Волки

XX. Сломленный

— Привет, парни! Я смотрю, вы, наконец-то, удосужились смазать петли? — жизнерадостно поинтересовался всадник, въехавший в главные ворота Апула во главе отряда из двух десятков человек, — интересно, чей живительный пинок подействовал? Ставлю денарий, что этот скрежет зубовный вконец одолел цезаря.

— Лутаций, ты сейчас договоришься до обвинения в оскорблении величества, — раздался голос с высокого крыльца бывших царских покоев Децебала.

Человека, который ответил Сексту Лутацию, центуриону преторианцев, почти не было видно, его скрывала стена мокрого снега. Однако как не опознать голос собственного начальника? Клавдий Ливиан, префект претория, вышел встречать отряд лично.

— Да что я такого сказал? — притворно возопил Лутаций.

— Ладно, не шуми. Скажи лучше, как съездили. Всё ли благополучно?

Центурион кинул поводья подошедшему конюху и соскочил с коня. Распаханная копытами снежная каша издала под его ногами чавкающий звук.

— Ну и погодка, Орк бы её побрал! Как съездили? Да нормально съездили. Все живы. Надеюсь, никто не простудился, хотя видят боги, нынче не мудрено.

Следом за центурионом спешился высокий чернобородый варвар, войлочная шапка которого была украшена серебряным ободком и тем выдавала знатного. Лутаций вместе с варваром поднялись на крыльцо. Центурион и префект сцепили предплечья в приветствии. Лутаций откинул капюшон пенулы, вытер мокрое лицо и стряхнул с плаща снег.

— Всё благополучно, — повторил он отчёт, — ни о чём так не мечтаю, как о бане. Как с полудня снег зарядил, так все мысли только о ней.

— Будет тебе баня, — усмехнулся Ливиан.

— Я сегодня ещё понадоблюсь господину префекту? — поинтересовался варвар на очень недурной латыни.

Ливиан посмотрел на центуриона, тот еле заметно кивнул.

— Пока отдохни с дороги, — сказал варвару Ливиан, — позже я вызову тебя.

— Мне обещали свидание с женой.

— Всему своё время, — ответил Ливиан, — не желаешь ли тоже посетить баню?

— Нет, благодарю, — коротко кивнул варвар и проследовал по деревянной галерее в крепостную башню.

— Зря отпустил. Нажрётся сейчас, — негромко сказал центурион, глядя ему вслед.

— Что скажешь о нём? — спросил префект, — волк в клетке?

— Мне всё время казалось, что он выжидает момент, чтобы перегрызть мне горло, — ответил Лутаций, — но на деле всё ограничилось взглядами исподлобья. Третьего дня он судил нескольких коматов, напавших на обоз. Разобрал доказательства, приговорил к смерти. Спокойно судил, будто он всё ещё здесь власть.

— Он умён, — отметил Ливиан, — и осторожен. Я думаю, твои волнения напрасны.

Бицилис, отойдя на несколько шагов, вдруг остановился.

Мимо него прошли двое легионеров, сопровождавшие детей. Мальчика и девочку.

Бывший тарабост замер, как громом поражённый. Мальчик, проходя мимо, посмотрел на Бицилиса. Глаза его расширились от удивления. Он будто споткнулся, почти остановился, а потом… Тарабосту показалось, будто Тарскана рванулся к нему. Вернее попытался.

Всё произошло очень быстро. Даоя разгадала намерение брата за мгновение и схватила его за руку. Мальчик дёрнулся, но она удержала. Посмотрела на Бицилиса.

Один из легионеров подтолкнул замешкавшихся детей в спины.

— Полегче, легионер, — прозвучал знакомый голос, — это гости цезаря.

Бицилис вздрогнул, повернулся к Марциалу, который шёл следом за детьми, на несколько шагов поотстав.

Их глаза встретили. Ледяной взгляд трибуна пронзил бывшего тарабоста, как клинок. Не злой и не добрый, не гневный и не благодушный. Спокойный. Оценивающий.

Гай Целий коротко кивнул и прошёл мимо.

Бицилис снова посмотрел на детей. Их вели в сторону кухни. Тарскана оглянулся ещё раз прежде, чем они вошли внутрь.

Тарабост некоторое время стоял столбом, глядя на закрывшуюся за детьми дверь. Потом опомнился и чуть не бегом рванул за префектом претория. Окликнул.

— Чего тебе? — повернулся к нему Ливиан.

— Здесь Тарскана и Даоя. Значит ли это, что и моя жена…

— Твоей жены здесь нет, — отрезал Ливиан, — я же сказал, всему своё время.

— Зачем привели детей?

— Это тебя не касается.

