Волки

XXVI. Пробуждение

Эллин подарил девушке два дупондия из орихалка. Сестерций в сумме.

Бергей взял Тиссу под руку, и они пошли дальше. По дороге купили на одну из подаренных монет пару пирогов. И тут же на улице стали их есть.

Много дней они уже не ели обычной еды, и горячий пирог показался самым вкусным на свете.

Тисса заметно повеселела, повисла на руке у юноши, болтала о всяких пустяках. Бергей сначала внимательно слушал девушку, а потом вдруг замолчал. Тисса дернула его за рукав, ведь он не расслышал её слова, не ответил на вопрос.

Бергей в свою очередь взял её за руку и указал на то, на что не обратила внимания Тисса.

Оба берега Данубия соединил мост. Два года назад его тут и в помине не было, а ныне вот, нате. Он перекинулся в одного берега на другой, сработанный на совесть, зримое свидетельство неописуемой мощи детей Капитолийской волчицы.

Арки из светлого камня лежали на двадцати опорах. Да нет, не лежали, а будто парили над рекой на высоте свыше восьмидесяти локтей! Мост выглядел очень изящным, всем своим видом показывая, что его строители знали толк в красоте и совершенстве линий. Оба конца моста сторожили крепостные башни.

— Как красиво! — вздохнула Тисса.

Бергея это задело, восторг девушки показался каким-то… чрезмерным. Его злило, что Тисса восхищалась всеми творениями римлян. Тех, кто причинил ей столько боли и зла. Она будто забывала об этом, глядя на их прекрасные вещи.

— Рот закрой, ворона залетит, — сказал он мрачно.

— Ты чего? — не поняла Тисса.

— Ничего, — буркнул Бергей.

Мост словно придавил его, искусное строение говорило только об одном — на землю Дакии пришли новые хозяева и они не жалели средств на то, чтобы устроить здесь жизнь по своему разумению. А проигравшим надлежит смириться, они уже никогда не смогут назвать родную землю своей.

Именно по этому мосту, сработанному Аполлодором Дамасским и перешли на левый берег Данубия легионы Траяна.

Мост, равных которому не строили доселе, стал зримым символом величия Августа, мощи империи. Бергей, конечно, не знал, что так и задумывалось. Строительство этого невероятного сооружения не имело иного смысла. «Бесполезное расточительство казны», — так говорили многие. Большая часть украдкой, но некоторые, например, Адриан — открыто. Публий Элий не скрывал неприятия нынешней войны, хотя и стремился все приказы Траяна исполнить в высшей степени добросовестно. Племянник императора оставался сторонником замирения Децебала иными способами и обустройства надёжной границы на правом берегу Данубия.

«Мост не нужен».

Не нужен ещё и потому, что в прошлую войну легионы успешно переправились по наведённым понтонам.

Но Траян остался непреклонен. Легионеры Седьмого Клавдиева строили мост под руководством Аполлодора два года. За освящением сооружения наблюдали несколько ближних тарабостов Децебала. Царь всё ещё надеялся договориться, хотя и понимал — завершение этого эпического строительства делает войну неизбежной.

Но Траяну было мало впечатлить даков. На освещение моста пригласили всех послов, что находились в то время в Мёзии, в ставке цезаря. На проложенную над великой рекой дорогу подивились свевы, боспорцы и даже посланники из далёкой Индии.

Гордыня…

«Всё подвластно смертному».

Стоять и смотреть дальше на эту зримую похвальбу «красношеих» не было ни смысла, ни желания. Бергей уже раскаялся, что нашипел на Тиссу, но вслух ничего не сказал, только дернул её за рукав.

— Пошли дальше, — Бергей потянул девушку за собой. Она рассеянно пошла следом, всё ещё разглядывая мост.

Он расспросил прохожих и вызнал, где тут продавали рабов. Вскоре ему удалось найти тех, кто мог ответить на его вопросы. Ими оказались двое соплеменников — даков. Один молодой, даже на взгляд Бергея, но крепкий, широкоплечий, держался уверенно и вёл себя, как хозяин. Другой старик, с седыми волосами. Он слегка прихрамывал и всё время кашлял, когда хватал ртом холодный воздух.

