Волки

VI. Следы

Обугленный остов дома, заметный издалека, волей-неволей притягивал взгляд, уставший от созерцания савана, что чья-то гигантская рука набросила на окоченевшую землю. Немного к западу, где под ледяным припорошенным снегом щитом дремал Марис, сквозь прорехи белого полотна торчали острые серо-бурые скалы. Медленно, год за годом, они все сильнее вспарывали берег реки, словно наконечники копий, пронзивших тело великана, решившего прилечь отдохнуть у воды.

На юге громоздились горы. Их вершины еле-еле различались на фоне мрачного неба. К северу, докуда хватало глаз, простиралась однообразная заснеженная равнина. Впрочем, равниной её можно было назвать лишь с большой натяжкой. Это далеко не плоская степь, а просто обширное безлесное пространство, изрытое оврагами, вздыбленное буграми, заросшее бурым кустарником. Лес еле-еле угадывался на самом горизонте.

Безрадостное зрелище. За милю от него веяло смертью, даже если не знать, что она действительно собрала здесь немалый урожай. Тягостную могильную тишину время от времени разрывало на части хриплое карканье и негромкое беспокойное конское ржание.

— Я не слишком сведущ в чтении следов, — сказал Марциал, — но вижу, что в настоящее время читать тут уже нечего. Вы всю землю перепахали копытами.

— Следов и без того не осталось, — мрачно ответил Лонгин, — метель все скрыла. Хоть топчись, хоть на цыпочках прыгай — легче не станет.

За сотню шагов до мёртвого дома трибуна и его спутников ожидали трое верховых. Паннонцы. Поравнявшись с ними, Тиберий остановил коня и повернулся к Марциалу.

— Здесь первый.

Он спешился, кинул поводья одному из всадников и, пройдя несколько шагов, остановился в зарослях сухого и ломкого бурьяна, достававшего ему почти до пояса.

Марциал подъехал ближе. У ног Тиберия лицом вниз лежал человек.

— Это Авл Скенобарб, — сказал декурион.

— Остальных убили в доме? — спросил Марциал.

— По большей части, — подтвердил Тиберий.

— Стало быть, это не первый, а последний, — предположил Гай Целий, — он пытался убежать.

— Не обязательно, — возразил Лонгин, — может быть, он стоял в дозоре.

Тиберий покосился на Бесса. Несколько часов назад, когда паннонцы только прибыли на это место, у Сальвия вся кровь отхлынула от лица, а зубы отбивали замысловатую дробь. Сейчас он уже несколько пришёл в себя, но всё равно выглядел подавленным. Впрочем, как и все присутствующие, кроме, разве что, Марциала, который являл пример хладнокровия и сосредоточенности.

— Сальвий определил, что Авл убегал прочь от дома, — сказал Тиберий.

Оба предположения, Лонгина и Бесса, высказывались ими ранее и сейчас повторялись для Марциала.

Гай Целий сошёл с коня и присел на корточки возле тела. Голова Авла была как-то неестественно повёрнута.

— Ему сломали шею, — сказал Марциал.

Он чуть повернул голову покойника. На лице того застыло выражение непередаваемого словами ужаса. На левой скуле возле глаза, и на щеке явственно виднелись четыре глубоких царапины. Ещё одна на лбу.

— А это что такое?

— Сальвий? — повернулся к разведчику Лонгин.

Тот присел рядом трибуном.

— Я думаю, Авл бежал, и кто-то сзади его догнал и прыгнул на спину. Сбил с ног. Пятернёй обхватил лицо вот так, — Бесс, не касаясь покойника, показал растопыренной ладонью, как действовал убийца, — свернул шею. Вот тут, командир, на затылке ближе к уху, если волосы раздвинуть, есть ещё ссадина. Видишь, запёкшаяся кровь? Это отметина от большого пальца его левой руки. Я убийцу имею в виду.

— Я понял, — кивнул Марциал.

Он помолчал, покусал губу, раздумывая, потом сказал:

— Но царапины уж очень глубокие. Это какие ногти надо иметь, чтобы такие борозды прочертить?

Никто не ответил.

