Волки

XI. Пепел

Он прикоснулся к груди. Показалось, что сердце не бьётся. Может быть, это сон? Как бы он был счастлив сейчас, если бы мать бесцеремонно сдёрнула с него одеяло, вырвав из когтей этого страшного сна.

В глазах потемнело, голова закружилась, небо и земля поменялись местами, ноги подкосились. Бергей слепо вытянул руки вперёд, его бросило в пот. Стремительно накатывала глухота.

Почему так тихо? Мёртвая тишина. Но ведь это просто красное словцо, так не бывает, чтобы ни шума ветра, ни голосов птиц. Совсем ничего. Это сон.

Ему казалось, что он лежит на спине и смотрит в серое небо немигающим взором, бесстрастно следит за равнодушно проплывающими облаками. На самом деле он стоял на четвереньках, лицом вниз.

Пальцы пронзили тонкий наст, медленно сжались. В ладони впились острые края ледяной корки.

Бергей поднял голову, встал на колени, с усилием провёл грязными отросшими ногтями по щекам. Почти ничего не почувствовал. В глазах переливались огненные узоры.

Он крепко зажмурился, потом несколько раз моргнул, помотал головой. Ощущение давящей мёртвой тишины постепенно проходило, сознание прояснялось.

Это не сон.

Город умер в огне. Пожар был столь силен, что от деревянной стены, опоясывавшей Храмовую террасу, почти ничего не осталось. Лишь в нескольких местах ослепительную белизну засыпанной снегом горы уродовал обугленный, завалившийся наружу остов.

Сгорели и обрушились крыши храмов Залмоксиса и других богов. Теперь на их месте из оплывшего, покрывшегося ледяной коркой снега торчали ряды покрытых копотью каменных столбов.

Боги не спасли город. Не спасли даже свои жилища.

Серая стена Цитадели тоже почернела от сажи. Она вся испещрена трещинами. Внизу во множестве валялись расколотые каменные ядра, которыми римляне обстреливали крепость. Восточные ворота, ведущие из Цитадели на Храмовую террасу, распахнуты настежь. Они, на удивление, почти не пострадали от огня и следов работы тарана не видно. Римляне долбили им западные ворота, там как раз имелся ровный участок, позволявший подтащить машину. У восточных врат дорога шла слишком круто. Впрочем, западные ворота «красношеим» не поддались, они тоже были раскрыты, а не разломаны.

Юноша поднялся и медленно, при каждом шаге проламывая наст и проваливаясь по щиколотку в колючий снег, побрёл вверх по склону, к внутренним вратам.

Снег был обильно расчерчен дорожками птичьих следов. Попадались и звериные. Собачьи. Вряд ли волк решился бы зайти на пепелище. Поживиться тут нечем. Все трупы победители давным-давно убрали и сожгли.

Бергей с трудом узнал дом, где жил с матерью, братом и сестрой накануне осады. От него остались одни головешки.

Он стоял посреди развалин, с застывшей на лице неподвижной маской ковырял носком ноги снег, не отдавая себе отчёт, зачем это делает. Ни одной мысли в голове. Под снегом пепел.

Вдруг нога зацепила нечто, привлёкшее его внимание. Он нагнулся и вытащил из-под обугленной доски деревянную лошадку. Когда-то у неё были хвост и грива из пеньки, но они сгорели. Дерево почернело.

Это была лошадка Дарсы. Он давно уже не играл ею, но всё равно таскал с собой. Память об отце. Тот подарил её младшему сыну, перед тем как уйти на войну. Первую войну с Траяном, ставшую для Сирма последней.

Бергей рухнул на колени и заревел, размазывая по щекам сажу и слёзы.

Расставшись с Дардиолаем, он без приключений добрался до Близнецов. Так назывались две крепости, которые стояли друг напротив друга, разделённые ущельем, по которому протекала небольшая речка. Это ущелье было единственным удобным подходом к Сармизегетузе с севера.

