Волки

XXXI. Метельщик

В древние времена, до царя Нумы Помпилия, обитатели Города на семи холмах и его окрестностей зимой прозябали в безвременье. После окончания десятого месяца, декабря, и до наступления весны упорядоченного счёта дней попросту не велось, месяцы не имели ни названий, ни номеров, то есть их вообще не существовало.

Зима, холода, Оркова жопа, короче. Чего там считать…

Даже Ромул-Квирин, отец основатель, воспринимал сей порядок установленным богами и потому единственно верным. Но второй царь Рима, Нума Помпилий, в великой мудрости своей обратил свой взор на этрусков и позаимствовал у них счёт времени. Так за декабрём стал следовать месяц Януса.

Но именно следовать. Месяцы Януса и Очищений, а также вводившийся время от времени Марцедоний завершали год, который начинался, как ему от пращуров завещано — в мартовские календы.

Однако Божественный Юлий, став пожизненным диктатором, безцеремонно попрал сей порядок вещей. Это ему посоветовал сделать египтянин Сосиген, весьма учёный муж, соратник царицы Клеопатры. Он указал Цезарю большие выгоды такого преобразования, а Гай Юлий, помимо точности, кою сулили александрийские астрономы, увидел возможность ещё и устранить, наконец, одно досадное недоразумение. Всё дело в том, что в минувшие века традиция вступления консулов в должность в один и тот же день многократно попиралась.

То сентябрьские иды, то октябрьские, декабрьские, мартовские, то секстильские календы. Ко времени диктатуры Цезаря уже больше ста лет этим днём являлись январские календы. Все эти даты, кроме мартовских ид выглядели несколько странно, ибо по именам консулов назывался весь год, а он начинался в месяце Марса. Вот Цезарь и перенёс его начало на первый день января.

Наступивший новый год, восемьсот пятьдесят девятый от основания Города, был назван по именам консулов Луция Лициния Суры и Квинта Сосия Сенециона. Оба они получили эту магистратуру вторично.

Закончилась претура Публия Адриана и согласно традиции ему назначили в управление пропреторскую провинцию, Паннонию. Однако новоиспечённый наместник вместо того, чтобы отбыть в её столицу, Аквинк, возглавил армию из двух легионов и шести вспомогательных когорт для зачистки севера от недобитых варваров. Легионы выступили из Апула в конце декабря и новый год Адриан встретил в походе.

Император задержался в Апуле на неделю и в январские ноны отбыл в Колонию Ульпию со своим другом, консулом Лицинием. Здесь он рассчитывал провести две или три нундины, завершая вместе с Децимом Скаврианом обустройство новой провинции, после чего намеревался отбыть, наконец, к тёплому морю, подальше от слепящих дакийских снегов, промозглых ветров, морозов и слякотных оттепелей.

Уже из Апула в Рим отправились несколько гонцов с обширными распоряжениями цезаря. А из Колонии Ульпии их помчалось ещё больше. Траян планировал грандиозный триумф и на время подготовки собирался задержаться в Иллирии.

Десятки чиновников-корникулариев составляли сотни распоряжений, постановлений, указов. Цезарь пожелал устроить не менее ста дней Игр. Потом в намерениях императора это число увеличилось до ста двадцати. Ланистам в Италии, Македонии, Иллирии предписывалось подготовить двадцать тысяч гладиаторов. Скакали гонцы в Германию с приказом ловить десятки медведей и волков. Рисковые мореплаватели, наплевав за зимние шторма спешили в Африку — оттуда требовалось не меньшее число львов. Все эти экспедиции очень щедро оплачивались.

Государственная казна ломилась от дакийского золота. Подсчитывались огромные трофеи. Некоторые из них засекречивались. Следуя приказу Траяна, Марциал обеспечивал брожение в народе слухов, будто в Дакии взято пятьсот тысяч рабов. Так оно было или нет, знали лишь особо приближенные к императору люди, да и то, даже его личный врач, Статилий Критон записал в своём дневнике это самое число.

Но даже если оно было далеко от истины, пленных всё равно оказалось столько, что цены на рабов безнадёжно обрушились.

Марциала император первоначально собирался взять с собой. «Путь чести» Весёлого Гая мог пойти в гору, но всё испортил проклятый ликантроп. Гай Целий убедительно доказал Траяну, что его не существует, а на следующий день тварь устроила бойню в кастелле бревков. Рассказы выживших не оставили никаких сомнений — это действовал не человек. Цезарь рассудил, что фрументарий, подверженный самоубеждению и подгонкой фактов под свои представления о реальном, вряд ли будет ему полезен.

