Волки

XII. Врата в вечность

Она была на два года моложе Меды. Из-за войны её просватали лишь в этом году, весной, но до свадьбы, которую собирались сыграть после уборки урожая, дело так и не дошло. Жених Тиссы погиб на перевале Боуты ещё в начале лета.

Меда уже была мужней женой, а Тисса ещё числилась в девках, но это не мешало их дружбе. Вместе они оказались в Сармизегетузе, когда римляне окружили город.

В столице собралось много народу — семьи воинов, жители окрестных деревень, искавшие укрытия за каменными стенами. Многие, не зная об истинном положении дел, надеялись, что Децебал сможет собрать достаточно сил и отбросить римлян. Или заключит мир, как было в прошлый раз. Потому люди не хотели далеко уходить от насиженных мест, бежать на север. Они перегоняли в Сармизегетузу скот, рассчитывая уберечь его, свозили сюда все запасы зерна. Близлежащие дороги были забиты телегами.

Царь отбыл за помощью, а оборону столицы возложил на своего друга Бицилиса. Тот разослал по округе лазутчиков, выяснить, где римляне. Ему было известно, что Траян, наступавший с юга, уже поблизости, но о том, как далеко продвинулись легионы Лаберия, сведений не было.

Бицилис рассчитывал, что у него есть ещё время, что римляне упрутся в Боуты, завязнут у Апула. Весть о том, что Лаберий уже в окрестностях Близнецов, прозвучала громом среди ясного неба. Единственная дорога, по которой можно было вывести женщин, детей и стариков была перерезана. Лазутчики рассказали Бицилису, что горные тропы по большей части свободны, но прорваться там могли только воины.

Бицилис понял, что, скорее всего все, кто собрался в крепости, найдут здесь свою смерть. Он немедленно приказал сотнику Тзиру, одному из старших и опытных воинов, вывести всех юношей, дабы хотя бы их сберечь для будущих битв. Женщин и детей Тзир взять с собой не мог.

Сотник повиновался и железной рукой приструнил своих подопечных, которые едва не взбунтовались. Не хотели предстать в глазах друзей и родичей трусами, бегущими от врага.

Начиная с этого момента, Бергей ничего не знал о событиях в Сармизегетузе.

— Прошу тебя, расскажи, что было дальше.

— Дальше? Страшно было дальше…

Римляне замкнули кольцо вокруг города, подтащили к стенам тараны и камнемёты, пошли на приступ. Их было много, а боевой дух силен, как никогда. В предчувствии близкой победы, наград и почестей, они сражались умело и отважно. Даки, которым больше некуда было отступать, дрались отчаянно. На стенах плечом к плечу с мужьями встало множество женщин. Немало стариков, даже совсем немощных, пожелали закончить свою жизнь, в последний раз встретив врага лицом к лицу.

Первым делом римляне взялись за деревянную Храмовую стену. Её легко можно было сжечь, но это привело бы к пожарам во всем городе, а Траян, как видно, намеревался Сармизегетузу по возможности сохранить.

Бицилис удерживал деревянную стену полмесяца, умело чиня препоны римским таранам. На их крыши даки сбрасывали огромные камни и брёвна, перебив множество народу.

Римляне ползли на стены по лестницам, даки сбрасывали их вниз. В конце концов «красношеие» все же прорвались на Храмовую террасу. Бицилис приказал всем отступить в Цитадель, но многие воины, ведомые жрецами, его приказа ослушались, затянув наступающего врага в уличные бои, которые с переменным успехом бушевали три дня. Однако римлян, казалось, уже ничто не могло остановить. Они прекрасно умели драться в тесном пространстве. Небольшими группами, прикрываясь черепаховым панцирем из щитов, римляне продвигаясь вперед. Три дня отвага даков сдерживала их, но, в конце концов, легионеры её пересилили.