С этими словами префект открыл дверь и прошёл внутрь трёхэтажного буриона, бывшего дворца царя даков, где теперь располагались походные покои Траяна. Центурион проследовал за ним.

Бицилис с десяток ударов сердца тупо смотрел на очередную закрывшуюся перед его носом дверь, потом повернулся и пошёл на кухню.

Там детей не было видно, их, похоже, завели в какой-то закуток. Зато прямо у входа тарабост снова столкнулся с Марциалом.

— Зачем здесь эти дети? — не стал ходить вокруг да около Бицилис.

— С какой целью спрашиваешь? — поинтересовался Марциал.

— Это дети Сабитуя.

— Да. И что?

— Я знаю, они содержались вместе с моей женой.

— А теперь они не вместе, — пожал плечами Марциал.

— Зачем они вам? — снова, с нажимом процедил тарабост.

— Они гости цезаря, — ответил трибун, — это всё, что тебе позволено знать. Ступай отсюда.

Его непререкаемый тон усилил один из легионеров, крепкий широкоплечий парень. Он приблизился на пару шагов, держа ладонь на рукояти меча.

Бицилис скрипнул зубами.

— Лампа мне нужна. Темно там, наверху.

— Возьми, — разрешил Марциал.

Тарабост кликнул одну из женщин, хлопотавших на кухне, и та принесла ему прокопчёную медную лампу, заправленную маслом. Подожгла фитиль углём из очага.

Бицилис вышел во двор, прошёл в одну из крепостных башен и по винтовой лестнице поднялся в небольшую комнатку, расположенную на самом верху. В его собственных покоях в бурионе сейчас квартировал Лициний Сура, а опочивальню Децебала занимал Траян. Бицилису выделили светёлку в башне, даки частенько делали их жилыми.

Бывший тарабост вошёл внутрь. Комната выстыла за время его отсутствия. Он нашёл в углу растопку, сложил в очаге, высек огонь. Долго смотрел, как слабый огонёк набирается сил, вгрызаясь в бересту.

Очаг не имел дымохода, комната топилась по-чёрному. Бицилис отодвинул волоковую задвижку под самым потолком. Потом приоткрыл ставню, закрывавшую окно-бойницу, до того узкое, что ему, зрелому широкоплечему воину, наружу не протиснуться. Не сбежишь.

Да и не окно вовсе держит. По дороге мог сбежать, коматов мог взбунтовать, ведь ждали они. Только рукой махни, да крикни: «Бей римлян!» С голыми руками бросились бы на «красношеих», зубами бы рвали. Скорее всего, полегли бы все, как один. Но без срама, с честью.

Дождались они другого. Суда и креста. Траяну мало Тармисары в заложниках. Повязал кровью. Кто теперь тарабост Бицилис, царёв лучший друг и побратим? Подлый предатель. Продал всех и вся. Да исчезнет его имя из разговоров мужей…

За окном сгущались сумерки. Снегопад понемногу стихал, поодаль различались палатки в лагере Тринадцатого и крыши канабы. Зажигались огни. Лагерь и городок ещё не спят.

Бицилис закрыл ставню. Всё равно снаружи света уже нет. Дым стелился по потолку, утекая в маленькое окошко.

Тарабост уселся в кресло и долго смотрел на пляшущее пламя в очаге. Мысли в голове ворочались одна чернее другой.

«Я вызову тебя… Ну что тебе ещё от меня надо? Всё сделал, что просили. Пал, ниже некуда. Как червь пред вами пресмыкаюсь, а всё мало вам… Ну чего вы ещё от меня хотите, выкормыши волчицы?»

Бицилис вытащил нож. Ему его оставили, когда убедились, что тарабост не собирается причинять порчу ни себе, ни другим. Небольшой совсем клинок, в полтора пальца длиной. Для всегдашних жизненных надобностей. Хлеб с мясом отрезать, щепок для растопки настругать. Мало ли для чего.

Можно и счёты с жизнью свести.

Бицилис приставил остриё к горлу. Ну, всего-то чуток надавить.

Или, может, вены вскрыть? Закрыть глаза и уснуть, чтобы не проснуться, чтобы не мучиться уже никогда.

А там, за порогом Залмоксис… Закроет дверь чертогов перед носом. Вот прям как эти двери сейчас.

«Гнить тебе вечно без посмертия, предатель».

Остриё кольнуло кожу, чуть продавило её, самую малость, не отворяя кровь.

Бицилис глухо застонал и убрал нож. Руки дрожали. Нет, его пугало не лишение посмертия.

«Решишь умереть, помни — жена твоя пойдёт следом».

А может, стоило рассмеяться в ответ и сказать:

«Так поторопи её цезарь, не с руки мне без жены в чертогах Залмоксиса пировать».