Лициний Сура на это заметил, что вообще-то Марциал допустил редкий промах и предыдущая его служба вполне безупречна, так что он всё же заслуживает поощрения. Траян согласился. Действительно, в качестве трибуна Марциал будет ограничен в возможностях. Ликантропа нужно уничтожить, вот пусть Гай Целий и устраивает охоту уже в качестве главы фрументариев провинции. Для него собрали нумер из лучших бойцов нескольких легионов, а также эксплораторов. Паннонцев среди них не было, они зализывали раны. Кроме того, накануне отбытия император принёс щедрые жертвы Аполлону Ликоктону, «Убивающему волков».

Прибыв в Колонию Ульпию, Траян нашёл её в превосходном состоянии. Уже было построено множество кирпичных домов, а базилику успели отделать мрамором.

Свой официум наместник Децим Скавриан укомплектовал по большей части отставными легионерами, отобрав самых грамотных и способных. Набралось их больше двухсот человек. Седеющие ветераны сменили пилумы на письменные принадлежности и стали либрариями, актариями и корникулариями, пополнили ряды фрументариев и спекулаторов, кои занимались охраной правопорядка, сделались стационариями на почтовых станциях, уже построенных от Данубия до Колонии.

Цезарь остался доволен, пребывал в прекрасном расположении духа, много шутил. Не всегда удачно, хотя один только Сура отваживался высказать это императору в лицо.

Одной из самых несмешных шуток с точки зрения Адриана оказался указ о разделении Паннонии на две части — Верхнюю со столицей в Карнунте, и Нижнюю, главным городом которой стал Аквинк. Первая была объявлена проконсульской провинцией, а вторая пропреторской. Именно её и получил в управление Публий Элий. Рассчитывал он на целую, а досталась половина.

— Ничего, вторую половину мы тебе прямо в Аквинк пришлём, — сказал накануне отбытия легионов Теренций Гентиан.

И все засмеялись. Цезарь так и вовсе хохотал до упаду.

Адриан не смеялся. Под «второй половиной», разумеется, понималась Вибия Сабина, супруга Публия.

«Мы тебе пришлём».

«Мы».

Вот уже, значит, как.

Гентиан едет с цезарем в Рим, примет участие в триумфе. Марциал сообщил патрону — ходят разговоры, будто Траян обещал юнцу, что квестуру тот получит уже в наступающем году. В девятнадцать лет! К чему ждать двадцати семи? Для сего богатого достоинствами юноши цезарю ничего не жалко.

Адриан в бессилии скрипел зубами. Многочисленные знаки особого расположения императора к Гентиану его уже не просто настораживали. Они криком кричали: «Он наследник цезаря, а не ты!»

Траян бездетен и, верно, пойдёт путём Нервы, назначив наследника через усыновление. Адриан привык считать таковым себя. Он ближайший родственник Траяна. Ему благоволит супруга цезаря, Помпея Плотина. Именно она устроила его брак с Сабиной, внучатой племянницей Марка Ульпия. Траян обычно прислушивается к жене, но тут высказывал неудовольствие этим браком, хотя и согласился.

Чего он ждёт? Почему тянет с усыновлением?

— Выбирает наилучшего, — предположил Марциал.

— Это и ежу понятно, — мрачно буркнул Публий.

Здесь действительно всё ясно. А вот что делать — не очень.

Публий отчаянно старался проявить себя на войне и небезуспешно. Взял Красную Скалу, отличился и при Сармизегетузе, поспособствовал обнаружению спрятанных сокровищ. Много где преуспел, кругом молодец. Но все эти достижения цезарь, похоже, воспринимает, как само собой разумеющееся.

«Иди, Публий, добей Диурпанея».

В новом доме следует навести порядок. Вот тебе метла, Публий, избавься от мусора.

Конечно он пойдёт и добьёт. Никто не сомневается, что у него это не вызовет затруднений. Но в Рим поедет и примет участие в триумфе почему-то Гентиан. Общество которого так нравится цезарю. Вдобавок юнец ещё и станет квестором в попрание старых законов. Их, конечно, в прошлом попирали не раз, удивляться особо нечему, но всё же…

— Брось, Публий, — сказал Сура, когда Адриан проговорился, высказал своё раздражение, — ну ты же знаешь Марка, для друзей он сделает всё.

Да, для друзей всё. Для Суры, Скавриана, Квиета.

Адриан — не друг. Всего лишь родственник. Очень способный и исполнительный. Вот пусть исполняет.

Ну, право слово, разве можно сравнивать положение пропретора и девятнадцатилетнего квестора?

Конечно нет, о чём вы говорите. Просто немного подтолкнул сына старого друга по «пути чести». Совсем чуть-чуть. Самую малость.

— Вот увидишь, Луций, он так и консулом станет до тридцати.

— Ты слишком перенервничал, Публий, лучше пораньше ляг спать, завтра выступаешь. Поверь, нет тут ничего, за что следует переживать.

Ну да. «Мы тебе пришлём вторую половину».

С такими вот мрачными мыслями Публий Элий Адриан, легат-пропретор и выступил в поход.

