Волки

XVI. Сатурналии

На четвёртый день после декабрьских ид лагерь Тринадцатого и его канаба дружно сошли с ума. На рассвете император в окружении военачальников совершил жертвоприношение Сатурну, после чего несколько сотен легионеров получили увольнение в городок и пустились во все тяжкие.

Наступили Сатурналии, самый любимый праздник. Купцы выкатывали бочки с вином и выносили на улицу жратву, предвкушая солдатскую щедрость. В Риме в этот день и вовсе угощение раздавали бесплатно. Возле храмов на улицы выставляли столы для «божьей трапезы». На обеденных ложах расставляли изваяния богов. Люди вереницей тянулись к храму Сатурна, принося ему в жертву восковые и глиняные человеческие фигурки. Статуя бога, обычно укрытая шерстяным покрывалом, была полностью раскутана и выставлена на всеобщее обозрение. Сенаторы, поучаствовав в жертвоприношении в древнем храме, построенном у подножия Капитолия царём Туллом Гостилием, отправлялись по домам, где снимали тоги, ибо в дни Сатурналий появляться в них на улицах считалось верхом неприличия.

На семь дней Город охватывало весёлое безумие. Никто не работал, не учился, за исключением пекарей и поваров. Разрешались запрещённые в другое время азартные игры. На время Сатурналий рабы получали некоторую свободу и право безнаказанно издеваться над хозяевами. Важно развалившись на ложах в триклиниях богачей, они распивали господское вино и угощались жареным мясом, хохоча и распевая песни, зачастую обидные.

— Ну-ка, Домиций Регул, мой хозяин неумный, чашу вина мне подай, да спину сильнее согни! Год я учу дурака, да ума тебе вряд ли прибавил. Будешь, как прежде, ошибки в счёте своём совершать. Если б не я, ты б давно уж в конец разорился. По миру в рубище шёл бы, чёрствую корку грызя. В дури своей непроглядной, меня ты не ценишь, зараза. Давеча палкой грозил — ныне свой зад подставляй, дабы мог я пинка тебе врезать, коль трапеза будет невкусной, кислым вино, а ты не услужлив и дерзок!

Хозяева в честь легендарных «сатурновых веков», времени всеобщего равенства, принимали игру, как должное, и безропотно прислуживали своим рабам. Те разносили по домам подарки, их за это непременно поили вином. Подарки самые разные, в зависимости от достатка, щедрот или скупости дарителя. Даже беднейшие из клиентов, непременно стремились преподнести патрону хотя бы дешёвую восковую свечу. Повсюду задавали пиры, принимали гостей.

Здесь, в Дакии, на задворках римского мира, старались от Города не отставать, причём легионеры и ауксилларии, происходившие из разных закоулков империи, не находили своё участие в празднестве оскорблением отеческих богов. Мало кто из них, отслужив немало лет под знаменем с золотым Орлом, не считал себя римлянином, пусть даже до получения гражданства предстояло ещё немало перекопать земли, выслушать брани центурионов и выдержать сражений с варварами.

По главной улице канабы месила грязь огромная (по меркам городка, конечно же) процессия. Во главе неё вышагивал козёл, обмотанный длинным белым полотенцем. Край полотенца выпачкан краской так, чтобы оно напоминало сенаторскую тогу. Следом за ним шёл пастух в меховой безрукавке, подгонявший «предводителя» длинным ивовым прутом, а далее на вскинутых руках несли человека в пышных одеждах. На голове его громоздилась странная конструкция, отдалено напоминавшая тиару восточных владык, а на груди на витом шнурке висела бронзовая табличка, возвещавшая, что «сей человек, именем Хризогон, принадлежит Титу Капрарию».

Большую часть процессии составляли легионеры, хотя немало здесь было и рабов, причём рабские знаки на них сегодня отсутствовали. Процессия нестройно славила своего «предводителя». Раздался чей-то крик:

— Ликторов! Ликторов Титу Капрарию!

Солдаты отловили среди зрителей шесть человек и заставили на карачках, по-утиному, маршировать перед козлом.

— Дорогу претору Капрарию!

— Славься, Тит Капрарий, триумфатор, гроза огородов, истребитель капусты!

Народ надрывал животы от хохота.

— Это ещё куда ни шло, — рассказывал зевакам Лонгин, с благодушным выражением лица наблюдавший за процессией, — в Городе, бывает, тех, кого по указу царя Сатурналий хватают, принуждают к всевозможным непристойностям.

— К каким? — с любопытством поинтересовался один из зрителей, купец, по облику сириец, видать прежде римских праздников не наблюдавший.

