся Диоген.

Пор посмотрел на него вопросительно, и Корнелий объяснил.

— Колдовства боятся. Колдун имя узнает — власть получит.

— Ео, — подтвердил бритт и добавил, — имя знайут близкие.

Он помолчал немного и добавил:

— Быуает, гоуорат тем, кто кладьет в могилу.

Он внимательно посмотрел на Диогена и спросил:

— Ты гроегуйр?

— Ага, — усмехнулся Прастина, догадавшийся, о чём спросил варвар, — из гречишек он. Умненький.

— Ладно, — хлопнул ладонью по бедру тессерарий, — так ты чего припёрся?

— Веубид ходит? У мена ест.

Бритт бросил легионерам под ноги небольшой мех. Внутри булькнуло.

— Выпить? — переспросил тессерарий, — вы там что, пьёте? В засаде?

— Ео, — продолжал улыбаться бритт.

— Совсем охренели?

— Нанн, — помотал головой варвар, — не беудет ничто. Не придёт.

— Кто? — машинально спросил Марк, хотя и сам понимал, что вопрос не имеет смысла, — почему так уверен?

Бритт глубокомысленно посмотрел куда-то в сторону, сдвинул шлем на лоб и почесал себе загривок. Потом подсел на подтащенное к костру бревно и положил мех перед легионерами.

— Не придёт. Умный. Как уаш гроегуйр-лливраур, — бритт усмехнулся.

— Ты знаешь, кто он?

— Дух. Один из Гуинн Аннун, — ответил бритт, — одделлилса от своры. В Самайн. Анектомар погиб в Самайн.

— Это что за тварь?

Лир пожал плечами.

— Гончий Аннун. Бездна, где мёртуый. Гончий несутса по небу в ночь Самайн, хуадают души.

— Защити, Митга… — еле слышно прошептал Авл Назика.

— Не придёт, — повторил бритт, — сюда нанн. Мы не нужны.

— Откуда знаешь? — спросил Леторий.

Бритт пожал плечами. Прикоснулся к груди.

— Отсюда, — потом прикоснулся ко лбу, — отсюда.

Улыбнулся и развёл руками.

— Не знаю.

— Ну и чего бред всякий несёшь, раз не знаешь? — прошипел Прастина.

Бритт пожал плечами и спросил:

— Так уы будъете пит? Жрат?

— Нет, — отрезал тессерарий, — у нас приказ. И у тебя тоже.

Бритт усмехнулся. Поднялся и подобрал мех. Собрался уже уйти, но задержался. Задумчиво посмотрел в сторону, где стоял лагерь легионов. Покусал губу и сказал:

— А может не гончий. Может — фуэллах.

— Кто? — переспросил Диоген.

Бритт не ответил, сделал три шага прочь, хрустя сучьями и мокрым снегом. Остановился и бросил через плечо:

— Мойо имья Ллейр ап Кередиг. Из атребатов.