Волки

XXV. Formosa

Каждое утро глянцевый наст слепил глаза, сверкая в слабых лучах восходящего солнца. Раскисшая земля смёрзлась комьями, снежинки уже не таяли в воздухе. Медленно, цепляясь одна за другую, они становились всё крупнее. Больше не превращались в капельки, а царапали лицо ледяными колючками. Ветер гнал с севера тучи, они нависали низко, словно сделались тяжелее свинца. Казалось, довольно протянуть руку и коснёшься кончиками пальцев зимнего неба, холодного, будто бездушный покрытый окалиной металл.

Зима гналась за ними по пятам. Они вышли из Колонии Ульпии с последним всхлипом затянувшейся оттепели, но месить грязь на раскисших дорогах им довелось недолго, она каменела на глазах.

Как ни спешили Тисса и Бергей на юг, мороз опережал их. С каждым днём становилось всё холоднее, будто зима смеялась над людьми, над их напрасными попытками уйти из-под её власти.

Как ни спешили… В общем-то в их ползучем продвижении торопились, обгоняя друг друга, лишь мысли Бергея. Он злился и нет-нет, да выплёскивал гнев на девушку, давая волю резким словам. Потом, заметив, как она украдкой размазывает слёзы, стыдился. И всё же ему было очень сложно насовсем отогнать эту гаденькую мысль, что сам по собственной воле он привязал себе на ноги тяжёлые гири. Обузу.

Он был уверен, что без Тиссы пролетел бы весь путь от Колонии Ульпии до Дробеты, как на крыльях. Память услужливо подсунула от кого-то слышанное — тут пути дней на десять. Край — двенадцать. Ну ладно, так уж и быть, четырнадцать. Если на телеге, да с днёвками. Царские скороходы в прежние времена добирались за пять-шесть.

Сколько они с Тиссой ползли до Дробеты, сын Сирма сказать не мог. Он давно потерял счёт дням. А зря.

Они шли по наезженной обжитой дороге, где постоянно попадалось человеческое жильё и римские заставы. Некоторые построены совсем недавно, другим уже больше года. Приходилось их обходить, да и вообще часто сворачивать с дороги, дабы укрыться от проезжавших купцов и конных дозоров «красношеих», что тоже изрядно раздражало Бергея, но он не знал иного пути. Этот же почитал самым быстрым.

Сын Сирма спешил, последними словами клял любую задержку, но от них никуда не деться. День повернул к прибытку, однако от Длинной Ночи миновало не так уж много рассветов и закаты наступали слишком рано, пугающе быстро. И тут уж приходилось решать, что важнее — протопать ещё тысячу-другую шагов, не обращая внимание на рокот оголодавшего брюха, или заняться добычей пропитания. Зимой с этим было совсем непросто.

Несколько раз удалось удачно украсть хлеба на заставах или стоянках купцов, кои устраивались на днёвки и ночлеги подле разорённых, но всё ещё каким-то чудом не вымерших напрочь деревень.

Среди обворованных оказывались и простые селяне, что сами испытывали большую нужду. Бергея совесть не мучала, он на неё пару раз рыкнул, и она заткнулась.

Помогала и охота. Ни рогатины, ни лука со стрелами Бергей не имел, но разжился длинным шнуром, из которого соорудил силки. Ловил птиц.

Однако, всё же иногда приходилось сидеть на месте день-два в кое-как сооружённом укрытии, слушая, как завывает вьюга, вторят ей липнущие к спине собственные потроха, да стучат зубы Тиссы.

Девушка куталась в шерстяной плащ, но то была плохая защита от злого зимнего ветра. Одежда очень изношена, дыра на дыре. Тисса жалась поближе к Бергею, то за руку его брала, то шла в половине шага от парня. А тот казалось, вовсе холода не чувствовал, и удивлялся себе всё больше и больше. Он давно заметил, что Тисса простудилась и кашляет. Иногда, когда отпускало раздражение, появлялась жалость и даже сострадание. Тогда ему хотелось обнять девушку, прижать к себе и защитить от холодного ветра. Да что-то боязно было, неловко.