Бергей не стал выспрашивать окольными путями, а заговорил прямо, да пожалобнее, дабы старика растрогать. Но едва успел поведать о известной ему судьбе своей семьи, молодой перебил его:

— Эй, парень, да ты что говоришь? Думаешь, если твои брат и сестра в рабство попали, так это несчастье? Нет уж! Им, считай, повезло! Живы остались, а те, кто жрецов да царя послушали, тех нет уже. Сгинули в муках без следа, да и все дела. Скоро никто и не вспомнит.

— Вспомнят, — процедил Бергей, — и все жизнь отдавшие, ныне в чертогах Залмоксиса пребывают, в вечном блаженстве.

— Э, малец, — прокряхтел старик, — заморочили вам голову Мукапор и присные и предтечи его, от царя до самого нищего комата. Да разве же Залмоксис — бог?

— А кто? — опешил Бергей от такого заявления.

— Лукавый раб эллина одного премудрого, — сказал молодой.

— Пифагореец он, — добавил старик, — слыхал?

Бергей нахмурился и помотал головой. Ему очень хотелось побить старого богохульника, да одного взгляда было достаточно, что молодой не даст и одним ударом душу вынет. Здоров, холён, краснолиц. Явно не голодает тут, как подросток, коему ещё и пятнадцати нет.

Стариков бить совсем уж низко, а скорбных умом и подавно. Такое Бергей придумал себе оправдание.

— Залмоксис от Пифагора-самоссца немало тайной премудрости познал, — продолжал старик, не замечая, как на скулах Бергея играют желваки, — а потом, как выкупился на волю и вернулся на родину, то всякими чудесами заморочил голову царям. Якобы помер, а спустя время воскрес. Вот дурни тёмные и поклонились ему, а Гебелейзиса стали меньше почитать. За то нам всем спустя века пришла расплата. Залмоксис-то лжец, давно червями съеден, а наши исконные боги в обиде на царей и тарабостов, вот и не помогли Децебалу, когда римляне со своими богами сюда пришли.

— Врёшь, старик! — Бергей сжал кулаки, — безумен ты!

— Безумен… — старик усмехнулся, — может и безумен. А сам-то подумай, что царь-то обещал? Посланника к Залмоксису посылали? И не раз. Царь победу обещал, а вышло что? Напрасно людей только загубил. Не слышат наш народ ныне Гебелейзис, Котитто, Нотис, Бендида и Сабазий. Мужам-воинам надо было старых богов славить, Геросу мольбы слать, а не лукавому лжецу. Тогда бы одолели богов римлян. А ныне всё уже. Не подняться нам. Впустую царь народ загубил. Признал бы власть римлян — и под ними бы жили. Вон, на тот берег глянь! Там не одну сотню лет под ними живут.

— Как рабы! Так что же, лучше бы всем рабами стать?! — Бергей едва не задохнулся от злости, — это, выходит, лучшая доля, чем жить свободными?

— Э, парень, ничего-то ты не знаешь, — усмехнулся старик.

— Да кому нужна такая свобода? — спросил молодой, — лучше уж живыми оставаться! И при римлянах жить можно. Солнышко светит, руки да голова на месте — на жизнь себе всегда заработаешь.

— Это как же? — спросил Бергей.

Он вдруг будто опомнился, заново окинул взглядом собеседников. Старик, хоть и заходился в кашле, но убогим нищим не выглядел, а молодой и вовсе — румяный детина в добротной одежде. Как и дед, кстати. И пояса-то у них не дешёвые, а за поясами палки какие-то торчат, обвитые ремнями.

Плети.

И встретились им с Тиссой эти двое на рынке, подле длинного помоста. Тот ныне пустовал, но не горшки же там выставляли. И не скотину.

Вернее, её самую. Только двуногую.

Бергей похолодел. Медленно попятился, отодвигая Тиссу, не проронившую ни слова, себе за спину.