— Ну… Скажем, он велит три раза вокруг дома оббежать с девушкой на плечах. Или измазать лицо сажей. А то и раздеться догола и трясти срамом перед мордой козла.

— И что, любого заставить могут?

— Ага. Будь ты хоть сенатор.

— Да ну, врёшь!

— Да ты из какой дыры приехал, деревня? — насмешливо поинтересовался Лонгин.

Тит Флавий в Риме бывал всего однажды, несколько лет назад, зимой, совсем недолго, но с тех пор любил потравить среди солдат байки о столичной жизни, считался знатоком. Изрядно привирал, но легионы почти поголовно состояли из римлян, ни разу в жизни не видевших Рима, потому Тит всегда находил благодарных слушателей.

Тиберий всегда слушал рассказы приятеля с некоторым раздражением — он, подобно многим, тоже Города ни разу не видел и потому злился, воображая, будто Лонгин смотрит на него свысока, норовит поддеть и унизить, чего на самом деле за покладистым и добродушным Титом Флавием никогда не водилось.

Оба декуриона выбрались в городок в числе прочих освобождённых на время праздника от службы. Тиберий по делу, а Тит за компанию.

Максим направлялся к знакомому торговцу, проведать своих рабов. Их у него было четверо: трое мужчин и девушка. Тиберий всё время сетовал, что эксплораторы, всегда первые в наступлении, в грабеже вечно оказываются последними и потому ему никак не удаётся скопить достаточно, чтобы выйти в отставку не с дырявой сумой.

Лонгин только посмеивался этому нытью. Какая ещё, к воронам, «дырявая сума»? Максим не рядовой легионер, отмечен наградами, клиент самого Адриана. Рядовые, покинув легион, вынуждены были несколько лет ждать, проедая накопленное жалование, пока для них не организуют очередную ветеранскую колонию. Тиберий же, рассчитывая на патронат Адриана, надеялся получить землю без ожидания и не там, где будут выделять всем, а где он сам пожелает. Желал он надел и домик в Македонии. Собственно, домик-то у него уже был, в Филиппах. Там жила его женщина. Пока что не жена, конкубина.

До отставки Тиберию оставалось ещё два года. Времени он зря не терял и активно копил «на старость». Копил и жаловался, что копится мало, хотя немногие из старших центурионов умудрялись нажить больше всякого добра, чем декурион Паннонской алы Тиберий Максим.

Лонгин смотрел на эту страсть к стяжательству снисходительно. Сам он выслужил положенный срок как раз в этом году. Совсем скоро, седьмого января, в день, когда очередные триста ветеранов покинут легион, Тит тоже сможет уйти. Однако разговоров он об этом не заводил и всем своим видом показывал, что оставлять службу не собирается. Вот как раз у него сума была тощая. Не отличался предприимчивостью Тит Флавий. Хотя, как и Максим — тоже клиент Адриана. И даже более приближенный и доверенный.

Своих рабов Тиберий держал у купца Метробия и платил ему за это три денария в месяц. Многие над декурионом посмеивались. Солдаты и командиры, захватив пленных при грабеже дакийских городов и деревень, тут же продавали их следующим за армией купцам. Избавлялись от обузы. Продавали за бесценок, поскольку пленных было очень много. Тиберий жадничал.

— Как это, пятьдесят денариев за ремесленника? Совсем торгаши обнаглели! Весной поеду в отпуск, продам их в Македонии втрое дороже. Нет, в четверо!

— Впятеро продашь! — потешались над ним легионеры.

— Вшестеро!

Тиберий понимал, что над ним смеются и обиженно надувал щёки.

— Зря упорствуешь, — сказал ему как-то Марциал, — сейчас цены на рабов надолго упадут. Не получишь на этом барышей.

Декурион упрямо хмурился, но поступал по-своему.

Возле сарая, где Метробий держал рабов, толклась группа легионеров. Несмотря на праздник, дела они обсуждали от веселья далёкие.

— Что же, в день Опы выступают?

— Да вроде нет. Я слышал — за семь дней до январских календ.

Седой ветеран, пожевав губами (верно, подсчитывал), пробормотал себе под нос.

— Скверно это. Скверно начинать такое дело в день Митры.

— Цезарь Митру не почитает, — возразили ему.

Ветеран не ответил, лишь сдвинул кустистые брови и покачал головой.

— И люстрацию не провели, хотя давно следовало…

— Война не окончилась, вот и не провели.

— Да, я слышал, на север скоро выступают.

— Выступают? Не мы что ли?

— Вроде, нет. Говорят, Адриан со своими. И «быки» с ними.

— Ну, хвала Юпитеру, Наилучшему, Величайшему, пронесло нас. Что-то я уже навоевался.

