Волки

XIX. Волчата

Благородный янтарный фалерн разогрел кровь, мёрзнущую в этой промозглой, продуваемой всеми ветрами дыре. Сегодня какой-то особенно ветренный день. До костей пробирает. Не помогает даже тёплый плащ, отороченный волчьим мехом. Очень мёрзли ноги. Варвары ходят в длинных штанах, а римляне носят короткие браки, чуть ниже колен. Легионеры поголовно обзавелись тёплыми шерстяными носками, длиннее даже тех, что носят в холодной Германии. Многие ещё и обмотки поверх накрутили.

Марк Ульпий не мог позволить себе столь варварский внешний вид, вот и продрог. Теперь отогревался.

Ульпий Эвфросин, некогда верный раб, а ныне вольноотпущенник, оставшийся при, теперь уже не хозяине, а патроне, принёс ещё одно тёплое одеяло. Потом подкинул дров в очаг, долго гремел кочергой.

Дымохода тут нет. Дым утекает под потолок. Там маленькое окошко с задвижкой. Надо закрыть, как дрова прогорят, иначе в комнате очень быстро станет слишком холодно. Эвфросин позаботится, можно не напоминать.

Накануне императору пришлось поругаться с верным слугой. Эвфросин отвечал за платье цезаря, в том числе охотничье. Траян вызвал его и заявил, что намерен развлечься охотой. Слишком закис здесь, скоро покроется плесенью. Нужно размяться.

Эвфросин едва не в ноги ему вцепился. Не пустил. Призывал на свою голову любые кары, но твёрдо заявил, что цезарь поедет на охоту только через его труп.

Ведь там эта тварь… Она только того и ждёт.

Знают…

Все всё знают. Гораздо больше, чем следовало. Марциал и правда мышей не ловит?

Да нет, как тут скроешь. Как заткнуть рты тысячам солдат? Особенно после того, что случилось в лагере.

Что это всё же за тварь? Что ей нужно?

Она появилась после смерти Децебала. Может это его неупокоенный дух пытается отомстить?

Сура сказал, что это чушь собачья. Всё можно объяснить без привлечения сверхобычных сущностей. Остальные не столь уверены.

Лициний слишком много читает греческих философов. Как и Адриан. Но Публий ещё не дочитался гречишек до отрицания богов, а вот Лициний, похоже, к этому весьма близок. А может быть уже.

Эвфросин закончил возиться с дровами. Поинтересовался, чем ещё может быть полезен.

— Принеси-как мёду, дружище.

Статилий рекомендовал чаще пить вино с мёдом. Что же, одно из самых приятных лекарств, грех не последовать этому предписанию.

Вольноотпущенник скрылся за дверью, но вскоре вернулся с горшочком мёда. Смешал в кратере и удалился, удовлетворённый кивком благодарного патрона.

Вкус фалерна привычно изменился. Терпкий, сладкий. Мульс любят женщины, а Марк Траян не очень его почитал. Впрочем, то, что сейчас приготовил Эвфросин, это не мульс. Тот следовало готовить иначе. Мёда добавлять поменьше, смешать с пряными специями и хранить в закупоренных амфорах несколько недель. Некоторые потом ещё выпаривают так, что он даже и не пьянит вовсе.

Божественный Август как-то выпытал у столетнего Ромилия Поллиона секрет долголетия и тот назвал мульс.

Что ж, сам Октавиан прожил довольно долгую жизнь, не грех воспользоваться советом.

Статилий, впрочем, не стал лишать императора немногих радостей и ничего не сказал про выпаренный мульс. Просто вино с мёдом. И мёда побольше. Получается излишне приторно, но придётся потерпеть, это же лекарство. Врач прописал, никуда не денешься.

Траян доверял Статилию. Он расспросил его приватно о том человеке, которому Критон написал письмо. Врач поведал некоторые вещи, которые императора встревожили. Знаток сверхобычного. Все эти высокие материи пугали. Если что-то нельзя раздавить легионами, то от такого стоит держаться подальше.

На столе лежал свиток с лирическими виршами. Как хоть тут оказался, среди документов? Не иначе как Публий принёс, больше некому.

«Не горюй же о смерти, друг.

Ты же ропщешь, — к чему?

Плачь не плачь — неминуем путь.

Нам без жалоб терпеть

Подобает утрату. Пусть

Свирепеет буран

И безумствует север. Мы

Будем пить и хмелеть:

Нам лекарство от зол — вино».

Это Алкей. Публий нередко читал его стихи Марциане, она их любила. А когда её не стало, вот именно это стихотворение читал Августу.