Крепости стояли на высоких утесах. Подобраться к ним было крайне тяжело, но уже в первую войну римляне сумели взять оба неприступных орлиных гнезда, проявив изрядное упорство и изобретательность.

Близнецы были частично разрушены, но во вторую войну, когда даки вернули свою столицу, Децебал восстановил их. Вновь подступив к Близнецам, Траян уже не стал ломиться в эти северные врата Сармизегетузы, ограничился осадой, а сам со всеми силами навалился на столицу. После её падения сдались и Близнецы. Теперь в обоих крепостях стояли римские гарнизоны.

После победы «красношеие» чувствовали себя там в безопасности. В округе, как и везде возле гарнизонов, обретался торговый люд, хотя и меньше, чем у лагерей легионов.

Бергей, у которого живот к спине прирос, затерялся среди торговцев и их рабов, смог украсть немного хлеба и тёплый плащ. За обувь он уже сто раз пожелал долгих лет жизни Дардиолаю. Если бы не воин, поди уже сбил бы ноги напрочь. Или отморозил.

Римлянам юноша не попался. В Близнецах задерживаться не стал, двинулся дальше к своей цели. И вот, достиг…

Он, конечно, понимал, что не застанет в Сармизегетузе своей семьи, не узнает, живы ли они, но не мог остановить порыв сердца. Но что же теперь? Куда идти? Все чаще его посещала мысль, что надо было остаться с Дардиолаем. Что уж теперь-то об этом вздыхать…

Тзир говорил, что основной лагерь легионов располагался в половине дневного перехода, даже меньше, к востоку от перевала Тапы. «Красношеие» ещё после победы в прошлой войне начали там строить большой город. Бергей решил отправиться туда.

Он спустился в долину Саргеции, речки, протекавшей южнее Сармизегетузы. Долина эта имела форму обоюдоострого топора, с топорищем, смотрящим на север, куда заворачивала текущая с востока река.

Началась оттепель, и юноша через реку не перешёл, а буквально переполз по тонкому льду, рискуя провалиться. Вся одежда промокла. На другом берегу не без труда развёл костёр и долго отогревался.

До римского города он шёл три дня, а когда добрался, то дар речи потерял. Такого скопления народу в жизни ещё не видывал, хотя в осаждённую Сармизегетузу набилось около десяти тысяч человек, воинов с семьями.

Перед ним раскинулась столица римской Дакии — Колония Ульпия Траяна.

Город занимал площадь втрое большую, чем лагерь легионов возле Апула и его канаба. Уж если там был настоящий муравейник, то здесь и подавно. Кроме размеров Колония отличалась от Апула тем, что тут каменных зданий было намного больше, ибо город строили уже третий год.

Бергей в римских городах прежде не бывал, потому разглядывал каменные дома, разинув рот. Особенно юношу впечатлила колоннада базилики. Римляне строили не так, как даки. Почти не использовали дикий тёсаный камень, возводили здания в основном из кирпича.

Краюху хлеба, украденную в Близнецах, Бергей давно сжевал и живот уже дня три вновь возмущённо порыкивал. Юношу от голода шатало так, что дуновением ветерка можно уронить. В первую очередь следовало озаботиться пропитанием.

Высматривая, где можно ловчее украсть что-нибудь съестное, Бергей покрутился среди торговых рядов, которыми был загроможден форум. Здесь ему не понравилось, слишком много людей. Куда бежать и где прятаться в случае чего, он не знал и изо всех сил старался не привлекать к себе внимания.

Он заметил, что на стройках работало много даков. Цепей на рабочих не наблюдалось, да и охрана присутствовала весьма немногочисленная. Бергей недоумевал, что его соотечественники не спешат бежать, ведь перебить горстку легионеров представлялось ему совсем несложным, а за оружие сойдёт почти любой строительный инструмент.

Приглядевшись, он заметил, что среди бородачей трудились и римляне. Собственно, строили город в основном легионеры, а даки использовались на самых тяжёлых работах. Месили известковый раствор, таскали кирпичи, вчерне обтёсывали камни.