— Ну что, мулы? Потопали, — проворчал Марк Леторий.

— Дадим просраться косматым катамитам! — оскалился Гней Прастина, взгромоздив на плечо фурку.

Он огляделся по сторонам и с досады сплюнул:

— Да чтоб тебя, трухлявый ты пень…

За его спиной скалился во всю свою варварскую пасть Баралир Колода, он же каким-то непостижимым образом Гай Валерий, сын Гая из трибы Папирия. С полностью собранной фуркой на плече.

— Ме-е-е-дленный Балабол, — протянул Колода.

— Да чтоб ты сдох.

— Ты говно жрал, — ещё шире заулыбался Баралир, — я твой матем драл.

— Я тебя сейчас убью, — мрачно пообещал Гней и шагнул вперёд, схватившись за меч.

— А ну прекратили! — рявкнул Леторий, — как дети малые.

— Туртурилла… — процедил Прастина.

Колода опять собрался раньше него. Гнея это бесило, он жаждал быть первым во всëм. Числился одним из лучших бойцов в легионе и таил зависть к Леторию, которого отличили должностью тессерария. Прастину не назначали и опционом, всë из-за скверного характера.

А тут ещё дремучий и косноязычный варвар, римский гражданин по чьему-то недосмотру, постоянно уделывал Балабола — мешки и посуду увязывал на палку с перекрестьем лучше всех. Ничего у него не болталось, не гремело, не перевешивало направо-налево.

А хуже всего дела всегда обстояли у Диогена, видать от его всегдашней рассеянности. То ремни где-то просрёт, то сухари у него в мешок не лезут. Ну или нож запихает так, что пока все мешочки не снимешь, и всë из них не вытряхнешь — не доберёшься.

Вот и в этот раз это горе луковое навязал на фурке какого-то ужаса, будто в первый раз в поход собрался, а не прослужил уже пять лет.

— Как ссать, так разуваться, — горестно вздохнул Леторий.

Молчаливый Пор посмотрел на этот позор, достойный сопливого тирона, не выдержал, палку отобрал и, как обычно, не сказав ни слова, всё подвесил, как надо. Сам он, как самый сильный, тащил ко всему прочему два кола для палисада лагеря.

И пошли они солнцем палимые, дождём мочимые. Ан нет, это не про нынешний марш. Теперича снежные заряды прямо в рожу.

— Говоят, догогу будеб стгоить, — поделился сплетней Авл Назика.

— В такой морозильник? — удивился Балабол, — брехня!

— Уж тебя-то не спросили, — усмехнулся Леторий.

— То-то и оно, что не спросят, а ты горбаться.

— Слыште, — подал голос Диоген, — а верно, что там на гору надо лезть?

— А сейчас мы чего делаем? — буркнул Балабол.

Колонна в этот момент действительно ползла вверх к перевалу уже больше часа и даже самые выносливые мечтали о привале.

— Да не, я слышал — там прямо отвесная стена в шестьсот футов. Правда, что ли?

— Понятия не имею, — отозвался Леторий, — тебе что за печаль?

— Ну а как мы на неё полезем?

— Каком кверху. Чтобы даков хитроумно с толку сбить, — невозмутимо заявил Балабол, — они же привыкли, что на них бошками вверх лезут, а тут жопы. Прикинь, как удивятся? Пока клювом щëлкать будут, мы их всех натянем. Стратигема!

— Я серьёзно.

— Да и я тоже. Помнишь, ты врал про царя Александра? Про крылатых воинов? Вот так и полезем. Главное руками почаще махать.

О том, как царь Александр, сын Филиппа, штурмовал Согдийскую скалу, Диоген вычитал в книге Птолемея, когда служил младшим либрарием в доме проконсула Тиберия Юлия Цельса, в Эфесе. Место было хлебным, книжным. Диоген долго его добивался, доказывая Цельсу, что он получше будет всяких там вольноотпущенников. Добился. Для него это была служба мечты, ибо Цельс уже много лет увлечённо собирал обширнейшую библиотеку. А особенно усиливала ощущение жизни будто на Островах Блаженных Юлия, дочка Цельса. С которой проконсул и застал Диогена в один прекрасный день. Корнелий пытался объяснить, что просто читал ей стихи, да вот незадача — как-то так получилось, что одежды на парочке не оказалось.

Пришлось Диогену бежать, скрываться. После некоторых мытарств он и подался в легионеры.

Впрочем, Корнелий отличался немалым везением. Несмотря на свою рассеянность, прошёл несколько серьёзных боёв и не получил ни царапины.

— К-как руками? — опешил бывший либрарий.

— Как в твоих байках.

— Так это же не взаправду было…

— Стало быть, врал?

— Нет, — замотал головой Корнелий, — то есть да. То есть нет. Они плащами махали! А лезли с верёвками, крюками там…

— Вот и мы так полезем.