Их тут двое таких, любителей поэзии. Только Гентиан всё больше стихи своей сестры читает, а Публий неизменно кривится и ворчит, что вирши Теренции дурны, преисполнены неуместного пафоса и безвкусны.

«Нам лекарство от зол…»

Ах, если бы всё зло мира можно было победить вином, Марк Ульпий с радостью стал бы преданнейшим из служителей Диониса.

Траян часто пил в одиночестве. Вообще очень много пил. Вино было одним из двух его пороков. Он сам, жена, благородная Помпея Плотина и покойная, увы, сестра Ульпия Марциана считали их главными. Большинство придворных лизоблюдов единственными, и достойными всяческого оправдания, «ведь никому эти маленькие недостатки не причинили зла».

Хотя уже то, что о них знали посторонние, чрезвычайно раздражало.

Страдая в ознобе и сетуя на скверную погоду варварских земель, эту отвратительную зиму, куда-как менее приятную, чем даже зима в Германии, принцепс некстати вспомнил тот давний разговор с Адрианом. Публий был против этой войны. Считал, что завоевание Дакии Риму невыгодно. Он не сомневался в победе двоюродного дядюшки, всегда по достоинству оценивал его полководческие и организаторские способности, и возражал вовсе не из-за предстоящих трудностей. Хотя, в общем-то, из-за них, но несколько иного рода. Он опасался не тягот войны, но чрезмерных забот жизни послевоенной.

«Теперь здесь придётся строить лимес и держать легионы».

Да, держать легионы. И, вероятнее всего, столько же, сколько в Паннонии. И как бы не пришлось доводить их число до четырёх, как в Германии и Британии с их толпами незамиренных племён. Будут ли и здесь угрожать враждебные племена?

Будут. Война ещё не закончена.

Не лучше ли было замирить Децебала? Одарить, купить, сделать «другом римского народа». Пусть бы союзные даки и держали эту границу за римлян, прикрывали от костобоков, бастарнов, сарматов и бесчисленного сонма варваров, что и по именам-то не ведомы и известно о них одно — им нет числа.

Адриан так и предлагал. Но этой же политики придерживался и Домициан. Траяна раздражала сама мысль оказаться продолжателем дела последнего Флавия.

Нет, Дакию следовало раздавить. Поставить на колени раз и навсегда.

Раздавили, поставили.

Раз и навсегда?

А вот это вопрос. Возможно, ответ на него скоро даст Публий Элий и два его легиона, что должны разбить последние силы даков на севере.

А здесь пора заканчивать. Эта дыра не стоит дальнейшего внимания цезаря. Скавриан обустроит колонию, а Публий, без сомнения, разгонит остатки варваров.

Пора домой, в Рим.

Закрывая глаза, Марк Ульпий уже видел свой триумф. Разливавшийся по жилам фалерн тому способствовал. Накануне Траян обсуждал с Аполлодором Дамасским проект грандиозной колонны, где во всех подробностях будут изображены обе войны. Император уже видел наброски углëм на досках.

В дверь постучали. Траян отставил в сторону кубок. Он ждал этот визит.

— Входи, Гай.

Но это был не Гай. Вернее, не он один.

Скрипнули петли, дверь отворилась. На пороге возник Адриан. Посторонился и Гай Целий за его спиной втолкнул в комнату, освещённую несколькими масляными лампами двоих детей. Вошёл сам, закрыл дверь и замер возле неё, скрестив руки на груди, как статуя.

Адриан безмолвной тенью переместился в тëмный угол и уселся там в кресло так, что лица его не было видно.

Траян взглянул на детей.

Девочка лет двенадцати и мальчик года на три младше. Одеты, конечно, по-варварски. Но ничего. Это ненадолго.

Оба смотрели на цезаря исподлобья. Он видел в их глазах страх и ненависть.

Чего там больше? Страха или ненависти?

А чего больше во взгляде Бицилиса, взрослого мужа?

Хороший вопрос. Траян не готов был побиться об заклад, споря об истине. Он не умел обращаться с детьми. Своих ему боги не дали. Мимо прошло детство племянницы Матидии, а потом и её дочери Вибии Сабины, которая уже шесть лет как замужем за Адрианом.

И вот перед ним стоят дети. Он сам пожелал их видеть, но не знает, что им сказать. О чëм вообще говорить.

Взгляд исподлобья.

Волчата. Даки.

Он заметил, что девочка встала чуть впереди, чуть загораживает мальчика.

Не потому, что старшая. Вернее, не только поэтому. Они знают, к кому их привели. Наслышаны, что о нëм говорят. Верно, ещё от своих родителей наслышаны. Глупые сплетни давно уже дотекли до Дакии. Вина тех, кто должен их пресекать. Подобных Марциалу. С Гая Целия, конечно, здесь спрос невелик, он всего лишь солдат.