Как-то, в очередной раз сойдя с дороги при виде колонны ауксиллариев, они набрели на небольшой заброшенный хутор. Разжились просом. «Сарматская каша», — вспомнил Бергей слова Дардиолая.

Здесь нашлась добрая поленница никем не растащенных дров. Бергей жарко натопил дом, нагрел воды в котле и украдкой подглядывал, как Тисса, стесняясь, неуклюже пыталась помыться.

От зрелища обнажённого девичьего тела кровь быстрее побежала по жилам. Хотя там смотреть-то в общем-то не на что. Голод и холод, невзгоды и насилие забрали былую красоту Тиссы. Ныне про неё сказали бы: «Без слёз не взглянешь». Кожа да кости, все рёбра пересчитать можно. Тёмные круги под глазами. Измождённая, прозрачная.

За всё время пути им не раз довелось ночевать, прижавшись друг к другу, и сунув окоченевшие ладони в пах, между сжатых ног, где дольше всего сохранялось тепло. Но тогда зубы отбивали замысловатую дробь, отпугивая все мысли.

А в тот день, подглядывая за девушкой, Бергей осознал, что вот ещё чуть-чуть и он не удержится. Все мысли перетекли туда, в середину тела.

И это было… мерзко. Стоило рубить тех «красношеих», чтобы самому превратиться в них?

Он постарался отдалиться от неё. Жилая часть дома отделялась от загона для скота лишь символической перегородкой, но Бергей всё же ушёл туда, подальше от очага.

— Куда ты? Там же холодно, — пожалела его девушка. Она не понимала его состояния.

— Нормально, — отрезал он.

Ничего не стал объяснять. Ему действительно на было холодно. Почему бы в конце концов не воспользоваться этим странно-приобретённым свойством?

Но по закону подлости именно в ту ночь его затрясло в ознобе. Он испугался — то были знакомые ощущения, и они не сулили ничего хорошего.

Тело скручивала боль, ломота во всех костях и суставах. Так, верно, чувствуют себя старики.

Сознание балансировало на зыбком краю полусна и в конце концов оставило его.

Очнулся он за полночь, весь в поту. Озноб прекратился. Бергей провёл рукой по лицу, стирая липкую влагу. Кожа холодная. Однако в тело вернулась бодрость. Ни следа странной болезни и усталости.

Он прошёл на жилую половину, запалил от ещё светившегося уголька лучину, и долго смотрел на спящую девушку. Впервые за много дней Тисса улыбалась во сне. Ему захотелось сесть рядом, погладить её по голове.

Он сдержался. Вышел наружу. Темень, хоть глаз выколи. Ни луны, ни звёзд.

Сколько прошло дней со встречи с Дардиолаем? Он так и не смог вспомнить, но странная натура, в пугающей природе которой он почти уверился, подсказала — месяц прошёл. Однако, минувшей ночью ничего плохого не случилось, если не считать трясучки.

Может оно того… Сгинуло? Само рассосалось, как говорил… Кто? Вроде Тзир. Может и не он.

Бергей вспомнил пристальный взгляд Залдаса и подумал, что это вряд ли. Не рассосётся само. Почему же тогда этой ночью ничего не случилось? Да хрен его знает. Всё время думать об этом — верный способ спятить.

Тисса очень не хотела уходить с хутора, да и Бергей со злостью к самому себе подумал, что неплохо бы задержаться. Тело умоляло прекратить дальнейшее истязание. Здесь тепло, есть еда. Немного её, не хватит, чтобы перезимовать, но пока жить можно.

Здесь тепло… А там Дарса.

Тисса, будто прочитав его мысли, вздохнула, взяла Бергея за руку и решительно шагнула вперёд. Прочь от приютившего их на несколько дней убежища.