Марциал встал.

— А остальные все возле дома?

— Почти, — буркнул Тиберий, — Даор лежит в стороне. Он явно никуда не бежал.

— Горло вскрыто, — тихо сказал Бесс, — так часовых на посту снимают.

— Пошли, посмотрим, — сказал трибун.

Даор лежал, подогнув ноги.

— Подошли сзади, — сказал Бесс, — он не заметил. Такая метель была, не мудрено. Зажали рот, вспороли горло.

— Мне приходилось видеть такие убийства, — кивнул Марциал, осматривая тело, — а ещё я знавал одного префекта «бодрствующих», который по виду раны мог безошибочно определить, каким оружием она нанесена.

— Такое любой из моих людей тебе скажет, трибун, — с еле улавливаемыми нотками обиды в голосе заявил Тиберий, — невелика наука. Например, тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы утверждать — Даору горло вскрыли не ножом.

— Да, разрез не ровный, — согласился Марциал.

Он повернулся к своему секретарю-корникуларию, который следовал за господином со стилом и раскрытой вощёной табличкой.

— Сможешь зарисовать рану?

Тот молча кивнул.

Потом они все прошли к дому. От того мало что осталось. Крыша сгорела дотла, глиняная обмазка стен потрескалась и частично обвалилась. Из неё торчали обугленные прутья. Огонь перекинулся на стоявший рядом амбар. Он тоже сгорел. Под обрушившимся навесом коновязи лежали обгоревшие конские трупы. Двух лошадей не хватало.

— Смогли сорваться и убежать, — сказал Лонгин.

— Может, их увели нападавшие? — предположил Тиберий.

— Не думаю, — покачал головой Марциал, — даки бы забрали всех лошадей, зачем их так бессмысленно губить?

У самого дома, несмотря на вчерашний обильный снегопад, ещё можно было различить на снегу багровые пятна. Уж если метель их не скрыла совсем, стало быть, крови тут целое озеро пролилось.

Снег почернел от сажи. Когда отправленные Лонгином к Мандосу всадники утром добрались до этого хутора, от углей ещё поднимался сизый дым. Сейчас они уже остыли.

Недалеко от входа лежал труп без головы. При виде его даже хладнокровный Марциал содрогнулся, а его помощника, худощавого молодого человека, вывернуло наизнанку. Бесс тоже ощутил рвотный позыв и с трудом подавил его, хотя он эту страшную картину наблюдал уже второй раз.

Лицо Тиберия окаменело. Обезглавленный труп когда-то был Мандосом.

Марциал и Лонгин подошли поближе. Гай Целий поморщился.

— Рубили не мечом.

— И не фальксом, — кивнул Тит Флавий, — и не топором.

Голова лежала в нескольких шагах от тела. Похоже, её действительно отделил не клинок. Края чудовищной раны неровные.

— Почему не топором? — спросил Тиберий, — запросто может быть топором. Тупым.

— Хочешь сказать, несколько раз ударили? — спросил Лонгин.

— Ну да. Потому такое месиво.

— Справедливо, — заметил Марциал.

— Нет, вряд ли, — проговорил Бесс.

Трибун повернулся к нему.

— Почему?

— Я бы сказал, что…

Он помолчал немного, словно собираясь с духом. Трибун терпеливо ждал продолжения.

— Похоже на то, что её оторвали. Мне так кажется.

— Оторвали? — удивился Тиберий.

— Да.

— Да не… Не может быть. Это же… Это же какую силищу надо иметь?

Лонгин поджал губы и скептически покачал головой.

— Видишь, из раны кусок хребта торчит? — указал Бесс, — на целых три пальца. Если бы рубили топором…

Сальвия передёрнуло, и он замолчал.

— Что бы тогда? — спросил Марциал.

— Кость бы не выставлялась… Так…

«Боги, словно баранью тушу обсуждаем… А ведь это Мандос!»

Марциал ещё какое-то время посидел возле тела, внимательно осматривая его. Туника на груди Мандоса была располосована, пропитана кровью. Четыре длинных глубоких царапины шли параллельно. Ещё нашлись порезы на правой руке, ниже локтя. Других ран не наблюдалось.