— Навоевался он! — фыркнул ветеран, — ты, сопля зелёная, с моё сначала потопай! Вот с меня уже и верно, хватит. Пора на покой. Одарят земелькой, заведу овечек…

— Сервий, да ты задрал уже со своими овечками!

— Вот-вот, меньше трёх нундин ему до отставки, так я дождаться не могу, когда эта занудная рожа свалит уже, куда-нибудь подальше! Каждый день поёт одно и то же без умолку! Жену лучше заведи, ей над ухом и зуди!

— Нахера ему жена? Он вон, овечек драть будет, только их и поминает.

— В ухо дам, — пообещал Сервий.

— Свалит, жди… Архилох говорил — здесь, в Дакии, ветеранам землю будут давать.

— И то верно, думаю, не врёт Архилох, народу тут поубавилось. Хорошо проредили. Обезлюдела земелька.

— Дадут-то не сразу. Как всегда, промурыжат пару лет.

— Я подожду, — заявил ветеран, — отдохну хоть от вашего общества, бездельники.

— Э, парни, гляньте, «бараны» идут, — сказал кто-то.

К компании легионеров Тринадцатого приближался Гней Балабол с неизменным сопровождением в виде Молчаливого Пора. За ними чуть поодаль шли Авл Назика и Корнелий Диоген.

— Сальве, «львы»! — с ухмылкой приветствовал коллег по опасной профессии Прастина.

— О, какие люди здесь прогуливаются, — показно восхитился Сервий.

— Отож! — Балабол обернулся к Диогену, — чего ты там намедни бормотал, дрочила? Про бодучего говна, тьфу ты, овна? «Бодал овен к западу и востоку, и все от того усирались». Так?

— Почти, — с привычным от подколов Балабола раздражением ответил Диоген, — «Видел я, как этот овен бодал к западу, и к северу, и к югу, и никакой зверь не мог устоять против него, и никто не мог спасти от него, он делал что хотел и величался».

— Что это за хрень ты несёшь, Луций? — спросил ветеран.

Иммуны легионов в канабе пересекались уже не раз, перезнакомились, друг друга по именам знали.

— Это ебу одид иудей в Дгобете даплёл, — сказал Назика, — а од тгетьего ддя впобдил и тгавит.

— Это иудейское пророчество про Александра Великого, — пояснил Диоген.

— И к чему это сейчас? — спросил Сервий.

— Ну как? — усмехнулся Балабол, — ты не слышал? Овен всех забодал и делал, что хотел. Понял? «Бараны» самые могучие, деревня. Войско баранов во главе со львом уделает войско львов во главе с бараном.

Легионеры Тринадцатого возмущённо загудели.

— Ты, Балабол, совсем страх потерял на нашего легата гнать?!

Пор молча придвинулся поближе к Гнею.

— Как дети малые, — покачал головой Сервий.

— Ду даш-то легад точдо леб, — пробормотал Назика.

— Там ещё кое-что про льва было, — вспомнил бесстрашный в присутствии Пора Балабол, — сейчас вообще уссытесь. Дрочила, что там было про льва, которого баран забодал?

— Ты всё перепутал, Гней, — мрачно сказал Диоген, — не баран забодал, а козëл косматый. И не льва, а барана.

Легионеры Тринадцатого дружно заржали.

— Ну так кому хер отбили? — утирал слёзы Сервий.

— Жалко, сейчас никого из Тридцатого нет! Такое событие «козлы» пропустили — Балабол обосрался!

Прастина побагровел и надулся.

— Ладно, не бери в голову, Гней, — хлопнул Балабола по плечу ветеран, — пошли, что ли, выпьем.

— И то дело, — сказал один из его товарищей.

— Ну что, мулы, скоро снова фурку на плечо? — беззлобно поинтересовался Сервий.

— От мула слышу, — оскалился Прастина, — мы то свалим, а вам эту гору камней за троих ворочать.

Он махнул рукой в сторону возводимых каменный стен постоянного лагеря.

— Так это не нам, — осклабился ветеран, — камни молодёжь потаскает.

— А вам грязище с говнищем месить, а потом ещё даки острого присунут, — добавил другой легионер.

— А мы тут пока их бабам присунем, — заулыбался третий.

— Присунут они, — скривился Прастина, — тут баб-то не осталось, друг другу присунете.

— Э-э! Ты кого катамитами назвал?! — вскипела кровь у одного из иммунов.

Он сунулся вперёд, но наткнулся на растопыренную ладонь Пора. Здоровяк молча покачал головой.