Сердце Бергея бешено колотилось. Просто сидеть и наблюдать невозможно. Ему казалось, что все только и делают, что спрашивают друг друга, что это за парень трётся вокруг да около.

Он подобрал какое-то беспризорное ведро, заляпанное известью. Если остановят римляне — выдаст себя за одного из работников. Что говорить, если на него обратят внимание соотечественники, которые, конечно, легко выявят в нем чужака, он не знал, но и не задумывался об этом. Что ему свои-то сделают? Не сдадут же «красношеим». Наверное. Как-то не хотелось разом записывать в предатели этих рабочих, что сейчас вкалывают на врага без видимого принуждения.

Он старался держаться в тени.

Около полудня даки прекратили работу. На стройке появились женщины с котелками и корзинками, принесли обед.

Бергей следил за седобородым коматом. К нему подошла пожилая женщина с корзинкой, протянула старику небольшой кувшин и нечто, завёрнутое в белую тряпицу. Хлеб, наверное. Старик поблагодарил её кивком головы. Женщина перекинулась с ним парой слов и отошла к другим рабочим. Старик присел на стоявшую неподалёку телегу, с которой недавно сгружали кирпичи, расстелил тряпицу. В неё действительно была завёрнута краюха хлеба. Бергей сглотнул слюну.

— Датауз, глянь-ка сюда! — окликнули старика.

— Чего там? — спросил он недовольно.

— Да ты подойди, посмотри, ведь криво положили?

— Вот никогда спокойно пожрать не дадут, — проворчал старик, но послушался.

Бергей, живот которого урчал так, что слышно, поди, на другом конце города, не выдержал. Прокрался к телеге, схватил хлеб. Отломил кусок и сразу сунул в рот. Повернулся, запихивая остальное за пазуху… и нос к носу столкнулся с Датаузом.

— Ты что это тут делаешь, парень? — спокойно поинтересовался старик.

Бергей не ответил. Он машинально продолжал работать челюстями, а мысли в голове неслись быстрее ветра.

— Ты кто такой?

Бергей промычал нечто невнятное, опустив глаза. Старик ухватил его за подбородок и поднял голову.

— На меня смотри. Есть хочешь?

— Да… — выдавил из себя Бергей.

Старик огляделся и потянул юношу за собой.

— Пошли-ка отойдём.

Он затащил его внутрь строящегося здания. Бергей взирал на старика исподлобья.

— Да не смотри ты так на меня, — усмехнулся Датауз, — ешь спокойно, не отниму. Скажи, кто таков и откуда взялся.

— Люди зовут Бергеем, — буркнул юноша, — из Берзобиса я.

— Ишь ты… — заломил бровь Датауз, — прям из Берзобиса? А по мне так из леса.

— В Берзобисе «красношеие», я знаю, — проговорил Бергей, у которого теперь кусок не лез в горло, — я там уж четыре года не был. Как «красношеие» пришли, мы в Сармизегетузу перебрались.

— В Сармизегетузе три месяца как пепелище.

— Я знаю, — буркнул Бергей.

— И где ты все это время был?

Юноша ответил не сразу. Раздумывал, стоит ли рассказывать про Тзира.

— В горах. Там.

— И много вас там таких? — негромко спросил старик, — из Сармизегетузы?

— Тебе то что? — огрызнулся Бергей и неопределённо мотнул головой, — хочешь этим сдать?

— Дурак ты, парень, как я погляжу, — мягко сказал Датауз, — хотел бы тебя сдать, уже вязал бы сейчас. Ты, я смотрю, совсем своих от чужих отличать разучился. Ещё и крадёшь тайком.

— А вы свои, что ли? — с вызовом бросил Бергей, — вы же вон, на «красношеих» работаете! А чего-то я ни цепей, ни колодок не вижу! Продались?

