Волки

V. Весёлый Гай

Огромный лагерь, вмещавший два легиона (со дня на день ожидалось прибытие ещё одного), гудел, как пчелиный рой. Слухи о смерти Децебала распространялись среди легионеров со скоростью лесного пожара.

— Гай, ты что-то совсем перестал мышей ловить, — с неудовольскием произнёс Адриан, войдя в принципий.

Здесь, в приёмном отделении большого шатра, разделённого полотняными перегородками на три части, возле стола дежурного контубернала императора ожидал высокий сухощавый человек. Был он совершенно лыс, отличался острыми чертами лица, отчего оно напоминало череп, туго обтянутый кожей.

— Болтают? — безо всякого выражения поинтересовался лысый.

— Не то слово, — сказал Адриан, — каждая собака знает. Да что собака — те свиньи, которых сегодня зарезали, и то перед смертью узнали.

— Наверное порадовались, — предположил лысый.

— Это были дакийские свиньи, — сказал Адриан.

— Тогда огорчились, — невозмутимо пожал плечами лысый, Гай Весельчак, он же Хмурый, человек, которого каждый в Тринадцатом легионе боялся до усрачки. И не только в нём. Не только легионеры.

Его лицо не выражало никаких эмоций, напоминало маску, но Адриан знал, что за этой маской сейчас скрывалось раздражение, ибо этот человек по долгу службы обязан был способствовать возникновению слухов и сплетен «правильных» и препятствовать бесконтрольному хождению тех, которые император и его ближний круг считали нежелательными. Обычно он со своими обязанностями справлялся блестяще, а потому любое отклонение от запланированного хода событий воспринимал довольно болезненно. Впрочем, внешне его неудовольствие никак не проявлялось, и заметить его могли лишь те, кто знал Гая Целия Марциала, трибуна Тринадцатого легиона, достаточно хорошо. А таких на всю армию можно было по пальцам одной руки пересчитать. Пожалуй, более других мог похвастаться близким знакомством лишь Элий Адриан, двоюродный племянник императора. Равных себе или стоящих ниже, Гай Целий в свою жизнь не допускал, а многие, вхожие в ближний круг императора, ограничивались в знании уже самим цезарем или тем же Адрианом, который благоразумно полагал, что таким людям, как Марциал, не следует быть на виду.

Марциал отличался скупостью на слова, говорил только по делу. Многие находили забавным тот факт, что Гай Целий по своей натуре был антагонистом другому Марциалу — поэту, что прославился яркими, едкими, нередко скабрезными эпиграммами. Его знали, как человека желчного, чрезвычайно остроумного и, часто, злоязыкого. Он высмеивал людские пороки, не делая снисхождения никому. Гай Целий тоже обладал острым умом, но использовал его иначе, нежели знаменитый эпиграммист.

О жизни Марциала до того, как тот встал под знамя с золотым орлом, не так уж много знал даже Адриан. Провинциал по рождению, третий сын не слишком богатого всадника, он не мог рассчитывать на достойное наследство и связал свою судьбу с военной службой. Начал её во вспомогательных частях, но довольно быстро продвинулся. В тот год, когда предыдущий Август Нерва усыновил уроженца Испании, любимца германских легионов Марка Траяна, и провозгласил его своим преемником, Марциал получил должность трибуна в Тринадцатом легионе.

Легион этот был одним из самых старых. Сформировал его Божественный Юлий, путём слияния двух других, отчего тот получил прозвище «Сдвоенный» или «легион Близнецов». Служба здесь считалась весьма почётной, к тому же Тринадцатый пребывал в большой чести у династии Флавиев, оценивших по достоинству верность солдат, что присягнули Флавию Веспасиану в год четырёх императоров. Хотя это и не преторианская когорта, но попасть сюда было весьма непросто. Кандидат в трибуны Тринадцатого должен был иметь влиятельных покровителей или быть незаурядной личностью. И к Марциалу сей эпитет относился безо всяких натяжек.

Гай Целий не мог похвастаться выдающимися воинскими умениями, не обладал талантом тактика. На предыдущих своих должностях он долгое время оставался совершенно незаметен, чему способствовала неброская внешность. Марциал мало отличался от невзрачной серой мыши. Всё изменилось после тридцати лет, когда он перенёс тяжёлую болезнь, сильно исхудал и начал стремительно терять волосы.

Как ни странно, и старый облик, без особых примет, и новый, броский и пугающий, весьма поспособствовали его карьере, которую Гай Целий сделал, почти не касаясь оружия.