— Драка с варварами всяко лучше, чем тут, сидя на месте, жопу морозить, — заявил Прастина, — да и вообще, может пока мы ходим даков бить, вас тут зверюга какая сожрёт. Я слышал, Сервий, тебя недавно малость не обглодали.

Легионеры перестали веселиться.

— Не каркай, сука, — процедил один из них, — сейчас договоришься — мигом репу начистим, и дружок твой тебя не спасёт.

— Это кто тут такой борзый? — прикрикнул подошедший Лонгин.

Солдаты замолчали и почтительно пропустили декурионов. Обоих здесь хорошо знали. Вокруг Тиберия в последние дни было много пересудов благодаря привезённой им голове Децебала.

— Опять ты всех задираешь, Гней? — Лонгин погрозил кулаком Балаболу, — смотри у меня.

— Ты мне не начальник, Тит, — огрызнулся легионер, но как-то не очень уверенно.

Возле сарая появился купец.

— О, почтенный Тиберий! Какая честь! Да ещё в праздник! Полагаю, наихрабрейший из воинов, победитель царя варваров почтил своим присутствием заведение скромного Метробия, дабы одарить его подарком, как заведено в Сатурналии? Сиречь, платой за месяц.

— Не паясничай, — поморщился Тиберий, — лучше выведи-ка моё имущество.

— Один момент.

— Заведение у него, ха, — усмехнулся в сторонке Балабол.,

Купец и двое надсмотрщиков вывели из сарая четверых рабов. Выглядели те скверно. Грязные, с потухшим взглядом, они кутались в какие-то облезлые безрукавки из овчины и стучали зубами. Солдат облик этих несчастных не пронял. Они, жадные до любого зрелища, скрашивавшего будни, немедленно принялись обсуждать достоинства девушки. Та, несмотря на довольно жалкий вид, неумытое лицо и растрепанные волосы, была миловидна и фигуриста. Распоротый подол её платья обнажал бедро, что особенно подстегнуло воображение легионеров, и они мигом пришли к согласию, что «я б ей вдул».

— Кто ж вам даст, олухи! — рявкнул Тиберий, — а ну рты позакрывали быстро! Чего вообще тут столпились?

Он повернулся к купцу и накинулся на него:

— А ты чего творишь, Метробий? Ты посмотри на них, они же синие совсем! Они же у тебя скоро закоченеют насмерть! Может, ты ещё и голодом их моришь? За что я тебе плачу?!

— Мало платишь! — отбрыкивался купец, — а у меня расходы! Уже невыгодно тут торчать! На кой мне они тут? Всё, расторговались. Уже и почтенный Гай Помпоний уехал, больше никому не сбыть.

Один из рабов закашлялся.

— Смотри, он заболел!

— А что я сделаю, когда погода такая, вчера мороз, сегодня слякоть? Говорю же, невыгодно зимой здесь сидеть. Ты теперь мне будешь за них шесть денариев платить.

— Что?!

— Или забирай их! Или продавай!

— Да ты… — Тиберий опешил от такой наглости, — да я тебя зарублю, скотина!

Рука его дёрнулась к бедру, но меча там не оказалось.

— Только тронь! — возопил купец, — я обращусь к префекту! Я к самому цезарю…

Лонгин простёр руку перед грудью приятеля.

— Тиберий, остынь.

Взгляд Тита Флавия был прикован к девушке. В глазах промелькнуло сострадание.

— Мы заплатим Метробий, — сказал Лонгин, — заплатим, только ты одень их, как-нибудь… получше. Правда же, замёрзнут совсем.

— Да продай ты их, декурион, — посоветовал кто-то из солдат, — на кой тебе эти расходы?

— Вот и я о том, — заулыбался Метробий, — продавай. Пятьдесят денариев дам. Выгоднее же, чем каждый месяц платить.

— Да отвяжитесь вы! — зарычал Тиберий, — не продам, сто раз было говорено! Девке цена — двести, а мужики ещё дороже!

— Свежо предание, — усмехнулся купец.

— Кто же тебе здесь такую цену даст? — поинтересовался ветеран.

Тиберий закатил глаза, всем своим видом изображая, как ему надоели эти вопросы.

— Да не здесь. Весной в Македонии продам, когда в отпуск поеду.

— А чего туда?

— Дом у меня там.

— Дом, ишь ты. Мне бы вот тоже… — завистливо протянул Диоген.

— Войне конец, — ободрил его Сервий, — а там и службе. Мы все себе построим дома, как у Тиберия.

— А, я слышал, там у него баба, — заулыбался Балабол, — и он ею перед всеми похваляется.

— Рот закрой, — буркнул Тиберий, который уже устал огрызаться.

— Так ведь не дождётся она тебя.