А если совсем уж по чести, так надо было ту отраву из рук Мукапора принять. Сидел бы сейчас бок о бок с мужами-героями, что «красношеих» без счёта со стен Сармизегетузы спустили, да слушал славословия. И отец, и дед, и прадед, все предки поднимали бы чаши, восхваляя его подвиги. А там вошла бы и Тармисара, снова юная и прекрасная, как в тот, самый первый день, как он её увидел…

А может, ничего этого бы не было, только тьма и забвение. Слишком много он в жизни повидал, чтобы бездумно, без тени сомнения внимать Мукапору. Скорее всего, просто слаб оказался. В тот, самый важный в жизни момент, когда нужно было явить силу.

Тармисара… Жива ли она вообще? Ведь ему только издали дали взглянуть на неё. Обещают свидание. Давно уже обещают. Что ему ещё нужно сделать для них? Возят по сёлам, где ещё теплится жизнь. Показывают.

«Вот ваш тарабост Бицилис, десница Децебала. Покорился, служит нам. Потому что умный, потому что понял, что боги за нас, оттого и побеждаем. А вы, дурни косматые, ещё не поняли? Ещё волками смотрите? Так знайте, для непокорных у нас крест всегда найдётся. А покоритесь — будете жить. Будете строить для нас, на рудниках работать. Не как рабы, плату будете получать. Закон примете наш, справедливый. Видите, как он справедлив к Бицилису? Он по-прежнему тарабост, одет в шапку с серебряным ободом. Потому как цезарь жалует тех, кто ему покорен и служит верой и правдой».

Из головы никак не шёл взгляд Тарсканы. Странный взгляд.

Мальчик хорошо его знал. Ну ещё бы внук Децебала не знал ближайшего царёва друга. Что значил его рывок? Обнять хотел? Или ударить?

Бицилис с силой потёр виски руками. Разболелась голова.

Взгляд девочки он прочитал вполне определённо. И он вполне объяснял и порыв её брата.

В глазах Даои плескалась ненависть.

Бицилис встал, подошёл к столу, взял кувшин, качнул. Внутри ничего не плеснуло. Пусто.

Нет никакой мочи терпеть эту боль, телесную и душевную. Надо выпить. Ага, а потом дышать перегаром в лицо Ливиану и смотреть сквозь него мутным взглядом. Он обещал вызвать. Может и сам цезарь вызовет.

Да и насрать.

Бицилис не мигая смотрел на трепещущий огонёк масляной лампы. Покачиваясь, будто уже опьянел, вышел из комнаты с кувшином в обнимку. По винтовой лестнице спустился на этаж ниже. Там столкнулся со стражем, преторианцем. Они тут повсюду, поскольку сам цезарь сейчас в Апуле.

Преторианец взглянул на тарабоста спокойно, рука к мечу не дёрнулась. С чего бы суетиться? Это ручной пёс цезаря, никакой не волк.

— Я до ветру, — процедил Бицилис.

Преторианец усмехнулся, кивнул:

«Верю, верю».

Кувшин, конечно, приметил.

Тарабост двинулся дальше, ему разрешалось передвигаться почти везде в пределах крепости. Путь его лежал в погреб.

До времени великого Буребисты погреба жилищ властителей гетов были битком забиты амфорами с вином. Буребиста повелел прекратить повальное пьянство, ибо оно лишало гетов мужества и силы. Храбрые мужи превращались в мычащую скотину, а жены рожали слабоумных и ни на что ни годных детей. Насчёт последнего царь, конечно, не сам догадался. Так сказал ему жрец Декеней, главный царский советник. Это по его воле были вырублены виноградники и вино поставлено вне закона.

Однако после смерти Буребисты люди взялись за старое и, хотя нынешние погреба не шли ни в какое сравнение с теми, что имели древние цари, вина здесь хватало. Только вместо амфор всё больше дубовые бочки — хитроумная галльская придумка. И римлянам она очень приглянулась и даки распробовали. Во многом удобнее амфор и вино вкус интересный приобретает.

Здесь не только вино хранилось. Две трети погреба занимали амфоры с маслом и зерном, солонина, тюки и корзины с прочим припасом.

Бицилис прошёл вдоль рядов бочек, выбрал нужную. Чоп был забит неплотно, бочку не так давно уже открывали. Он, Бицилис, как раз и открывал.

Тарабост поставил лампу на пол, выдернул затычку, поставил кувшин. Толчками заплескала в кувшин тёмно-красная жидкость. Когда он наполнился, Бицилис заткнул бочку и прямо тут, на месте, сделал большой глоток.

По жилам сразу стало разливаться тепло. Накатила лень, неохота никуда уходить. Тарабост сел на пол, привалился к бочке, отхлебнул снова. А потом ещё раз.