Он заведовал хлебным снабжением.

Подобные люди, конечно, с незапамятных времён существовали в армиях всех государств и их занятия не несли в себе ничего особенно примечательного, разве что более других были подвержены тому, что римляне называли словом corruptio. Так было до времён Божественного Юлия — хлебники-фрументарии занимались снабжением армии. Потом их род занятий весьма видоизменился.

Когда Рим вышел далеко за пределы Италии и вобрал в себя многие народы, «отцам отечества» стало ясно, что для обеспечения мира и спокойствия в многочисленных разноплемённых провинциях недостаточно в каждой поставить по легиону. Нужно знать, о чём думают жители этих провинций. И не просто знать, а уметь направлять их мысли в нужное русло. Нужна была сеть агентов влияния. Впервые Рим столкнулся с подобной вражеской сетью во время Митридатовых войн. Квириты всегда были хорошими учениками, усердно усваивали полезные придумки и обычаи других народов. Усвоили и эту.

Необходимая агентура начала создаваться в годы Первого Триумвирата, поначалу медленно и довольно хаотично. Октавиан Август взялся за дело всерьез. Он организовал постоянную государственную почтовую службу. Сеть почтовых станций опутала всю империю. Почтовые курьеры не только доставляли сообщения, они составили первую упорядоченную сеть секретных агентов. Всё, что римляне пытались создать на этом поприще ранее, не имело системы, а для квиритов система была всегда превыше всего. Вскорости тайные задачи курьерской службы разделили фрументарии. К концу правления Флавиев они уже мало соответствовали своему изначальному прозванию — «хлебники».

Вот уже девять лет Марциал возглавлял в Тринадцатом службу фрументариев. Легион стоял в Паннонии. Вроде бы не германский лимес, где отборные войска стерегут северную границу от проникновения воинственных варваров. Паннония уже сто лет, как римская провинция. Её жители латынь знают лучше, чем родные языки. Многие из них давно уже римские граждане. Между ними и теми дикими племенами, что обитают за Рейном, нет ничего общего. Тем не менее, в Паннонии цезарям приходилось держать три легиона, всего на один меньше, чем в Германии.

Причиной тому был жесточайший кровавый урок, преподнесённый паннонцами Октавиану Августу. Именно здесь споткнулась победная поступь легионов, неудержимо расширяющая империю после окончания эпохи гражданских войн.

Увлёкшись завоеваниями, римляне перестали заботиться удержанием покорённых земель. Им начало казаться, что, узрев блага жизни под властью цезарей, варвары умиротворятся сами собой. Легионы вышли к Данубию и рвались дальше. Нужно было больше ауксиллариев, обученных на римский манер. Это стало роковой ошибкой. Ядром восстания паннонцев стали именно вспомогательные когорты.

Вспыхнувшую четырёхлетнюю войну римляне считали самой тяжёлой после войн с пунами. Если считать только внешние. А если все… Больший страх квириты испытывали лишь тогда, когда одну за другой консульские армии гонял по Италии Спартак. Август заявил в сенате, что, если не принять срочные меры, враг будет под стенами Города уже через десять дней. Конечно, эти страхи оказались преувеличены, но все же подавить восстание римлянам удалось лишь путём колоссального напряжения сил и пролитием рек крови.

Они извлекли уроки. Те три легиона, что остались в провинции, отошли от границы вглубь и именно здесь во всю ширь и мощь развернулась служба «хлебников», которая на первый взгляд была как будто не видна.

Прошло сто лет, страсти в Паннонии улеглись (по крайней мере, её лихорадило не больше, чем другие провинции), но у Гая Целия работы всё равно хватало.

В своём деле он считался лучшим и несмотря на то, что производил впечатление маленького неприметного человека в небольшом чине, о его достоинствах первые лица империи были очень хорошо осведомлены. Особенно Адриан, претор этого года и командующий Первым легионом Минервы. Он познакомился с Марциалом, когда сам служил в Паннонии и предложил патронат. Гай Целий согласился. С тех пор Адриан всячески продвигал своего клиента. Поддавшись его внешне ненавязчивому напору, цезарь в начале нынешней кампании подчинил Марциалу войсковую разведку, всех эксплораторов, приданных Тринадцатому легиону.

На военных советах, даже когда они проводились в очень ограниченном кругу, Гай Целий неизменно присутствовал и часто исполнял обязанности секретаря. На эту, третью по счету войну с Децебалом император взял семнадцать легионов, в каждом из них имелся трибун, руководивший фрументариями, но часто это были люди почти случайные и занимались они хлебным снабжением в его буквальном смысле. Никто из них не мог сравниться с Марциалом, ни по заслугам, ни по обязанностям. Кто везёт, на том и едут.