— Рот закрой!

— Схарчат тебя к весне, декурион. Не доведётся больше с бабой полежать, лучше сейчас девку свою попользуй.

— Что ты сказал?!

— Прастина! — рявкнул Лонгин.

— Гней прав! — неожиданно вступился за Балабола Сервий, — всем известно, тварь его искала! И наших из-за него…

Договорить ветеран не успел. Тиберий таки прорвался к легионеру сквозь заслон его товарищей и метко впечатал кулак ему в челюсть. Лонгина оттолкнули. Голова Тиберия мотнулась от ответного удара Гнея, скорого не только на язык. Мгновенно образовалась свалка.

— Прекратить! — заорал Тит Флавий.

Он схватил двоих солдат за шиворот, встряхнул, но остальных это не остановило.

— Что здесь происходит?! — раздался ещё один голос, молодой, но, несмотря на это, прозвучавший властно, — прекратить!

Лонгин обернулся. Позади него стоял трибун Гентиан с десятком вооружённых легионеров. Те бросились к дерущимся и растащили их, щедро при этом отпинав.

— Максим и Лонгин? Вот уж кого не ожидал увидеть в такой обстановке. Что здесь происходит?

Тит Флавий в трёх словах рассказал о случившемся.

— Понятно, — невозмутимо сказал трибун, повернулся к одному из пришедших с ним легионеров и приказал, — этих негодяев вязать и на экзекуцию. Доложишь Аполлинарию, я велел выдать каждому по тридцать розог.

— Эти, вроде, не наши, трибун, — сказал один из легионеров, пришедших с Гентианом, — они из Первого.

— Аполлинарий и Марциал разберутся.

Он смерил Лонгина взглядом, но ничего ему не сказал. Повернулся и бросил, через плечо:

— Максим, за мной.

Тиберий, понурив голову, поплёлся за трибуном назад в лагерь. В принципии Гентиан сел за письменный стол, налил в чашу вина и развернул какой-то свиток. Декурион стоял напротив него навытяжку.

Изрядно промурыжив Тиберия, трибун, наконец, соизволил обратить на него внимание.

— В очередной раз убеждаюсь, что Марциал выполняет свою работу из рук вон плохо. Он должен пресекать брожение в умах, а слухи и сплетни расползаются по лагерю, как лесной пожар.

Тиберий молчал, стоял, ни жив, ни мёртв перед мальчишкой, годившимся ему в сыновья. Гентиан выдержал паузу, в течение которой сверлил декуриона холодным взглядом. Продолжил:

— И, похоже, в Тринадцатом имеются светлые головы, раз уж козлом отпущения назначили тебя.

— К-кем назначили? — пробормотал Тиберий.

— Козлом отпущения. Не слышал? У иудеев есть обычай — ежегодно козла наделяют грехами народа и уводят в пустыню. Говорят, там его сбрасывают со скалы. Ты бывал в Иудее, Тиберий?

— Нет.

Гентиан усмехнулся.

— При чём здесь козёл? — осторожно поинтересовался декурион.

— Определённо, в Тринадцатом есть светлые головы, — насмешливо повторил трибун, — но твоя к ним не относится.

Он снова взял в руки свиток и заскользил по нему взглядом.

— Уступи мне рабыню, — сказал трибун через некоторое время, не отрывая взгляд от папируса.

— Что? — не понял вопроса Тиберий.

— Это ведь твоя рабыня там была? Я правильно понял Лонгина? Уступи мне её.

Декурион пожевал губами и выдавил из себя:

— Меньше, чем за триста не отдам.

— Триста чего?

— Денариев.

Гентиан засмеялся. Голос у него был звонкий, будто девичий. Однако от этого смеха Тиберий ощутил слабость в ногах. Он повидал на своём веку мальчишек-латиклавиев, сенаторских сынков, проходивших годичную службу в легионах перед началом политической карьеры. То была первая ступень «пути чести». Все они были в военном деле неопытны, часто обладали большим гонором, зная за своей спиной силу отцов. Однако такого страха, как этот властный щенок, никто из них Тиберию не внушал.

— Разве я тебе сказал, что хочу купить её? Зачем мне это? Я говорю — уступи. На время. Приведёшь её сегодня вечером в таберну. Договорились?

Тиберий судорожно кивнул. Отказать любимчику цезаря? Нет уж, увольте.

— Вот и хорошо. Свободен.

Декурион попятился было, но остановился на пороге. Гентиан поднял на него взгляд.

— Ну, что ещё?

— А деньги?

— Какие деньги? — удивился трибун, — разве ты не хочешь сделать мне подарок? Сегодня же Сатурналии.