Потом они взялись за Цитадель. Её взять было куда сложнее, чем Храмовую террасу. Сидя на каменной стене, Бицилис уже не боялся поливать «красношеих» кипящим маслом, добавляя сверху огоньку. Камнеметы римлян здесь имели куда меньший успех, а тараны было подтащить сложнее. Западные ворота защищала крутизна склонов, а перед восточными даки, отступая в крепость, навалили баррикаду. Расчищать путь для подвода тарана легионерам приходилось под ливнем стрел со стены.

И все же Бицилис понимал, что эта заминка временна. Надежда на помощь Децебала таяла с каждым днём.

Наконец, римляне пошли на решающий приступ, ворвались на юго-восточный участок стены и смогли закрепиться на ней. Стало понятно, что их уже не сбросить. Несмотря на огромные потери легионеров, снизу к ним все прибывали и прибывали подкрепления.

В самый разгар сечи Бицилис собрал на главной площади укрывшихся в Цитадели стариков, женщин и детей.

— Нам не удержать Сармизегетузу. Это конец. Давайте же встретим его достойно!

Вперёд вышел Мукапор, верховный жрец Залмоксиса, высокий седой старик, одетый в белое.

— Даки, вы знаете, что случится, когда римляне ворвутся в Цитадель! Те, кто останется в живых, обречены на рабство и страдание! Детей разлучат с матерями, жён предадут насилию! Даки, вы знаете, что всеблагой Залмоксис ждёт нас! Так к чему длить страдания плоти? Отворим же врата его чертогов сами и без страха, но с радостью шагнём в вечную жизнь!

По площади волной пронёсся стон.

— Братья и сестры! — продолжал Мукапор, — мы войдём к Залмоксису без боли и страданий! Уснём, а когда проснёмся, окажемся среди тех, кто давно уже ожидает нас в вечности!

По знаку Бицилиса из царских погребов выкатили бочки с вином. Из первой вышибли пробку, наклонили над чашей, которую держал в руках Мукапор. Тёмно-красное вино, расплёскиваясь, до краев наполнило серебряный кратер.

Взревели боевые трубы римлян, но на лице Мукапора не дрогнул ни единый мускул. За его спиной с остервенелым рычанием неудержимо лез через стену Цитадели сторукий железный зверь. Битва не стихала ни на минуту. Воины, державшие северную стену, где римляне прекратили натиск, оставили свои посты и пришли на площадь, чтобы испить напиток смерти со своими семьями.

В руках Мукапора появился небольшой мешочек. Жрец бросил в вино щепоть белого порошка, покачал чашу, размешивая, и поднял к небу.

— Мы идём к тебе, отец наш!

К Бицилису подвели нескольких связанных римлян, пленников, захваченных ещё год назад, когда Децебал вернул себе Сармизегетузу.

— Вам выпала великая честь, — прошипел Бицилис, — предупредите Залмоксиса, что весь его народ скоро придёт к нему.

С этими словами он перерезал горло первому из пленных. Римлянин захрипел, ноги его подкосились, а глаза закатились. Остальные римляне закричали и начали вырываться. Губы Бицилиса тронула усмешка. Узкий клинок, прочертив тонкую красную линию, отворил горло следующей жертвы.

Вспыхнула крыша царского дома. Даки, в оцепенении следившие за жертвоприношением, словно очнулись. Некоторые женщины заголосили, заметались. Мукапор, ни на что более не обращая внимания, отпил из чаши и сел на землю. Его примеру последовали многие воины и старики — садились в круг на землю и пускали по рукам чашу с отравой. Перед тем, как отпить, славили Залмоксиса, поносили римлян. Лица у всех были спокойны и торжественны.

Бицилис не обращал внимания на разгоравшийся пожар, дома поджигали по его приказу. Со стен даки пускали стрелы с зажжённой паклей в сторону храмов, захваченных римлянами. Ничего не должно достаться «красношеим», пусть всё горит.