Накануне прибытия Тиберия Максима Марциал получил от своих лазутчиков, вернувшихся с севера, некие сведения, которые в совокупности с сообщением Тиберия заставили его заторопиться на доклад к императору. Что, в свою очередь, повлекло за собой совещание высших военачальников.

Те, однако, задерживались. Марциал пришёл в принципий первым, а Адриан вторым.

Откинулся полог палатки и внутрь вошёл смуглокожий Лузий Квиет, начальник конницы, сын вождя мавретанских варваров, недавно отмеченный цезарем за храбрость сенаторским званием. Отряхнул плащ.

— Погодка…

— Снег пошёл? — поинтересовался Адриан, — только что не было.

— Когда уже построят нормальный принципий? — поинтересовался Квиет у Марциала, — задрали эти сквозняки, зима эта сраная. Зелёная зима здесь ещё ничего, но белая — совсем жуть, ужас и смерть.

— Люди работают с опережением планов, — ответил Гай Целий.

Из внутреннего отделения шатра бесшумно появился лучший друг и соправитель Траяна Луций Лициний Сура, а следом за ним и сам император.

Все присутствующие вытянулись перед ним по струнке. Он жестом велел им расслабиться.

— Где остальные? — поинтересовался император.

Марциал открыл было рот, чтобы ответить, но тут в шатёр ввалились, едва не уронив друг друга ещё два человека.

— Я опоздал, — тяжело дыша проговорил один из них, тот, что был старше, — прости Август.

— Маний, — с усмешкой поинтересовался император, — тебе говорили, что бегающий военачальник в мирное время вызывает смех, а в военное панику?

Лициний Сура посмотрел на второго опоздавшего, молодого человека, и добавил:

— Дециму ещё простительно.

Адриан скривился. Вот уж как раз помянутого Децима никто и никогда не видел бегающим. Тот не ходил, а шествовал, гордо вскинув голову. Важная птица. И ввалились они в принципий скорее всего потому, что юнца едва не сшиб спешивший Маний Лаберий, наместник Нижней Мёзии, немолодой муж, склонный к полноте.

— Ладно, — сказал император, — все в сборе. Приступим.

Когда Марк Ульпий Нерва Траян Цезарь Август увидел голову царя даков, извлечённую из кожаного мешка и водружённую на серебряное блюдо, на его сосредоточенном лице не дрогнул ни единый мускул.

Причин тому было две.

Во-первых, Траян не имел склонности к бурному проявлению чувств, отличался сдержанностью и трезвым хладнокровием даже в крепком подпитии. Вообще-то, в отличие от некоторых своих предшественников, например, мнительного и злопамятного Домициана, Марк Ульпий в обхождении был довольно мягок. Это отражалось и в чертах его лица, лишённых всяких признаков высокомерия и величественной суровости. Однако даже рядовые легионеры знали, что за внешней мягкостью скрывается несгибаемый стержень.

Второй причиной более чем сдержанной реакции императора было осознание того, что война со смертью Децебала ещё не закончилась.

Без сомнения, голова на серебряном блюде стоила того, чтобы устроить торжества. Пусть её увидят легионы. Для солдат это зрелище станет наградой не меньшей, чем венки, фалеры и денежные подарки. После стольких тягот войны они имели на это право. Потому завтрашний парад просто необходим. Но празднование смерти Децебала не станет последней сваей в фундаменте замирённой Дакии.

— Говори, Гай, — разрешил Траян, когда все участники совета прибыли в принципий и разместились вокруг большого стола, на котором была расстелена карта Дакии.

— Судя по всему, — начал Марциал, — наш расчёт на то, что сопротивление даков прекратится со смертью царя, не оправдался. Варвары собирают новое войско, и оно не имеет отношения к царю.

— Откуда это известно? — спросил Лициний Сура.

Маний Лаберий посмотрел на него и спросил:

— Что именно? То, что собирается новое войско, или то, что его собирает не царь?

— Что не царь, — уточнил Сура.

— Децебал и Диег были убиты на востоке, — раньше Марциала ответил Адриан, — а войско варвары собирают на севере, возле Поролисса.

— Именно так, — подтвердил Марциал, — и я считаю, что, узнав о смерти царя, оружие они всё равно не сложат.

— Почему ты так думаешь? — спросил Сура.