Марциал встал, подошёл к другим трупам.

В дверях лежало сразу двое. В одном из них Тиберий опознал Анектомара. Причина смерти бритта, в отличие от прочих, была довольно очевидна — его зарубили мечом. Удар рассёк ключицу возле основания шеи.

Рядом, зажимая скрюченными окоченевшими пальцами вспоротый живот, лежал Тестим. Все остальные нашли свою смерть внутри дома и так сильно обгорели, что больше никого опознать не удалось.

Марциал ещё долго ходил по пепелищу, время от времени давая указания своему помощнику записать какое-то наблюдение. Остальные молчали.

Наконец, когда трибун, зачерпнув горстью снег, попытался оттереть запачканные сажей ладони, Тиберий спросил его:

— Так кто их мог убить, Гай Целий?

— Не даки, — ответил вместо Марциала Бесс.

— Почему так думаешь? — спросил его трибун.

— Никогда прежде такого зверства не видел.

— Послужил бы с моё на границе, — буркнул Лонгин, — всякого бы насмотрелся…

— Чтобы даже лошадей бросили в огне? — пропустил его слова мимо ушей Бесс, — когда такое бывало? Их бы угнали.

— Загорелся навес и обрушился, — возразил Марциал, — а был бой, суматоха. Просто нападавшие не успели отвязать лошадей. Всех. Двух же угнали.

— Или те сами смогли убежать, — сказал Бесс, — кто-то поводья плохо завязал, лошади рвались и узлы распустились.

— Мне кажется, я знаю, что произошло, — сказал Лонгин.

Все повернулись к нему.

— Говори, — попросил Марциал.

— Когда варвары напали, одного дозорного, Даора, сняли тихо. Второй, Авл, увидел их, и бросился бежать, его догнали и убили.

— Почему он бежал не к дому, а от него?

— Может, его уже отрезали. Увидел, что варваров много, — предположил Тиберий.

— Я думаю, он все же успел поднять тревогу, — сказал Тит Флавий, — Мандос и ещё двое приняли бой в дверях, а остальные не успели выбраться. Может, уже спали. Варвары подожгли крышу и все, кто был внутри, задохнулись.

— При этом варвары зачем-то всё равно вошли внутрь и пустили кровь уже мёртвым? — недоверчиво покачал головой Лонгин.

— И сколько мог длиться бой? — спросил Марциал, — чтобы успел загореться сарай, и рухнуть навес, придавив лошадей?

— Мандос был здоров, как бык, и способен драться довольно долго, — сказал Тиберий, — он был хорошим бойцом. Анектомар и Тестим схватились с варварами в проходе и помешали выбраться остальным…

Бесс перебил декуриона:

— Анектомар, почему-то, лежит на спине, головой наружу, словно он пятился изнутри дома.

— Мало ли, как его развернуло, когда он получил смертельный удар.

— Видать, Мандос задал им жару, — злобно прошипел Тиберий, — раз они сорвали на нём зло и осквернили тело. Голову снесли явно не одним ударом.

Марциал подобрал меч «Маленького коня», который, почему-то лежал в полудюжине шагов от его тела. Внимательно осмотрел клинок.

— Ни следа крови. Он никого даже не задел. Чего бы варварам разъяриться и изуродовать только одного?

— Он не дал украсть всех лошадей, — не отступал от своей версии Тит Флавий.

Марциал задумчиво поскрёб подбородок, пробормотал себе под нос:

— И порезы ещё эти…

Трибун снова обошёл вокруг пепелища, надеясь найти ещё какой-нибудь след, который мог бы дать ответы на возникающие у него вопросы.

— Ладно. Грузите мёртвых на телегу. Возвращаемся. Тут больше ничего не выяснить.

Въехавшая в лагерь скорбная процессия была встречена гробовым молчанием. Вышел Адриан, он сейчас был старшим в лагере. Остальные легаты квартировали в ставке Траяна, которая разместилась в крепости.

Адриан коротко переговорил с Марциалом, осмотрел покойников. Повернулся к одному из своих контуберналов.