— В каком смысле? — побледнел Диоген, — мне нельзя лезть. Я высоты боюсь! Сорвусь зараз, поминай, как звали!

— Не ссы, Дрочила, вспомянем в лучшем виде, — пообещал Балабол, — и памятник тебе отгрохаем.

— Вот тебе всё смехуёчки, а я, между прочим, совсем даже человек, а вовсе не белка, чтобы по скалам карабкаться!

— Бедки по дегевьям, — поправил Носач, отчаянно делая рожу кирпичом.

На Луция Корнелия было страшно смотреть. Вся кровь от лица отхлынула, будто эмпуза досуха высосала.

Балабол не выдержал и таки заржал.

— Эй! — окликнули сзади, — вы там чего?

— К Дрочиле пришла белочка! — отозвался Гней.

— А ну хватит болтать! — крикнул из головы колонны центурион.

На третий день похода впереди и верно показались высокие скалы. Очень высокие. Диоген с новой силой застучал зубами.

— Так что же, неужто обойти никак нельзя?

— Начальству виднее. Цезарь, вроде как хочет быстрее тут заканчивать.

— Да как же так?! Это ж дурость — вот так быком переть! Не может быть, чтобы обхода не было!

Диоген начал прощаться с товарищами, отчего вызвал новые взрывы хохота.

— Всё, Дрочила, составляй завещание!

— Что в мою пользу откажешь?

— Да чего с него взять? Он же не Визгуний Хрюкалон, так что тебе, Балабол, и макушки не достанется.

— С какого хера мне макушку?

— Сказано же: мальчишкам — пузырь, девчонкам — хвостик, задирам — макушку, а стряпчим и болтунам — язык.

— Гней больше болтун, чем задира, ему язык надо!

— Сдался мне его язык!

— В латрине будешь им жопу подтирать!

— Да чтоб вас всех Орк по пещерам гонял! — размазывал слёзы по щекам Диоген, — ублюдки! Ни капли сочувствия к человеку!

— Не ссы, скоро мы все от Орка побегаем.

— С чего это? Я тут подыхать не собираюсь.

— Так не в Байи же топаем. А ну, как варвары проворством удивят?

— Хер тебе в рыло! Я их сам удивлю! — хорохорился Балабол.

— Верно говоришь! За два года они нас не удивили, с чего бы сейчас-то?

Когда колонна подошла ближе, оказалось, что между скалами есть узкий проход.

Корнелий, его увидев, просиял.

— Так тут пройти можно, парни! Поживём ещё!

— Пегедумал помигать? — усмехнулся Назика.

— Так я же думал, что скалы, а оно-то вон как! Это ж совсем другое дело!

Прежде, чем лезть в ущелье, Адриан приказал встать лагерем. В четырёх милях к востоку от прохода располагался варварский городок Потаисса, окружённый примитивными укреплениями — невысоким валом и частоколом. Взяли его без боя.

Адриан оценил местность. Неподалёку обнаружились удобно расположенные каменоломни, заброшенные вот совсем недавно, из-за войны. Легат распорядился построить здесь кастелл, пока что деревянный, но в будущем каменный, а также дорогу на Апул. Для этого он оставил здесь одну из когорт ауксиллариев, испанскую. Собственно, все вспомогательные когорты он и взял именно для такой работы. С Диурпанеем Публий намеревался разделаться силами одних только легионов. Ну и конницы. Возглавляла римскую колонну Первая Веспасианова ала дарданов, а замыкала Первая Паннонская тысячная ала катафрактариев.

Вторую Паннонскую, получившую почётный титул «Старейшей», он брать не стал. Лучшие её бойцы пострадали в кастелле бревков, отчего остальные пребывали в подавленном настроении. Публий Элий приказал им готовиться к возвращению в Аквинк.

Испанцы начали строить крепость и на заготовках леса на них напали варвары, убили нескольких солдат. Адриан, который всё ещё находился в Потаиссе, тут же устроил карательную экспедицию. Сжёг несколько окрестных деревень. Пленных велел не брать. Не хотел себя обременять. Рабы теперь не представляли ценности. Потому римляне вырезали всех варваров, от мала до велика. После чего отправились дальше. Прошли ущелье и двинулись в сторону дакийского города Напока.

Здесь Публий тоже велел построить крепость и выделил две когорты, потому как к северу от хребта, который римляне миновали, пройдя ущелье, обнаружилось куда больше поселений даков и их родичей — костобоков.

В Напоке легионы провели неделю, занимаясь обеспечением безопасности своего тыла и дороги (то есть вырезали всё, до чего дотянулись), а потом выступили дальше на север к городу Поролисс, где по сообщениям разведчиков и собрались последние организованные силы даков под началом старика Диурпанея, бывшего царя и родного дяди Децебала.