Старик сгрёб его за грудки, притянул к себе.

— Ты язычок-то прикуси, засранец, а то была сопля зелёная, станет красная, — сказал он, не повышая голоса, — ты бы у римлян воровал еду, если такой дерзкий. Или с ними связываться — кишка тонка?

Бергей не ответил, но смотрел на старика с вызовом.

— Ты молодой, а потому дурак, — констатировал Датауз, — думаешь, мы по своей воле на этих ублюдков работаем?

Бергей, продолжая взирать на него исподлобья, подумал и медленно помотал головой.

— Ты один здесь? — спросил Датауз.

— Один, — буркнул юноша.

— Что, там, в горах, совсем худо стало? — спросил старик и сам же себе ответил, — и то верно, зима идёт. Мы тут-то в землянках зубами стучим…

— Я не знаю, как в горах, — сказал Бергей, — не понимаю, о чём ты говоришь.

— Погоди-ка, — удивился Датауз, — я, было, подумал, что кто-то из Сармизегетузы до её падения успел уйти. Решил, они тебя разведать послали, что тут и как.

— Нет, — покачал головой Бергей, — ничего об этом не знаю. Один я. Сам уцелевших ищу.

— Уцелевших? — переспросил старик, — родные там у тебя были?

— Мать, сестра и брат.

— Сестра?

— Да. Меда, дочь Сирма. Брата Дарсой зовут, ему восемь лет. Меде — девятнадцать. Мать наша — Андата. Ещё Эптар, муж Меды. Может, слышал?

— Сирм… — пробормотал старик, — Сирм из Берзобиса… Знакомое имя. Из царёвых воинов?

Бергей кивнул.

— Так ты, парень, из «носящих шапки», выходит? — присвистнул Датауз и оглядел худого, оборванного Бергея с ног до головы, — нет, здесь ты своих не найдёшь. Тут коматы одни. Из окрестных сëл. Римляне нас сюда на работу согнали.

Он выглянул наружу, осмотрелся. Повернулся к Бергею.

— Давай-ка я тебя, парень, к своей жене отведу пока. У нас тут землянки неподалёку откопаны, там и живём.

Он потащил Бергея за рукав, но тот упёрся.

— Так что, неужели никто не спасся? Или тебе не известно?

Старик долго не отвечал, глядя Бергею прямо в глаза. Потом медленно покачал головой. Юноша втянул воздух сквозь сжатые зубы и глухо застонал.

Даки-рабочие жили в землянках примерно в полумиле от строящейся Колонии.

— Ты, парень, знаешь что? Сейчас пойдем, так прихрамывай. Если окликнут, скажу, что ты ногу повредил. И не вздумай башкой крутить, не должны твоё лицо увидеть.

— Почему?

— Ты видел среди наших хоть одно молодое лицо?

— Н-не помню… — оторопело пробормотал Бергей.

— Потому что нету, — с ожесточением прошипел Датауз, — старики одни, калеки, бабы.

— А куда… — начал было юноша, но Датауз перебил его.

— Мужики в боях сложили головы, а кто остался, того в рабство продали. И молодёжь почти всю…

По спине Бергея пробежал холодок.

Выйдя наружу, старик позвал:

— Бития!

К ним подошла женщина, та самая, которая принесла ему обед. На вид она была моложе мужа лет на десять и, судя по всему, в молодости блистала красотой. Сейчас у неё был уставший, потухший взгляд.

— Жена моя, — представил Битию старик.

Бергей со всем вежеством пожелал здоровья. Датауз кратко рассказал Битие о нём. Женщина заохала, захлопотала.

— Голодный же ты, сынок…

Датауз, опасливо оглядываясь по сторонам, осадил её.

— Погоди ты. К нам его надо отвести, нельзя ему тут быть.

Никто их не остановил. Один из римлян-часовых даже кивнул Датаузу. Видать и впрямь подумал, что тот оказывает помощь увечному. Когда они удалились от города, старик обернулся.