Траян всë же невольно скосил взгляд на трибуна. Лицо того оставалось совершенно непроницаемо.

— Я для вас столь страшен? — спросил император у детей.

Никто из них не ответил.

— Вы ведь знаете, кто я?

Он спросил на латыни. Знал — они поймут и смогут ответить. Он знал, кто эти дети.

— Цезарь, — ответил мальчик, сквозь сжатые зубы.

Девочка чуть дëрнула в его сторону головой. Недовольна.

Траян улыбнулся.

— Вы, похоже, думаете, что я тут ем детей на обед?

Не ответили.

— Не ем. Даже и на ужин.

Взгляды не изменились. Да, зря пошутил, шуток они явно не понимают.

— Я не ем детей, — повторил Траян, — и не воюю с ними.

На лице Марциала не дрогнул ни единый мускул, а ведь Гай Целий мог бы многое рассказать о том, как часто тут в спины легионерам и ауксиллариям летели стрелы, выпущенные детскими руками.

Дети воюют с Римом, но Рим не воюет с детьми.

Конечно, это ложь. Рим их продаёт на рынках. Уже не меньше тысячи детей, а скорее гораздо больше, разлучено с родителями и отправлено в Мёзию. Всех их продадут.

Но не этих двоих. Им не грозит судьба сверстников, да они о ней и не подозревают.

— Просто убьёшь? — спросил мальчик.

— Зачем мне ваша жизнь? Я желаю вам добра. Уверен, мы с вами ещё подружимся.

Девочка ещё больше напряглась, качнулась в сторону, ещё сильнее загораживая мальчика.

Траян почувствовал раздражение. Вот же дура. Наслушалась всякого.

— Тебе ничего не грозит, Даоя, — сказал он, повысив голос, — и Тарскане тоже.

— Я знаю, кто ты, цезарь, — прошипела девочка, — знаю, чего ты хочешь от него.

Кивок в сторону мальчика.

— Дура! — Траян мгновенно вышел из себя, — я никому не причинял зла! И ни к чему не принуждал против их воли!

Она втянула голову в плечи. Испугалась. Хорошо. Наверное, так хорошо, пусть и вышло против его собственного желания. Минутная слабость, потеря самообладания. Что ж, он тоже человек. Он очень устал.

Траян провёл ладонью по лицу, успокаиваясь, приводя мысли в порядок. Боги, кто бы мог подумать, что он выйдет из себя вот так. Не при допросе Бицилиса или других пленных тарабостов, а при разговоре с ребёнком. Какой… стыд.

— Мы ни с того начали. Я велел привести вас не для того, чтобы пугать.

— Мы ничего тебе не скажем, — процедил мальчик.

— А разве я что-то спросил у тебя, Тарскана? — приподнял бровь император, — мне, признаться, нет никакого дела до детских тайн.

Ну действительно, что у них спросить? Где их отец? Они сами не знают. А вот он, Август Цезарь, знает.

— Я велел привести вас, чтобы объявить, что скоро ваши печали останутся в прошлом. Вы встретитесь с родными.

— Мы увидим родителей? — спросил мальчик.

— Да, — негромко проговорила девочка, — в чертогах Залмоксиса.

Вот ведь мерзавка. В проницательности ей не откажешь.

— Придётся согласиться, что родителей вы увидите именно там, где ты ожидаешь, Даоя, — Траян попытался изобразить виноватый тон.

Да, их мать, дочь Децебала, мертва, погибла в Сармизегетузе. Но отец, Сабитуй, царь костобоков, вполне жив и здоров. Он теперь на севере вместе со старым Диурпанеем и Вежиной. Собирает войско. И с ним вскорости придётся разбираться Адриану.

Но детям об этом знать необязательно. К чему вселять напрасные надежды?

— Вы встретите родителей в чертогах вашего Залмоксиса, но случится это ещё нескоро. Я надеюсь — когда вы состаритесь и увидите рождение правнуков. Но ваших родных вы увидите раньше. Гораздо раньше.

— Кого? — недоумённо спросил мальчик.

— Вашу бабку, Тарскана, — объяснил Траян, — вашу двоюродную бабку Тзинну. Ты удивлён?

Да, он явно удивлён, как и девочка.

Их бабка, родная сестра Децебала, попала в плен ещё в прошлую войну. Здесь, в Апуле, в этой самой крепости.

— Вы думали, она мертва? Думали — проклятые «красношеие» разрубили её на куски, зажарили и съели? Нет, ваша бабка жива и здорова. Она живёт в Риме и вполне счастлива. Вы скоро увидите её.