Андата, мать Дарсы и Меды, притянула к себе детей. Меда, лицо которой было белее снега, отчаянно крутила головой, высматривая мужа. Его нигде не было. Тисса, еле живая от страха, цеплялась за подругу, которая осталась у неё единственным близким человеком.

Цитадель быстро заволакивало дымом, с каждым вздохом дышать становилось все труднее. Люди закашливались, но большинство всё же сохраняло спокойствие. Матери давали отпить вина детям. Дети плакали, не понимая, что происходит. Серьёзный, насупленный Дарса не плакал, но цеплялся за мать. Глаза его бегали по сторонам.

— Эптар! — звала мужа Меда.

Тисса тоже вертела головой, высматривая его.

Наконец, они его увидели. Эптар появился возле Бицилиса. Их окружило ещё несколько воинов. Меда видела, что муж о чём-то спорит с тарабостом. Поднявшийся ветер, раздувающий пламя пожара, донёс до неё слова Эптара:

— Нужно попытаться!

— Мне царь не велел покидать город, я с места не сойду! — крикнул в ответ Бицилис.

Эптар повернулся к одному из стоящих рядом воинов и что-то сказал. Несколько человек закивали. Бицилис махнул рукой, резко повернулся и зашагал прочь, скрывшись в дыму. Больше Тисса его не видела.

Эптар высмотрел их. От женщин и Дарсы его отделяла вереница людей, по очереди подходивших к жрецам за отравленным питьём.

— Меда! — закричал Эптар.

— Я здесь!

— Меда, мы попробуем вырваться! Идите за мной!

Андата скорбно покачала головой.

— Ничего не выйдет. Бесполезно это. Мукапор прав. Лучше уснуть…

Один из слуг, оставшихся с семьёй Сирма до конца, поднёс ей чашу с вином. Андата опустилась на колени перед младшим сыном.

— Выпей сынок. Сейчас попьём, глазки закроем и увидим нашего батюшку. Вот уж он тебе обрадуется, прямо к небу подкинет. Помнишь, как раньше?

Дарса молчал, глядя на мать расширившимися глазами.

— Не бойся, сынок, тут сладенькое. Не бойся. Будешь бояться, Залмоксис рассердится, скажет: «С таким именем и боялся».

Крики, доносившиеся со стороны стены, где до сих пор кипел бой, становились всё громче. Тисса почувствовала запах палёного мяса. Ей показалось, что иссушенная жаром кожа начала трескаться.

Глаза её метались в панике, а ноги едва держали. На мгновение взгляд выхватил фигуру Мукапора. Жрец повалился на бок, на лице его застыла блаженная улыбка, глаза остекленели.

— Смотрите, люди! — раздался чей-то крик, — Мукапор уже вошёл в чертоги! Пейте, не бойтесь! Залмоксис ждёт нас!

Дюжина воинов затянула песню. Сев в круг и положив руки друг другу на плечи, они ритмично раскачивались. Один уже уронил голову на грудь, бессильно опустились руки, но воин остался сидеть. Товарищи и в смерти поддержали.

Несколько женщин сидели на земле и, не видя никого и ничего, укачивали на руках тела детей, которых яд убил раньше матерей.

— Меда! — Эптар расталкивал людей, пробираясь к жене, — Меда!

— Пей сынок, — поднесла чашу к губам сына Андата, — увидишь батюшку…

— Нет! — закричала вдруг Меда, — мы не умрём! У меня есть муж, он меня спасёт!

Она схватила брата за плечи и оторвала от матери.

— Эптар, мы здесь! — закричала Тисса.

— Меда, не надо… — слабым голосом позвала Андата, — не надо… Давай уснём…

— Нет! — кричала Меда.

Она тащила Дарсу и Тиссу к мужу. Дарса отчаянно извернулся, протянул руку к матери.

— Мама!

Андата закрыла лицо руками.