— Молодёжь здоровую продали. Детей всех. Кто остался, им не опасен и малополезен. Все амбары они едва не до последнего зёрнышка выгребли. Прокормить себя теперь не можем.

— Как же жить будете?

— На весенний сев семян нету. Эти не дадут, не для того обдирали. Зиму протянем, а потом передохнем с голоду. Пока работаем на них, кормят. Как построим город, не нужны станем. Да и если бы посеяли хлеб, всё равно он уже не наш. Наместник землю для ветеранов нарезает. Было у меня поле, а теперь оно уже не моё. Теперь мне только к Залмоксису остаётся или, ежели желаю погодить, в батраки к «красношеим». Эта солдатня всюду важная ходит, примеривается ко всему. Расспрашивает, где тут земля получше, а где камни и болота. Сучьи дети…

Разговорчивый старик рассказал, что все трое его сыновей на войне сложили головы. Двое старших ещё в первую, а младший, последняя отрада матери, совсем недавно. В Сармизегетузе.

— Даже похоронить, как положено не смогли. В огне сгинул.

— Может живой? — предположил Бергей, — вдруг пробился?

Датауз внимательно посмотрел на него, помолчал, потом медленно покачал головой.

Пришли к землянкам. Их было отрыто десятка три.

— С разных сёл тут народ, — сказал Датауз, — кто остался.

Бития сунула Бергею в руки миску просяной каши. Потом смотрела, как он торопливо стучал ложкой (ничего не смог с собой поделать) и вздыхала. Она расспросила Бергея о его родных, и он не смог таиться перед этой доброй женщиной. Рассказал всё. И про то, как ушёл от Тзира тоже. И про встречу с Дардиолаем. При упоминании его имени, Датауз удивлённо поднял бровь. Не мудрено, Молния по всей Дакии известен.

Датауз сидел рядом и внимательно слушал. Жена его украдкой вытирала глаза. Говорила, от дыма слезятся. Очаг был сложен прямо в землянке. По-чёрному топился. Глаза и у Бергея слезились, но, может быть, и не от дыма вовсе.

Когда он закончил рассказ, Датауз вздохнул.

— Зря ты, парень, сюда шёл. Лучше бы с Молнией остался.

Бергей сжал зубы, но не ответил.

— Я мало знаю о том, что произошло в Сармизегетузе, но то, что знаю…

Он не договорил. Бергей подождал немного, а потом попросил:

— Расскажи, отец.

Датауз снова вздохнул.

— Римляне месяц вели осаду. Ломали стены таранами, камнемёты подтащили. Бицилис поначалу умело оборонялся, но «красношеие» все же смогли прорваться за Храмовую стену. Наши отступили в Цитадель.

Он замолчал.

— Что было дальше? — прошептал Бергей.

— Дальше… Через несколько дней в Цитадели начался пожар. Причём римляне утверждают, что это наши сами себя подожгли. Все запылало и на Храмовой террасе. Я думаю, Бицилис пытался за стеной огня прорваться из города. Но не смог. Когда римляне ворвались в Цитадель, там не осталось никого живого. Все, кто был, мужчины, женщины и дети, все выпили яд. Чтобы не сдаваться в плен, избегнуть насилия и рабства. Так говорят римляне, я сам не видел.

Бергей побледнел.

— Я не верю…

— У меня нет причин лгать тебе, — сочувственно сказал Датауз.

— Значит… все мертвы…

— Да, парень. Крепись. Из Сармизегетузы никто не вышел живым.

Бергей спрятал лицо в ладонях. Бития вопросительно взглянула на мужа, тот поджал губы и коротко мотнул головой.

Больше Датауз юношу расспросами не донимал. Вечером вернулись односельчане старика, и он рассказал им про Бергея. Мужики, среди которых не было ни одного молодого, вздыхали, сокрушённо качали головами, обсуждали, что парню делать дальше. Некоторые, ухватившись за его рассказ о Тзире и слухах о том, будто на севере ещё сражаются свободные даки, советовали ему податься туда. Иные и сами порывались идти с Бергеем. Он слушал отрешённо. Кивал головой, слова бросал неохотно, через силу. Наконец, Датауз призвал оставить парня в покое.