— Пригласи-ка Статилия Критона. Он должен быть в крепости.

Тит Статилий Критон был личным врачом императора.

Контубернал, юноша, едва начавший бриться, убежал исполнять приказ. Вокруг телеги собралось десятка два легионеров. Адриан увидел в первых рядах Гнея Балабола, Диогена и Назику. Рявкнул на них:

— Чего столпились? Всем разойтись! Нечего вам тут делать.

Когда врач прибыл, Адриан поинтересовался у него, что тот думает об обезглавленном теле Мандоса и царапинах на лице Скенобарба, не посвящая Критона в подробности происшествия.

Врач размышлял недолго.

— Я бы сказал, что это медведь.

— Уверен? — переспросил Адриан.

— Вполне. Я, легат, видел немало подобных смертей на играх с участием бестиариев.

— Не может быть медведь, — сказал Марциал, — на груди Мандоса четыре борозды. Медведь оставил бы пять.

— Может удар пришёлся так, что одним когтем он не зацепил? — повернулся Адриан к трибуну.

Тот покачал головой.

— Я бы мог допустить, что ауксилларии были убиты варварами, а уже потом на трупы набрёл медведь, отгрыз голову Мандосу и потеребил лапой лицо Скенобарба. Но, полагаю, зверь бы этим не ограничился. Раз уж он начал рвать плоть, то непременно объел бы трупы, чего не наблюдаю.

— Да, — подтвердил Критон, — я согласен с Гаем Целием. Но я не понимаю…

— Расскажи ему, Гай, — попросил легат.

Марциал кратко объяснил врачу суть дела. Выслушав, тот покачал головой и сказал:

— В таком случае, у меня нет других предположений. Разве что варвары использовали ручного зверя.

— Может, псов натравили? — спросил Лонгин, который все это время стоял возле телеги.

— Следы от когтей собаки или волка были бы меньше, — сказал Критон.

— Если эта собака — не молосский волкодав, — заметил Лонгин.

— Ты преувеличиваешь, Тит, — сказал Адриан, — даже молоссы не так велики.

Критон задумчиво простёр раскрытую ладонь над грудью Мандоса. Задержал, приглаживая другой рукой аккуратно подстриженную седую бородку, нехарактерную для римлянина и роднившую его с Адрианом. Прищурился.

— Нет, собака или волк таких следов не оставили бы, — сказал он негромко, — может быть, лев?

— Во Фракии львов не встречали уже лет тридцать, — возразил Адриан, — а так далеко на севере они перевелись еще раньше. Во время Игр в честь завершения постройки Флавиева амфитеатра львов уже везли исключительно из Сирии и Африки.

— Был случай, когда льва видели в Мёзии, — сказал Лонгин, — об этом рассказывали, как о примечательном событии.

— Когда? — спросил Адриан.

— Да тоже лет пятнадцать-двадцать назад.

— Вот я и говорю…

— Но лев подходит, — задумчиво сказал Марциал, поглаживая подбородок, — кто знает, может львы еще живут в этих местах. Тут не так многолюдно, как в Мёзии.

— Задай вопрос нашему другу, — сказал Адриан.

— Задам.

— Да уж, я предпочел бы такое объяснение, — проговорил Критон, — не хотелось бы предполагать…

Он не договорил.

— Предполагать что? — спросил Марциал.

Критон словно бы не расслышал. Пробормотал себе под нос:

— С другой стороны, раны остальных нанесены обычным оружием…

— Но не рана Даора, — вставил Лонгин.

— Да-да… — рассеянно пробормотал врач.

Он замолчал на некоторое время и когда Адриан с Марциалом уже решили, что больше ничего от него не добьются, Критон попросил:

— Я хотел бы перед погребением ещё раз внимательно осмотреть их. В спокойной обстановке.

— Конечно, почтенный Статилий, — кивнул легат, — тебе никто не помешает.