Старик, как видно, испуга Бергея не заметил или истолковал иначе:

— Погоди парень, не злись. Да не суди вот так запросто о людях, судьба она по-всякому поворачивает. Ты как говоришь, брата твоего зовут?

— Дарса, — выдавил из себя Бергей, почти что против воли.

— Нет, такого не припомню, — задумался старик, — да, по правде, особо и не спрашивали, имён-то. Много тут через наши руки детишек прошло, всех не упомнишь. Одно скажу — никто их не обижал, кормили хорошо, бить не били. К чему товар-то портить. Только дурак товар не бережёт.

Бергей скрипнул зубами. Смотрел исподлобья.

— Чего напрягся? — усмехнулся молодой, — думаешь, хватать вас сейчас будем, да в колодки? Да кому вы нужны? Тут и без вас цены на рабов рухнули. Кормить дороже встанет.

Старик прокашлялся и добавил:

— По правде, дураков-то из числа купчишек понаехало много. Всё сетуют, дескать рабов в избытке, а потому и нечего церемониться с ними. Ну, то их дела, а нам за порчу товара никто спасибо не скажет. Так что, если боги милостивы к нему, то жив твой брат, да и здоров быть может. Только ровно месяц прошел с тех пор, как последних детей продали и на юг увезли. Где их теперь найти, одним богам известно. Так что парень послушай моего совета. Не ищи родню, безнадежное дело. Лучше забирай с собой девку свою, да вместе новую жизнь начинайте. А что живы, так старых богов благодарите.

— А лукавого раба-пифагорейца, коли ещё вспомнишь, то смотри, можем и по спине протянуть, — добродушным тоном посоветовал молодой.

— Это почему же? — процедил Бергей.

— Приказ наместника, благородного Децима Скавриана. Велено храмы самозванца рушить, а жрецов его, что баламутят коматов, хватать и предавать смерти.

— А что, баламутят? — не удержался полюбопытствовать Бергей.

— Да не особо, — заулыбался старик, — деревня-то сиволапая иной раз поумнее важных тарабостов будет. Коматы и прежде солнышко да гром превыше царской лже-веры почитали. Втихаря.

— А теперь все богам римлян поклонимся? — Бергей мотнул головой в сторону входа на рыночную площадь, где они с Тиссой сегодня видели уже вторую за день статую. Там стоял некий мраморный муж в римской тоге.

— Да это самого цезаря образ, — благодушно объяснил старик, — в конце лета наместником городу пожалован. Не иначе, скоро муниципием Дробета станет. Ещё лучше заживём.

Молодой перехватил взгляд Тиссы, в коем разглядел восхищение статуей.

— Нравится?

— Камень… — ответил вместо девушки Бергей.

Тисса потянула Бергея за руку прочь. На протяжении всего разговора она стояла, ни жива, ни мертва, не понимая тех дерзких и злых речей, что вёл парень, на на всякий случай пугаясь от того, как менялось его лицо.

Когда они отошли немного в сторону, Бергей остановился и повернулся к девушке:

— Знаешь, а ведь кое в чём он прав. Помочь нам могут и другие боги. Позабыли мы их, а может они за нас вступятся. Давай помолимся Бендиде, нашей заступнице, попросим её подсказать нам выход!

Когда отчаяние становится запредельным, человек все равно ищет выход. Но где же его найти, как сделать так, чтобы люди, сделавшие жизнь невыносимой, вдруг сами по себе стали вести себя иначе? Что заставит человека измениться, где ему искать справедливости, когда надежды больше не осталось?

Только небо способно помочь. Оно отвечает на молитвы людей, боги слышат нас, если попросить их в самые чёрные мгновения жизни. Ну, иногда слышат.

Бергей отвернулся от подруги. Он не хотел, чтобы девушка видела, что у него слёзы готовы навернуться. Всё перед глазами расплывалось. Бергей шмыгнул носом. Лишь бы она не догадалась, как ему плохо сейчас. Не напрасно ли они пришли сюда, не поздно ли искать следы родни?

Бергей незаметно стёр слезу. Голова вдруг закружилась, всё вокруг ни с того, ни с сего стало каким-то ярким и резким. Он потёр глаза ещё раз, с усилием. Всё поплыло.