— Не теребите его. Парень до последнего надеялся, а оно вон как вышло… Пусть хоть немного в себя придёт.

На следующее утро Датауз велел Бергею сидеть в землянке и не высовываться. Юноша послушался и весь день промаялся наедине с чёрными мыслями. Так он провёл и следующий день, а потом, глядя на возвращающихся с работы измождённых людей, устыдился безделью. Его кормят, а он лежанку давит. Заставить себя помочь соотечественникам на стройке он не мог — все в душе его протестовало против работы на благо ненавистным «красношеим». Однако следовало за добро отплатить добром.

Когда мужчины вновь ушли на работу, он предложил Битии помочь по хозяйству. Она послала его натаскать воды, наколоть дров.

В поселении остались только женщины. За одну из них Бергей зацепился взглядом. Одетая в бесформенное платье, она сутулилась, скрывала платком лицо и двигалась скованно, почти ни с кем не разговаривала.

В лагере постоянно торчали двое или трое посторонних. Не легионеров, но явно римлян. Бергей поинтересовался у Битии, кто они, та ответила, что «следят за порядком».

— Чтобы мы не придумали взбунтоваться, значит. Хотя какой уж тут бунт, мужики еле ноги волочат. Больные да увечные одни остались…

Женщина с платком на лице особенно сторонилась этих чужаков. Не понимала, что своим поведением и обликом, явно направленным на то, чтобы не привлекать внимания, добивается прямо обратного.

Бергей наблюдал за ней со всё возрастающим любопытством. Так получилось, что сей интерес и определил его дальнейшую судьбу.

Вскоре после полудня, когда женщины отнесли мужьям обед и вернулись, в поселении появились два новых человека. Эти самые «хранители порядка». Одетые не по-военному, в обычные серые туники и коричневые плащи-пенулы, они, тем не менее, были вооружены мечами. Бергей заметил на поясе одного из них свёрнутый кольцами хлыст. Надсмотрщики. Хотя вроде бы рабами даков-строителей не считают.

Сменив своих товарищей, римляне вальяжно разместились у костра, над которым висел котёл. Один из них вытащил из-за пояса ложку и бесцеремонно снял пробу.

— Эта что ли? — услышал Бергей слова второго римлянина.

Юноша, коловший неподалёку дрова, поднял глаза и увидел, что они смотрят в сторону закутанной женщины, которая несла с ручья корзину со стираным.

— Ага, — ответил второй.

— Да ну, она же страшная. У меня не встанет.

— Слабак, — усмехнулся второй и почесал в паху.

Женщина мельком покосилась в их сторону и быстрым шагом пошла прочь. Первый римлянин поднялся и вальяжно направился за ней. Она ускорила шаг, он тоже. Она оглянулась, бросила корзину и побежала.

Бергей расколол очередное полено и, оставив работу, посмотрел в сторону кустов, за которыми оба скрылись. Он знал, что там сейчас случится. Юноша покосился на второго римлянина, тот расслаблено сидел возле костра и задумчиво щёлкал пальцем по деревянной ложке. Бергей огляделся по сторонам. Поселение как будто вымерло.

Не вполне отдавая себе отчёт в том, что делает, не задумываясь о последствиях, движимый лишь сиюминутным порывом и ненавистью, юноша сжал в руке топор, так, что костяшки пальцев побелели, и направился к кустам. Второй римлянин сидел к нему спиной.

Листва давно опала и Бергей, ещё не раздвинув колючие ветки, уже видел, что там происходит. Римлянин повалил женщину на землю, одной рукой задирал ей подол, а другой душил. Женщина пыталась оторвать его руку от своего горла, извивалась, хрипела, пыталась сжать ноги. Римлянин, вполголоса бранясь, втискивал между ними колено. Наконец, ему это удалось, подол он тоже одолел и начал одной рукой стаскивать с себя короткие штаны, какие носили легионеры.