— Это неправда… — прошептал Тарскана.

— Заложница, — прошипела девочка.

Какая, однако, умница.

— Ты ошибаешься, Даоя, — улыбнулся Траян, — делать её заложницей не имело смысла. Ваш дед не прекратил враждебных действий, когда его сестра попала к нам в руки. Просто мы не причиняем зла тем, кто нам ничем не угрожает. Что толку воевать с немолодой женщиной? Она знатного рода и живёт в Риме в достатке, подобающем её достоинству. Ей назначено содержание. Как и вам. Скоро вы приедете в Рим и встретитесь с ней. Получите образование и воспитание, подобающее царским детям.

Траян встал из-за стола, подошёл к ним и наклонился ближе, наблюдая за борьбой чувств на их лицах.

— Вы увидите величие Рима. Оно ниспослано богами и счастье в том, чтобы принять его, а не бороться с ним. Вы станете римлянами.

— Никогда… — прошептала девочка.

— Посмотрим, — улыбнулся Траян.

Он выпрямился и вернулся к столу.

— Гай, пусть с ними хорошо обращаются. Пусть не спускают глаз, но относятся с подобающим почтением, как к детям знатной фамилии.

— Какой, Август? — спросил Марциал, догадываясь, что ответит принцепс.

— Дети отныне принадлежат к роду Марка Ульпия Траяна, — ответил император, — ступай, Гай.

Марциал коротко кивнул, открыл дверь, взял потрясённых детей за плечи и вывел.

Дверь закрылась.

— Стало быть, Марк Ульпий Тарскана? — подал голос из угла Адриан, — и Ульпия Даоя?

— Нет, — возразил Траян, — девочка получит другое имя.

— Почему? — удивился Адриан.

— Я не хочу, чтобы её звали Ульпия Дакийка.

Публий Элий аж вперёд подался, вынырнув из тени. На лице его застыл невысказанный вопрос.

— Страбон писал, что первоначально даки называли себя даои, — пояснил Траян.

Адриан удивился ещё больше.

Император усмехнулся.

— Ты не ожидал, Публий, что цезарь тоже читает твоих любимых греков?

— Страбон не грек, — пробормотал Адриан, — он понтийского рода.

Да, он был удивлён. Впрочем, ларчик открывался просто — эти сведения вычитал и поведал цезарю Лициний Сура. Траян, однако, не счёл нужным сообщить это Публию.

— Но можно дать просто созвучное имя. Например, Даная. Никто не обратит внимания.

Траян усмехнулся. Эллинофильство Публия, как всегда, прёт из всех щелей.

— Даоя, Даная — какая разница, Публий. Я не хочу, чтобы она родила какого-нибудь Персея, с головой, задуренной всякими бреднями. О том, что нужно кому-то там мстить.

Траян взглянул на племянника. Оценил?

Да, Публий оценил. Но возразил.

— Если не ошибаюсь, Персей не мстил своему деду Акрисию за заточение и попытку убийства матери. И вообще, деда он убил случайно.

— Не важно, — отмахнулся Траян.

— И как же будут звать девочку? — спросил Публий.

— Ульпия Лупа.

Адриан и вовсе рот разинул от удивления.

— Волчица? Но ведь это же…

— Да, и это тоже, — резко ответил император, — дерзкой сопливке не повредит немного унижения. Когда станет старше и осознает.

— Но все должны слышать в её имени иное, — продолжил цезарь, — она теперь наследница Капитолийской волчицы. Она наша.

— Даки называют себя волками, — пробормотал Адриан, переваривая услышанное.

— Именно, Публий, именно. Эти дети вернутся сюда. Потом, когда пройдёт достаточно времени. Их, детей даков, встретят здесь, как римлян.

— Они станут чужими здесь, — возразил Адриан, — никто не любит предателей. Даже детей.

— Это если их будет двое. Но их будет больше. В Рим поедут все захваченные дети тарабостов. Я хочу, чтобы вся знать здесь, Публий, надела тоги. Даже если напыщенные дураки в Городе будут потешаться, глядя на этих «римлян». Мне наплевать. Сюда вернутся дети даков, вернутся римлянами.

— И тогда это страна станет окончательно нашей, — негромко проговорил Адриан.

— Именно, — сказал Траян.

— Стало быть, Волчица… — задумчиво проговорил Публий, — и это как бы её настоящее имя и при этом подменное. Н-да… А тебе не чужда тонкая ирония, Август.

Траян усмехнулся. Некоторое время они молчали. Наконец, Адриан поднялся.

— Я свободен?

Император кивнул.

Публий подошёл к двери. Задержался.

— Ты мудр, Август.

Он приложил руку к груди, отсалютовал и вышел.