Он покачнулся и, чтобы не упасть, опустился на одно колено. Опёрся рукой о помост, где ранее выставляли рабов.

— Ты что? — испугалась Тисса.

Бергей замотал головой, отгоняя слабость и наваждение. Радуга перед глазами погасла. Но тут на земле, прямо у его колена тускло блеснуло серебро. Монета? Он протянул руку и подобрал… нет, не монету.

Сердце сына Сирма забилось часто-часто. Да что там — из груди выскочить норовило!

Неужто, чудеса ещё бывают на свете? Не в давние времена, а сейчас, на одной земле с нами, боги отвечают человеку и зримо являют себя в подлунном мире.

На ладони Бергея лежал оберег. Знакомый, будто собственная ладонь. Совершенно невозможный здесь, сейчас, оберег его брата поблёскивал в тусклых лучах зимнего солнца. Ошибиться невозможно было, другой подобной вещицы на свете не существовало.

И как же её прежде Бергея никто не заметил? Уже одно это — чудо из чудес!

Вечер они снова встретили в лесу, неподалёку от города. Нашли уютную пещерку под огромным, в три человеческих роста валуном, покрытым зелёным мхом. Вокруг к реке вниз по склону спускался еловый лес. Колючие красавицы редки здесь, среди дубов и буков. Их царство выше в горах, но вот, встретились.

Украденным ещё полмесяца назад топором Бергей свалил сухостоину. Вскоре в пещерке жарко запылал костёр, в который они подкинули и смолистых веток, нарубленных с поваленных ветром деревьев. От костра шёл смоляной дух, было тепло, словно дома у печи. Они обустроили себе мягкую постель из еловых лап.

Бергей разглядывал найденный медальон и чистил потемневшее местами серебро обрывком заячьей шкурки.

Её обладатель стал их ужином. И это было совсем удивительно. Ведь заяц сам пришёл к ним, сидел, будто завороженный и не пытался убежать от Бергея. Оставалось только воспользоваться небывалой охотничьей удачей.

— А может, он больной? — размышлял вслух Бергей, — звериного разума своего лишился. Разве бывает так, чтобы дичь к охотнику сама бежала и шею под нож подставляла?

— Нисколько не больной, обычный заяц, — возразила Тисса, обгладывая косточку, — просто, хорошему охотнику всегда везёт!

— Может быть, — согласился Бергей, которому было приятно, что девушка его похвалила.

«А может всё дело в нём».

Он потёр оберег ещё раз и залюбовался на старинную работу. Медальон был круглым. Побольше ходовых серебряных монет, где-то два пальца в поперечнике. С медяшку.

С одной стороны, на нём был изображен Сабазий. Рогатый человек сидел, подогнув под себя ноги, в окружении волков, что стояли на задних лапах. А на обороте середину занимал большой шарик, его окружали девять кругов, на каждый нанизан шарик поменьше.

Бергей поднёс медальон поближе к огню. Девять кругов будто ожили и начали крутиться вокруг центрального шарика. Он мотнул головой, отгоняя наваждение.

Этот медальон принадлежал деду Бергея. Тот завещал подарить его младшему внуку. Дарсу дед никогда не видел, умер за два года до его рождения. Просто однажды старик сказал матери, что она родит ещё одного сына. И ему должно подарить этот медальон. А почему — не сказал.

У Бергея перед мысленным взором стоял давний праздник, когда мать передала Дарсе дедов подарок. Тисса тоже была в тот день в их доме. Многие из родни и соседей пришли. Сейчас, когда Бергей об этом вспомнил, девушка согласно покивала и подтвердила. Припомнила мелкие подробности, которые уже стёрлись в памяти Бергея. Впервые за долгие месяцы им не было больно от воспоминаний о прежней мирной жизни, что ушла безвозвратно.

— Мы найдём их, обязательно найдём. И Дарсу, и Меду, и ещё кого-нибудь из соседей, — говорил Бергей.

— Да, — согласилась с ним девушка, — боги нам помогут, ведь они сегодня нам помогли и дальше в беде не оставят.