Вновь потянулись короткие дни и долгие мили, что сплетались в притупляющую разум удавку. Скоро Бергей и Тисса снова едва волочили ноги.

Десять дней от Колонии Ульпии до Дробеты, говорили купцы. Ну, пусть четырнадцать.

Бергей и Тисса добирались до города на берегу великой реки больше месяца, хотя и не вполне сознавали это. Лишь смутно догадывались, на деле давно потеряв счёт дням.

Они вошли в город, держась за руки, как брат и сестра.

Никто не остановил их, не спросил, куда они путь держат, кто такие. Бергей и Тисса едва очутились в городе, разом оказались в сутолоке, какой и представить себе не могли. Ибо давно отвыкли от больших скоплений народа за время скитаний по лесам и горам.

По правде говоря, они и прежде, до войны, подобного города не видали. Дробета была похожа на волчонка, пушистого и маленького. Но не милашку, которого всяк тянется погладить, а маленького зверька, что показывает зубы и обещает вырасти в грозного зверя.

Подобное сравнение пришло Бергею на ум само по себе. Он много раз слыхал, что римляне тоже называют себя потомками волчицы. Однако до сих пор считал это пустой похвальбой. Куда хоть римлянам сравниться с настоящими воинами — даками. Подобно многим, он пребывал в уверенности, что победу у Децебала «красношеие» украли. Известны они подлостью и коварством. Как украли? Каком кверху. Может с богами подземными сговорились. Разве найдётся у них кто-то, способный выстоять против грозного Тзира Скреты? Против Дардиолая Молнии? А у Децебала таких бойцов тысячи. Ну, может не все, как Дардиолай, но уж Тзиру под стать многие. У римлян таких нет. Так Бергею говорили друзья отца, поднимая чаши, дабы возрадовалась душа Сирма в чертогах Залмоксиса. Да, у вороватых детей Капитолийской волчицы нет подобных воинов. А, стало быть, одолели коварной подлостью.

И ничто бы не заставило Бергея переменить мнение.

Город заставил.

Дробета разрасталась, строилась сразу в камне. Многие дома только ещё возводились, но так основательно, что и слепому видать — не одну сотню лет им стоять.

Народ на улицах сновал самый разный, довольно было и даков, и римлян. Да и иных чужеземцев, вовсе из далёких краёв. Тисса с любопытством разглядывала чужую жизнь. Ведь она так отличалась от ужасов, в которых девушка провела последние месяцы. Яркие одежды, обилие народа, множество людей, которые не думали прирезать друг друга или помереть с голоду, а просто шли по своим делам. От обычной сутолоки Тисса так отвыкла, что вела себя, будто не знатного рода девица, а горянка из глухого села, что впервые на ярмарку попала.

Она то и дело дёргала Бергея за рукав, показывала на диковинных чужеземцев, или на необычный для неё дом. Тут же требовала пояснить, что к чему. Бергей сносно понимал язык римлян и мог объясниться, а Тисса знала лишь пару десятков их слов.

Поначалу парень тоже увлёкся, разглядывая незнакомый город, будто они с Тиссой и в самом деле на ярмарку приехали. Но было два обстоятельства, которые не давали Бергею забыть о том, зачем они пришли в Дробету. Первое и главное — поиски родни. А было ещё и другое, что занимало все мысли.

Голод.

Припасённое на заброшенном хуторе просо закончилось. Бергей снова раскидывал силки и не раз, но не очень-то преуспел. Вот уже три дня они брели впроголодь.

Дробета стояла на перекрёстке дорог. Она и до войны процветала, а ныне через неё римляне вывозили несметные богатства северных гор. Ежедневно в город приходили десятки караванов, тысячи людей.

И всех требовалось кормить. В трёх концах, у речного порта, северных и западных врат громоздились целые кварталы постоялых дворов-каупонов, таберн и термополиев. Постель и жратва на любой достаток.