Дальше Бергей смотреть на это не стал. Бесшумно приблизившись, он взмахнул топором и обрушил его на спину насильнику. Тот дёрнулся, захрипел и обмяк.

Женщина спихнула с себя труп и попыталась отползти от Бергея, пронзив его безумным взглядом. Её трясло, но она не издала ни звука. Бергей, глядя на совсем голую (римлянин успел ей не только подол задрать, но и платье на груди до пупа порвал) худую девушку лет семнадцати, потерял дар речи. Платок размотался, и он увидел её лицо. Оно было измазано сажей. Наискось от правой брови, через переносицу и всю левую щеку тянулся уродливый шрам. Удар мечом, чудом не задевший глаз.

Бергей подумал, что сажей девушка вымазалась специально.

«Она же страшная, у меня на неё не встанет».

Наивно пыталась уберечься от насилия…

Вдруг его словно молнией прошибло.

— Тисса? Ты?

Он шагнул к ней, она снова попятилась, все ещё сидя на земле.

— Не бойся! Тисса, это действительно ты?

Она вдруг скосила глаза ему за спину.

— Сзади!

Бергей мгновенно метнулся влево, падая на колени и уходя из-под удара. Не глядя махнул топором с разворота, на уровне живота взрослого мужчины. Не ошибся. Второй римлянин, верно, почуявший что-то неладное, не собирался его хватать и если бы не окрик девушки, то он бы без затей и лишних разговоров снёс Бергею голову.

Топор вонзился римлянину в живот. Тот охнул, согнулся пополам, мёртвой хваткой вцепился в топор скрюченными пальцами. Заваливаясь на бок, вывернул топорище из рук Бергея. Скорчился на земле, поджав колени к животу, и изверг из груди протяжный хрипящий стон.

Бергей повернулся к девушке. Та пыталась запахнуть разорванное платье и смотрела на трупы расширившимися от ужаса глазами.

— Тисса, ты слышишь меня?

Она вздрогнула, очнулась от оцепенения и посмотрела на юношу.

— Бе… Бергей?

— Да, да, это я!

— Бергей… Что ты…

Она не договорила. Разревелась. Он подсел ближе, коснулся плеча.

— Все будет хорошо…

Она замотала головой.

— Не-е-е-т! Заче-е-ем… ты… Они убьют… все-е-ех…

Он попытался обнять её, успокоить. Она замолотила его кулаками по спине, все сильнее заходясь в истерике.

— Тише ты, сейчас сюда весь легион сбежится!

Она и не думала успокаиваться. Тогда он оттолкнул её и отвесил звонкую пощёчину.

— Дура! Он бы тебя порвал всю!

Девушка словно очнулась, перестала верещать, мотнула головой и посмотрела на Бергея взором, почти осмысленным. Несколько мгновений оба молчали, сцепившись взглядами, потом Бергей непроизвольно скосил глаза вниз, уставившись на высоко вздымавшуюся голую грудь.

Девушка горько усмехнулась и, глядя на него исподлобья, процедила сквозь зубы:

— А ты думаешь, что спас меня?

Бергея её вопрос поставил в тупик, он не нашёлся, что ответить.

Они довольно долго молчали. Два сердца бились часто-часто. Тисса размазывала по щекам слёзы и все пыталась запахнуть платье. Бергей тупо переводил взгляд с одного трупа на другой. Чужую жизнь он забрал впервые. Внутри, почему-то, образовалась пустота, никакой радости от содеянного, или хотя бы удовлетворения от справедливости возмездия.

Вот вроде бы враги. Хорошо вооружённые, свирепые, не безвинные овечки, и получили сполна. А на душе гадко. Нет, он и не думал жалеть их, не сошёл ещё с ума. Просто вдруг пришло осознание, что у всего есть своя цена.