Ноги в тряпки превратились. Одолевали усталость и опьянение, быстрое, когда надираешься натощак.

Совсем скоро он провалился в беспамятство. Без сновидений, как и хотел.

Проснулся от странного звука — камень скрёб о камень. Бицилис открыл глаза. Лампа ещё горела, хотя масло почти уже закончилось.

Нещадно мутило. Тарабост, ещё не осознавший, где находится, мотнул головой. Поморщился: резкое движение отозвалось болью.

Звук никуда не пропал. По-прежнему камень скрёб о камень. Негромко. Равномерно.

Опираясь на бочку, Бицилис встал. Покачнулся и едва не упал. Нагнулся было за лампой, но в глазах потемнело, и тарабост поспешно выпрямился. Несколько мгновений стоял, привалившись спиной к бочке, хватая воздух ртом. Показалось, будто пол и потолок меняются местами.

Ладно, хрен с ней, с лампой. Пусть стоит. Света, в общем-то, хватает. В освещённой части погреба ничего необычного Бицилис не видел. Амфоры, бочки, корзины.

Звук прекратился. Снова воцарилась тишина.

Бицилис осмотрелся и шагнул на неосвещённую часть погреба. Был бы трезвым, поспешил бы убраться подобру-поздорову. Кликнул бы стражу. Но пьяному море по колено.

Он осторожно пробирался вдоль стены, вслепую ощупывал её руками. Камень, как камень. Ничего необычного.

Тихо-то как… Почудилось что ли?

За спиной раздался негромкий скрежет. Будто ножом провели по камню. Вернее, парой-тройкой ножей разом.

Бицилис медленно обернулся. Глаза его расширились.

— Ты?!

Траян засиделся допоздна, читал доклад Децима Скавриана, наместника Дакии, потому вызвать Бицилиса удосужился лишь в середине первой вигилии.

— Боюсь, он пьян, Август, — сказал Ливиан.

— Кто ему разрешил напиваться? — сдвинул брови император.

— Я, Август, — виновато опустил взгляд префект претория, — люди устали, я позволил им отдыхать. Бицилис честно послужил нам, и я не счёл разумным в чём-то ограничивать его.

— А отдых без кувшина с вином он себе не представляет?

— Виноват…

— Ладно. Всё равно, пусть его разыщут и приведут.

— Слушаюсь!

Ливиан послал за тарабостом Лутация. Центурион первым делом поднялся наверх, в комнату Бицилиса. Его там не оказалось. Лутаций усмехнулся. Ну, понятно. Где ещё искать варвара.

Он спустился вниз. Поинтересовался у стражника, проходил ли мимо Бицилис. Тот подтвердил.

— В погребе он. Давненько уже. Нажрался и спит, не иначе.

— Я его когда-нибудь целиком в эту бочку засуну, — беззлобно заявил центурион.

Спустился ниже. Дверь в погреб была закрыта, но не заперта. Секст отворил её. Внутри темно, хоть глаз выколи. Лутаций ощутил слабое движение воздуха. Раньше здесь такого не было. Откуда может взяться сквозняк в подземелье?

Центурион нахмурился. Окликнул:

— Бицилис?

Ответа не последовало.

— Бицилис, ты здесь?

Тишина.

Лутаций сплюнул себе под ноги.

«Верно, дрыхнет скотина».

Он вернулся наверх, к преторианцу. За факелом.

— Он точно не поднимался?

— Так точно, — подтвердил преторианец.

Другого выхода из погреба не было.

— Пошли-ка со мной. Поможешь тащить эту пьяную тушу.

Вдвоём они спустились вниз. Преторианец остался у входа, а центурион с факелом вошёл внутрь.

Бицилиса в погребе не было. Лутаций негромко выругался.

Тарабост явно побывал здесь. Центурион нашёл потухшую лампу и полупустой кувшин. Из неплотно заткнутой бочки на пол натекла лужа. В полумраке её можно было принять за кровь.

— Орк бы меня побрал… — пробормотал центурион, — куда делась эта пьяная скотина? Не залез же он в бочку, в самом деле.

Лутаций шагнул было к выходу, как вдруг за его спиной от стены отделилась тень и метнулась к нему. Чья-то сильная рука зажала Сексту рот, он замычал, вцепился в неё, взмахнул факелом, пытаясь ударить невидимого противника. В следующее мгновение шею обожгло болью. Из разорванной артерии фонтаном ударила кровь. Секст дёрнулся, в глазах потемнело, голову мгновенно сдавил колпак мёртвой тишины.

Факел упал на пол. Пламя лизнуло дубовую бочку. Преторианец, не успевший толком разглядеть напавшего, закричал и рванул из ножен меч.

Сердце Секста Лутация успело сделать ещё три толчка после того, как оборвался крик преторианца.