В кирпичных прилавках прятались большие котлы с кипятком. В них сидели горшки и котлы поменьше. Чечевичная, гороховая и бобовая каша, иногда даже с мясом, сомнительного происхождения. Ели тут стоя, за высокими столами, буквально «на бегу». Даже лавок не наблюдалось. Зазывалы соблазняли посетителей, перечисляя душистые травы, что добавляли в калиду, вино со специями, разбавленное горячей водой. А уж духан здесь… Хоть топор вешай. Стойкий тяжелый запах убойной смеси пряностей и копчёностей, человеческого пота, горохового пердежа и винных паров мог с ног свалить.

Животы Бергея и Тиссы в этакой атмосфере урчали ещё сильнее.

И в те дни и ночи, когда с пропитанием дела обстояли неплохо и голодными путники спать не ложились, Бергею хотелось обычной еды. Горячей похлёбки или свежего хлеба из печи. В лесу о таком только мечтать можно было.

Тут, в городе, всё запросто могло обернуться куда хуже. Здесь силки на рябчика не раскинешь.

Деньги нужны. Без них не проживёшь. Поначалу парень раздумывал, уже довольно привычно, без малейших угрызений совести спереть, что плохо лежит. Но как-то боязно. С одной стороны, в этаком столпотворении вроде бы проще затеряться, чем в малых городках. С другой… Не проще. Как схоронишься, когда все пальцем на тебя укажут? А с чего бы им не указать. Бергей тут не свой. Города не знает, где прятаться, если что, не ведает. Да и поди побегай с Тиссой. Сам бы убежал, а она? Растяпа неуклюжая. Поймают.

Он стал задумываться, что будет делать, если отыщет следы сестры или брата. Раньше никаких вопросов не возникало. Ну конечно, он их спасёт. Как? Да как-нибудь, лишь бы нашлись. Боги помогут.

Или не помогут. Он всё чаще думал и о таком возможном повороте, глядя на вереницы рабов. Вот все они точно многократно возносили мольбы к Залмоксису. Ну и как? Помог?

На берегу Данубия в порту зимовали под большими навесами несколько кораблей. Среди них были и длинные, боевые либурны. Бергей слышал это название от отца.

Дарса бы тут точно залип.

Данубий в этих местах замерзал не каждый год. Прийти в Дробету на корабле в канун Длинной Ночи — да ничего особенного. Потом, бывало, сковывало реку льдом на полтора месяца, но на следующий год такого могло и не случиться.

По разговорам в порту стало понятно, что местный народ внезапным холодам удивился, ведь ещё совсем недавно царствовала затяжная оттепель. А теперь лёд встал — скоро человека удержит. Кое-где на великой реке ещё виднелись обширные полыньи, но и они уже затягивались.

Тем не менее, в порту наблюдалось такое же столпотворение, как и в иных местах Дробеты. Просто потому, что здесь обустроено множество разных складов и торг не затихал.

Признаться, Бергей в душе оробел. Ему надо было расспросить о том, видел ли кто детей, что гнали в рабство. Он прикидывал — верно, придётся поговорить с как можно большим числом народа. Тогда непременно повезёт.

Но то в мыслях. А на деле парень не знал, к кому обратиться. Все на бегу отмахивались от него. Никому не было дела до дакийского парнишки. Так безуспешно слонялись они среди телег, корзин, галльских бочек и здоровенных эллинских пифосов, всевозможных тюков и ящиков.

Вдруг Тисса остановилась, как вкопанная, рассматривая забавное зрелище.

Одна телега, гружённая чем-то очень большим и, вероятно, массивным, только выкатилась из большого сарая, как у неё сломалась ось. Повозка накренилась и зацепилась за соседние. Образовался затор. Грузчики и погонщики волов и мулов сбились в кучу. Каждый орал на другого, требовал дорогу, но сам не желал её уступать.