Спокойную обстановку в лагере, напоминавшем огромный муравейник, обеспечить невозможно. Адриан ожидал прибытие Пятого Македонского легиона. Здесь и без него уже настоящее вавилонское столпотворение (начитанному Публию сия иудейская легенда была знакома в переложении одного сирийского эллина), а будет только хуже. Вдобавок, за последнее время к Апулу подтянулось множество торговцев, следовавших за армией. Прослышали, что цезарь решил разместить здесь Тринадцатый на постоянной основе. Канаба растёт, как на дрожжах. Вместо палаток уже закладывают настоящие дома. Первым делом, конечно, построили таберну.

Легионеры только недавно огородили лагерь частоколом, а уже копают рвы под фундамент каменных стен. Стучат топоры, визжат пилы. Все куда-то спешат, суетятся. Центурионы покрикивают на молодых. Даже ночью шумно. Какая уж тут спокойная обстановка.

Император, вообще-то привычный к лагерным будням, на этот раз предпочёл расположиться со свитой в Апуле.

После первого поражения от Траяна четыре года назад, Децебал обязался разрушить все свои крепости. Это условие он выполнил. Победители удовлетворились, вывели из Дакии легионы и разместили гарнизоны в нескольких важнейших опорных пунктах. Однако, едва Децебал остался без присмотра, как вновь взялся за старое.

Фундаменты никуда не делись. Даки возводили на них две стены, внутреннюю и внешнюю, на расстоянии в несколько шагов друг от друга. Каждую толщиной всего в один камень. Сшивали стены поперечными брусьями, а в пространство между ними наваливали щебень. Крепости вырастали буквально на глазах. За год-два Децебал восстановил все утраченное.

Здесь, в Апуле, располагалась царская ставка, пока столица, Сармизегетуза, была захвачена римлянами. По прошлому мирному договору они оставили её себе. Во вторую войну Децебал вернул Сармизегетузу стремительным броском. Это был его последний успех.

К середине лета римляне окружили столицу Дакии кольцом своих войск. Все крепости пали. Некоторые были снова разрушены, но Апул, взятый последним, сей участи избежал. Уже приближалась зима, и потому здесь Траян решил остановиться.

Император занял башню, в которой ранее располагались покои Децебала и его приближенных. Здесь же, в крепости, разместился практически весь двор Траяна, вернее, та его часть, что последовала за цезарем на войну. Ближайшие к императору покои (скорее, эту комнату следовало назвать кельей, все же жилище царя даков не могло сравниться с дворцами на Палатине) занимал Статилий Критон. Трупы он, конечно, стал осматривать не здесь, а в подвале башни. Когда закончил и передал их похоронной команде, поднялся к себе.

Критон был задумчив. Когда он разрезал пропитавшуюся кровью тунику Мандоса, то обнаружил нечто, никем не замеченное ранее. Пятую царапину, еле заметную, расположенную в стороне от четырёх других. Здесь даже не было прорехи на тунике, словно нечто острое лишь чуть-чуть надорвало ткань и едва зацепило кожу.

Ни волк, ни медведь, и вообще никакой зверь не смог бы оставить такие отметины. Только человек. Но какие же у него тогда должны были быть ногти? Или это всё же не человек? Но кто? Что же произошло на том хуторе?

Тит Статилий долго стоял у окна. Сгущались сумерки. Далеко на юге появилась дорожка огней. Она медленно приближалась.

Пятый Македонский легион.

Критон подошёл к своему столу, добавил масла в лампу, высек огонь и зажёг фитиль. Развернул чистый лист папируса. Он вёл дневник, записывал все перипетии военных кампаний Траяна. Однако сейчас сел за стол не для того, чтобы сделать очередную запись о событиях минувшего дня. Вернее, о них самых, вот только адресатом должен был выступить другой человек.

Некоторое время врач раздумывал над письмом, покусывая кончик заострённой палочки, а затем макнул её в чернила и вывел первые буквы. Писал он по-гречески и использовал греческое приветствие:

«Статилий Критон Алатриону из Антиохии, сыну Поликсена — радуйся! Давно не писал тебе, дорогой друг. Затянувшееся своё молчание ныне хочу прервать, дабы поведать о некоем любопытном случае, ибо по прошлым нашим беседам припоминаю твой интерес к подобным вещам…»