— Потому что это даки, — пожал плечами Марциал.

Сура скептически хмыкнул.

— Или ты не был, Гай, в Сармизегетузе, сразу после её падения? Забыл, что там творилось? Они совсем потеряли способность к сопротивлению. Даже волю к жизни. Вспомни, как они сидели кружками — воины, женщины и дети. Сидели, закатив мёртвые глаза. А рядом валялись кувшины с отравой.

Лузий Квиет покачал головой. Было видно, что с Сурой он не согласен, однако перебивать не стал. Тот продолжал:

— Сколько мы перед этим взяли крепостей? Везде они дрались, как загнанные волки. Не сдавались. А здесь сами лишили себя жизни. Почему?

Сура обвёл взглядом собравшихся, и сам же ответил:

— Потому что они пришли в полнейшее отчаяние. Утратили всякую надежду.

— Прошло три месяца, — сказал Адриан, — надежда появилась снова.

— И так же исчезнет, когда они узнают, что Децебал мёртв.

— А ты знаешь, почтенный Лициний, — спросил Марциал, — что на севере, у так называемых «свободных даков» слово «отчаяться» имеет два значения? На юге я, кстати, такого не слышал.

— И какие? — спросил Сура.

— Одно — потерять надежду, что и случилось с даками в Сармизегетузе. А второе — решиться.

— На что? — не понял Сура.

— Я думаю, свободные даки, наконец, решились выступить против нас. Децебал их не мог подчинить в полной мере и заставить воевать за себя. Заставило печальное зрелище гибели его царства. Да, признаюсь, ещё позавчера, когда я получил сообщение о войске в окрестностях Поролисса, то подумал, что это царь или его брат. Но, как выяснилось, оба они пытались собрать новые силы на востоке. Так что, я думаю, смерть Децебала не заставит этих людей сложить оружие.

— Ваш спор не имеет смысла, Лициний, — подал голос император, — в любом случае угрозу следует воспринимать серьёзно. Ждать, что противник сдастся сам — глупо.

— Если не ошибаюсь, — сказал Маний Лаберий, — из всех дакийских вождей нам не известна судьба двоих?

— Так точно, — кивнул Марциал, — Диурпаней и Вежина.

— Старый неугомонный пердун Диурпаней, — усмехнулся Лаберий, — никак не сдохнет. Пора помочь. Двадцать лет уже гадит.

— Может, это они собрали войско? — спросил Лузий Квиет.

— Нельзя этого исключать, — сказал Адриан.

— Если и они, — раздался голос, прежде ещё не звучавший, — разве это имеет значение?

Адриан поморщился. Самоуверенно-беспечные нотки, которые он постоянно улавливал в этом голосе, его раздражали.

Человек, задавший вопрос, резко контрастировал со всеми собравшимися в принципии. Они разменяли пятый десяток лет (только Адриану через пару месяцев стукнет тридцать один), и седьмой участник совета годился им в сыновья. Ему едва исполнилось восемнадцать. Звали его Децим Теренций Гентиан, он служил трибуном-латиклавием Тринадцатого легиона.

Присутствие юного Гентиана не просто в свите императора, а в его ближнем кругу, среди немолодых и заслуженных людей, было почвой для самых разнообразных пересудов. Изучение и пресечение коих, кстати, по причине касательства персоны Августа, входило в сферу прямых обязанностей Марциала. Многие объясняли невиданное расположение императора к юноше тем, что отец Гентиана, сенатор Скавриан — давний друг и соратник Траяна. Они почти земляки, Скавриан — уроженец Нарбоннской Галлии. Траян всегда благоволил ему и, учитывая, что именно Децим Скавриан уже три месяца как назначен наместником новообразованной провинции Дакия, присутствие его сына в императорском претории выглядело вполне естественно.

Но это с какой стороны посмотреть. Августа окружали многие отпрыски знатнейших семейств, но вот на совет легатов приглашался далеко не каждый юнец-латиклавий, военный опыт которого исчезающе мал.

Адриана это обстоятельство весьма настораживало. Он был ближайшим родичем Траяна, если считать лишь мужчин, и привык думать, что имеет наивысшие шансы унаследовать титул Августа. Конечно, хватало и других кандидатов в преемники, что не добавляло Адриану душевного спокойствия, но прошлогоднее появление в свите цезаря этого юноши заставило Публия заволноваться всерьёз.

— Для идиотов, конечно, нет разницы, кто командует варварами, — сказал Адриан, стараясь, чтобы голос звучал как можно безразличнее, — вождь северян, прежде не видевший ни одного римлянина, или два опытных волчары, успешно дравшихся с нами ещё при Домициане. Не все ли равно?