Эптар добрался до жены, схватил её за руку.

— «Красношеие» оставили западные ворота! Все на восточные лезут! Мы прорвёмся! Бежим!

Он потянул их за собой. Вокруг возникло ещё несколько воинов.

Что было дальше, Тисса почти не помнила. Дым жестоко ел глаза, было нечем дышать. Они бежали сквозь огонь. В голове крутилась единственная мысль — только бы не упасть.

Вот и ворота. Почти сразу за ними крутой склон, усеянный трупами римлян, павших в прошлых штурмах. Под стрелами даков «красношеие» не всех своих убитых смогли унести. Несколько тел все ещё лежали на склоне, скрытые в густой траве. Ждали падения города и погребения. Под стеной валялось несколько поломанных лестниц. Из земли торчали сотни, тысячи стрел.

— Бегите к лесу! — закричал Эптар, — все к лесу!

Но как и куда убежишь, когда город уже месяц в кольце осады…

— Римляне!

Тисса увидела летящих на них всадников. Эптар оттолкнул жену и перехватил фалькс двумя руками.

— Беги!

Тисса споткнулась и выпустила руку подруги. Поднявшись, она уже не видела её. Вообще ничего не видела, перед глазами всё размазано, будто девушка кружилась в бешеном хороводе.

Рядом бежали ещё люди. Мимо промчался всадник, сверкнула молния и во все стороны брызнули рубиновые капли. Тисса не успела понять, что случилось. Она снова споткнулась. Поднимаясь, обернулась и увидела, как Эптар перебежал дорогу перед скачущим на него римлянином, уходя из-под его удара, и взмахнул фальксом. Римлянин раскинул руки, будто крыльями взмахнул. Повалился навзничь. Эптар что-то закричал, но в следующее мгновение мимо него пронеслась ещё одна тень, он охнул и рухнул на колени.

Завизжала Меда. Тисса повернулась на голос и увидела, как волосы подруги наматывает на кулак какой-то скалящийся здоровяк в бурой от крови кольчуге. Дарса куда-то пропал. Последнее, что девушка помнила — напирающий прямо на неё грудью рыжий конь и резкая боль, перечеркнувшая лицо и бросившая её в спасительные объятия тьмы…

Она надолго замолчала. Бергей терпеливо ждал. Наконец, Тисса продолжила рассказ.

— Очнулась, лицо пылает. Пошевелиться боюсь, да и руки-ноги еле-еле чувствую. Притворилась мёртвой и до ночи там лежала, потом к лесу поползла. Что потом было, плохо помню. Крови много потеряла. Датауз меня подобрал и выходил. Теперь вот здесь…

Тисса провела рукой по уродливому шраму, пересекающему лицо, горько усмехнулась:

— Думала, на такую «красавицу» не посмотрит никто, да ошиблась… Стольким уже ублюдкам женой стала… Со счета сбилась… Может, непраздна уже… Каждый день к себе прислушиваюсь, тело будто не моё.

Бергей не нашёл, что ответить и отвёл глаза. Тисса следила за ним, у неё дрожали губы.

Юноша с усилием провёл ладонью по лицу.

— А мои? Ты знаешь, что сталось с ними?

— Нет. Меда, наверное, жива. Скорее всего, ту же чашу, что и я испила. Теперь знаю, что надо было другую… Мукапор не соврал. Тем, кто его вино выпил, сейчас много лучше. Ни боли, ни страданий… Я уж сто раз прокляла себя за малодушие. Сто раз думала петлю сплести, а все живу… Да и примет ли меня теперь Залмоксис?

Бергей молчал, не зная, как задать самый главный мучавший его вопрос. Ему казалось, что Тисса будет в полном праве плюнуть ему в лицо, за то, что он думает лишь о себе, даже не задержав в памяти весь тот ужас, который она ему поведала. Все же решился.

— А Дарса?