Тисса увидела, как к сломанной телеге бежит мужчина, по виду эллин, темноволосый, с забавной бородкой длинным клином, будто у козла. Одет он был по-нездешнему, слишком легко, в просторный хитон и шерстяной плащ. Вот уж кому было холодней, чем Тиссе. Девушка даже пожалела чужеземца, который ещё не понял, как надо одеваться в здешних краях.

— Разбили! Разбили, — кричал козлобородый, перепрыгивая на бегу через корзины и бочки, — тупые варвары! Сыны осла и обезьяны! Разбили!

Он подбежал к сломанной телеге, сорвал рогожу, скрывавшую товар.

Тисса ахнула и прикрыла рот ладошкой в испуганном восхищении. На телеге была укреплена мраморная статуя. Ничего прекраснее из вещей, что сделали человеческие руки, девушке прежде не приходилось видеть. Бледно-розовый мрамор, засиял под слабыми лучами зимнего солнца. Изваяние изображало отдыхающую девушку. Её бёдра едва прикрывала небрежно наброшенная накидка — единственное одеяние легкомысленной нимфы.

Статуя не была раскрашена. Возможно, по замыслу ваятеля это и предполагалось в будущем, но, сказать, по правде, в том не было нужды. Розовый мрамор — словно человеческая кожа. Девушка казалась настолько живой и прекрасной, такой отличной от окружающего мира, что дух захватывало. Будто Медуза Горгона заставила окаменеть прекрасную деву, а вовсе не не мастерство скульптора придало камню форму человеческого тела.

Козлобородый бережно ощупывал и поглаживал статую, проверял натяжение верёвок, что привязали её к телеге. И по движению рук, будто заговор творивших, было видно, что это не купец, а мастер. Сначала он ругался на грузчиков какими-то неизвестными Тиссе эллинскими словами. Но вскоре всё же унялся, как только убедился, что работа не пострадала. Он собирался приказать нерадивым варварам перенести статую на другую телегу. И тут бросил взгляд на Тиссу.

Что его привлекло в ней? Варварская девушка в обносках, что замерла от восторга, разглядывая статую. От внимательного взгляда ваятеля не укрылся и шрам на юном лице, старый вытертый плащ и бледное лицо дакийки. Но глаза смотрели на его работу, как на чудо невиданное. Девушка на мгновение забыла, где находится, забыла о холоде и несчастьях. Только смотрела на мраморную нимфу. И на верёвки.

«И она здесь всего лишь пленница».

— Что, нравится? — спросил скульптор у Тиссы на латыни. Он хотел сказать что-то ещё, но на мгновение замешкался. Подумал, что девушка могла не знать языка римлян.

Но Тисса закивала, вопрос мастера был понятен без перевода,

— Frumoasa, frumoasa! — ответила ему Тисса, — а нет, не так! Formosa! Так правильно?

Мастер усмехнулся, восторг варварской девушки словно вернул его в родные края, в Пергам. Он увидел себя в кругу восхищённых сограждан, ценителей его таланта. Северная зима на мгновение отступила, красота оказалась сильнее холодного ветра и несчастий, сильнее равнодушия практичных с головы до пят легионеров и туповатых варваров.

Скульптор неожиданно улыбнулся, пошарил пальцами у себя за поясом и протянул девчонке пару медных монет, почти силой сунул их ей в руки.

Варварка попыталась отказаться, но скульптор настоял.

— Бери! На счастье!

Она замотала головой, а он, пересыпая латынью эллинские и гетские слова, пытался объяснить, что это просто подарок, и ничего взамен он не требует.

— Красивая ты.

Бергей, стоявший в трёх шагах, заломил бровь.

Красивая?

А ведь и правда. Когда-то в числе первых красавиц её называли. А он просто был мал. Не замечал. Сейчас же поди разгляди ту красоту под слоем грязи, среди шрамов, задавленную горем и лишениями.

Но кому, как не ваятелю видеть прекрасное внутри невзрачного?