Гентиан поджал губы.

— Надо вызвать Бицилиса и расспросить!

— Можно и вызвать, — спокойно ответил Марциал, — только вряд ли он скажет что-то новое.

— И все же, Гай, Децим прав, — сказал император, — надо использовать все возможности по сбору сведений о противнике.

— Будет исполнено, Август, — слегка наклонил голову Марциал.

Адриан чуть скривил губы, правда никто этого не заметил — Публий не брил бороды. Так он скрывал уродливый шрам на лице, полученный на охоте. Злые языки поговаривали, что он прячет бородавки. За бороду, а также любовь к сочинениям эллинских поэтов и философов, сестра цезаря, увы, покойная ныне Ульпия Марциана ласково, но за глаза, называла Публия «гречонком».

— Значит, имя вождя ты, Гай Целий, не знаешь? — спросил Квиет.

Марциал отрицательно покачал головой.

— А численность варваров твои эксплораторы смогли выяснить?

— Весьма приблизительно. Их около пяти тысяч человек.

— Не густо, — сказал Гентиан.

Уже не Адриан, а Лициний Сура сверкнул в его сторону уничтожающим взглядом.

— Не стоит недооценивать врага, — мягко, но осуждающе произнёс Лаберий, предупредив гневную тираду соправителя императора.

Осторожность была поставлена во главу угла стратегии Траяна в обеих его войнах с Децебалом. Марка Ульпия некоторые придворные льстецы сравнивали с Александром, но цезарь был далёк от методов ведения войны великого македонянина, ошеломлявшего врага своей стремительностью. Вглубь Дакии легионы продвигались черепашьим шагом. Обстоятельно по всем правилам осаждали крепости, строили мосты и дороги.

— Недооценивать не следует, — сказал мавретанец, — но всё-таки действительно не густо. Думаю, до весны они не сунутся. Будут дальше копить силы.

— Вот именно, — согласился император, — но я не собираюсь ждать, пока на носу у нас созреет чирей в виде нового объединения племён. Надо выдавить гнойник сейчас.

— Скорее уж не на носу, а на заднице! — хохотнул Сура.

— Это если спиной к ним повернуться, — сказал Адриан.

— Тебя, дорогой мой Луций, ноги уже в Рим несут? — поинтересовался Траян у друга.

— Я там, где ты, Август, — все ещё улыбаясь, заявил Сура, — но, откровенно говоря, не вижу смысла зимовать в этой дыре. Скавриану и без нас хватит способностей обустроить колонию. К тому же ты оставляешь ему три легиона.

— К тёплому солнышку потянуло? — усмехнулся Лаберий.

— Не только его, — оскалился Квиет.

Адриан вспомнил слова мавретанца про «зелёную зиму» и улыбнулся.

— Я не сомневаюсь в Скавриане, — согласился Траян, — но затравленный нами волк слишком опасен, чтобы повернуться к нему спиной, не убедившись, что он издох.

— Сколько войск ты пошлёшь на варваров, Август? — вернулся к делу Адриан.

— Твой легион, — ответил Траян, — и Македонский, когда прибудет. Тринадцатый останется в Апуле. Так же возьмёшь шесть когорт ауксиллариев для строительства дорог.

— Не чрезмерна ли такая мощь против пяти тысяч варваров? — удивился Квиет.

— Предположительно пяти тысяч, — уточнил Сура.

— Вот уж чего я не собираюсь устраивать, так это сомнительные состязания с варварами, один на один, — отрезал Траян.

Адриан усмехнулся. Император это заметил.

— Ты чувствуешь в том урон для своей чести, Публий? Не забывай, мы не на Играх. Варваров надо просто раздавить, чтобы навсегда исключить эту угрозу.

— Ты поставишь командующим Публия? — уточнил Квиет.

— Разумеется, — улыбнулся император, — вы же слишком теплолюбивы для житья в палатке посреди снегов. На этом все. Публий, начинай подготовку к выступлению.

— Слава цезарю! — отсалютовали легаты и потянулись к выходу из претория.

Марциал ненадолго задержался, а когда вышел наружу, нос к носу столкнулся со стоящим навытяжку Тиберием Максимом. Декурион был бледен.

— Что-то случилось, Тиберий? — спросил трибун.

— Случилось? — пробормотал декурион, — да, случилось. Такое, что… Думаю, командир, ты должен это своими глазами увидеть.