— Их хватятся… — прошептал Бергей, — станут искать…

Тисса поднялась на ноги.

— Пойдём.

— Куда? — спросил Бергей.

— Скажем Битие.

Он покорно побрёл за девушкой.

Лицо Битии, едва она узнала, что случилось, стало белым, как полотно. Она схватилась за сердце, ноги подкосились. Бергей поспешно подхватил её, помог сесть. Бития кликнула одну из женщин и велела бежать к Датаузу. Та послушалась, видать, старика и его жену здесь уважали.

— Искать будут, — сказала Бития, посмотрела на Бергея и решительно распорядилась, — мотыгу хватай и рой яму. Вон там.

— Так ведь спросят, куда делись… — прошептала Тисса и всхлипнула, — из-за меня теперь…

— Не реви! — оборвала её Бития, — не из-за тебя.

Бергей скрипнул зубами.

Все ещё держась за сердце, Бития несколько раз глубоко вздохнула, переводя дух, и сказала твёрдо:

— Не знаем, куда делись. Сменились, покрутились здесь немного и свалили куда-то. Сбежали.

— Не поверят, — сказал Бергей.

Бития сверкнула на него взглядом и повернулась к Тиссе.

— Найди Бебруса, пусть оденет обувь одного из римлян. Покрутится тут и сходит до ручья. Так, чтоб следы хорошие были. Там разуется и кружным путём вернётся.

— Он же хворый, — возразила Тисса.

— А где я тебе здорового найду? Чтобы ножища была, как у того говнюка? Короче, не знаем мы, куда эти сучьи дети делись. Недосуг нам их пасти. Топор от крови отмыть надо… хотя нет. Бергей, зарой его. Хрен с ним, с топором.

Её деловитые распоряжения немного успокоили Бергея. Он отправился в лес копать яму на проталине. Позаботился, чтобы не оставлять следов на снегу, их было бы трудно скрыть. Потом вместе с Битией отволок к ней трупы, засыпал. Могилу и все следы закидал мокрой хвоей.

Все, кто был в поселении, два десятка женщин и стариков, уже знали о случившемся. Некоторые из баб не сдержали языков, затянули вой:

— Всех смерти обрёк из-за девки! Подумаешь, велика беда — сунул, вынул. Не убудет от неё!

Бития рявкнула на голосистых дур, те заткнулись, но продолжали жечь Тиссу (не Бергея!) злобными взглядами.

Та забилась в какой-то угол. Плечи предательски вздрагивали. Бергей вдруг подумал, что сутулилась она и прятала лицо не только затем, чтобы избежать внимания «красношеих». Догадка обожгла его. Он подсел к Тиссе, долго мялся, не решаясь задать вопрос, но все же спросил:

— Это ведь уже было?

Та подняла на него блестящие глаза. Ничего не ответила, но он и без слов всё понял. В двух бездонных озёрах плескалась боль и отчаяние.

«Ты думал, что спас меня?»

— Я не смогла… умереть… — прошептала Тисса, — когда они в первый раз… духу не хватило…

Бергей молчал.

— Тот… которого ты первым… Он… дважды… Ещё другие…

Она спрятала лицо в ладонях. Бергей сжал зубы, медленно протянул руку к её голове, задержал, не касаясь. Пальцы дрожали. Он все же осторожно провёл ладонью по волосам. Тиссу затрясло сильнее. Он обнял её за плечи.

— Прости меня…

— За что? — всхлипнула она.

Он не ответил. Долго молчал. Тисса понемногу успокоилась.

— Как ты спаслась из Сармизегетузы? — Бергей, наконец, решился задать вопрос, мучивший его с тех пор, как он узнал её.

— Что? — вздрогнув, повернулась к нему Тисса.

— Ты ведь была там, я помню. Как тебе удалось спастись? Ты знаешь, что случилось… с моими?

Она медленно вытерла глаза и ответила:

— Да.