— Я спрашивала Датауза. Он тут появился ещё до того, как Сармизегетуза пала. Какую-то запруду строить их пригнали. Никто не знает, зачем. Так он был среди тех, кто хоронил побитых наших. Я спрашивала его, он сказал, что среди убитых снаружи, у западных ворот, не было детей.

Сердце Бергея забилось часто-часто.

«Среди убитых не было детей».

— Так может, он жив! — едва не закричал Бергей.

— Я не знаю… — прошептала Тисса, — Датауз говорил, что со всей округи пленных сначала сгоняли сюда, в этот их город. Потом уводили на юг. Были и дети.

— Он жив! — твёрдо сказал Бергей, — он жив, и я его найду!

Но раньше их нашёл Датауз. Ему уже рассказали о том, что случилось. Старик был мрачен, серьёзен. Смерил Бергея долгим взглядом, по которому невозможно было определить, что у него на уме.

— Из-за меня… — начал было Бергей.

— Молчи лучше, парень, — оборвал его Датауз, — молчи и слушай. Оставаться тебе здесь нельзя. Уходить надо. Римлян хватятся и очень скоро.

— Куда мне идти? — пробормотал Бергей.

— О том не думал, когда за девку вступался? — спросил Датауз, — ладно, молчи. Знаю, не думал. Дурак ты, парень.

Он помолчал немного и добавил:

— Хорошо, что есть ещё такие дураки, вроде тебя. Значит, пока живём. Может, и не помрём все-то…

С Датаузом пришло несколько мужиков. Они смотрели на Бергея, на Тиссу и молчали. Бергей не видел в их глазах осуждения. Может быть страх. Но не у всех. Устали люди бояться. Помнили ещё о своём человеческом достоинстве.

— Почему ты сказал, что из Сармизегетузы никто не спасся, отец? — спросил Бергей.

— Уберечь тебя, дурака хотел. Уберечь от ложной надежды. Если кроме Тиссы кто и уцелел, их уже не найти.

— Ведь ты же сам сказал ей, что видел пленников. Так может…

— Нет, — оборвал его старик, — эти не из города. «Красношеие» разорили все окрестные селения. Людей со всей округи сгоняли сначала сюда, а потом в Мёзию. К морю. На рынки… Не один месяц прошёл, продали уже всех, увезли за тридевять земель.

Он положил руку на плечо Бергею.

— Горько мне говорить тебе такое, парень, но оставь надежду. Лучше Молнию догоняй. Не догонишь — просто на север иди. Там ещё есть свободные.

Бергей не ответил, но Датауз и не ждал ответа. Он посмотрел на своих товарищей. Один из них, калека с культёй вместо правой руки молча кивнул.

— И девку с собой забери, — добавил Датауз.

— Н-нет… — испуганно попятилась Тисса.

— Дура, — беззлобно сказал старик, — пропадёшь ты тут. Мы тебя защитить не сможем. Иди с ним, может, спасётесь.

— А вы как же? — прошептал Бергей, — ведь римляне за убитых…

— Мы как… Да никак. Не думай о нас.

— Мы тут ждём, когда кто-нибудь нам чертоги Залмоксиса отворит, — сказал однорукий, — у одних сил на это нет, у других храбрости…

— Иные думают, что все ещё образуется, — добавил Датауз, — мол, и Мёзия была когда-то свободна, а теперь под «красношеими», но всё же живут там люди. Может, и мы сможем под ними жить…

— Я не стану, — упрямо нагнул голову Бергей.

— Я и не прошу, — ответил Датауз, — ступайте, дети. Мы уж тут как-нибудь. Вы с Битией все правильно сделали, авось и минует беда. А нет… Залмоксис нас примет. Не думайте о нас. Все мы в его чертогах встретимся. Вам мы сейчас кой-чего по сусекам наскребём. Одежонку тёплую какую-никакую подберём. Идите на север, там спасение. Живите, дети…