Вместе они решили идти на юг, на поиски родни. Верно и мороз этот наслала Владычица Луны как раз для того, чтобы им проще на другой берег Данубия перебраться.

Спать они легли возле костра, как обычно, совсем близко друг от друга, но не рядом. Тисса тут же закашлялась, потом попыталась плотнее закутаться в плащ.

— Холодно? — спросил Бергей.

Не дожидаясь ответа, он стянул безрукавку из овчины и подсунул под плащ, укрыл ей Тиссу. И вдруг почувствовал, что она прижалась губами к его щеке. Ладонь сама собой легла на грудь девушки.

И неожиданно для Бергея, подруга не оттолкнула, не попыталась отпрянуть сама. Наоборот, потянулась и прижалась к нему всем телом. Искра вспыхнула, кровь побежала по жилам, согревая не хуже пламени. Последней здравой мыслью Бергея было то, что он не должен уподобляться насильникам, от которых пострадала девушка. А делать всё не так. Иначе. Хотя он слабо представлял себе, как это «не так, а по-другому».

Похоже, она тоже вспомнила о тех ублюдках, потому что вдруг сжалась в комок. Только что целовалась с ним, а теперь вдруг отстранилась и ощетинилась, как ёжик. Бергей испугался сам себя, он и остановиться не мог, и продолжать боялся. Замер, не выпуская её из объятий.

А Тисса вдруг глубоко вздохнула, и словно в пропасть прыгнула, навстречу ему. Тут уже обоим стало не до мыслей и воспоминаний, никто из прошлого не стоял рядом. Ладони скользили по разгорячённой коже.

— Не спеши… Медленнее… Пожалуйста… Да…

Потом они лежали под овчиной и плащами, и боялись произнести хоть слово. Бергей сердцем чувствовал — надо бы что-то сказать ей, но не знал, что, и снова её боялся. Пока Тисса не заговорила первой:

— Ты знаешь, я раньше жалела, что не умерла тогда, яду не решилась выпить. А теперь не жалею.

— Правда? — с надеждой спросил Бергей.

Тисса промолчала, только прижалась ещё сильнее, доверчиво положив голову ему на грудь. Так они и заснули обнявшись, согреваясь теплом, пламенем, что разгоралось медленно, а вспыхнуло между ними только сейчас.

И пришла ночь, и осветил землю лик Бендиды, великой бессмертной охотницы. И засверкало в небе серебро, что стало ярче зимнего солнца. И случилось великое чудо богини, кое не способен постичь человек.

Вновь полусон обрёл власть над спящим разумом Бергея. Он вязко обволакивал, затягивал в себя, как в омут, из которого нет спасения. Медленно, неудержимо. Поначалу он не пугал, баюкал голосом матери.

«Спи. Не нужно бояться. Не нужно бороться. Здесь ты не встретишь зла. Лишь самого себя. Саму суть свою. Спи. Я жду тебя, малыш. Приди ко мне. Я жду…»

Но потом пришла боль, и невероятная тяжесть сдавила грудь, будто Бергей очутился под пятой великана.

Мышцы натянулись канатами, захрустели кости, кровь залила глаза.

Он словно утопающий рвался к поверхности, но не через зеленоватую равнодушную муть, а сквозь багровые сполохи в непроглядной тьме, в клубах конопляного дыма, отнимавшего разум там, в волчьих пещерах. Огненные зубастые пасти возникали на его пути, то тут, то там. Они не вредили ему, а будто приветствовали. Скалились не в злобе, но в необъяснимой радости.

Боль затопила меркнущее сознание и на зыбком краю его, срываясь в тёмную бездну, он, наконец, своротил неподъёмную глыбу, что не давала дышать. Отшвырнул прочь.

И тогда, освободившись от пут, спеленавших его, он вынырнул. И закричал.

Нет, не закричал. Запел, приветствуя серебро в небесах.

Он мчался сквозь ночь, ликуя, наслаждаясь свободой и мощью собственного тела. Нового тела. Такого могучего, такого непривычного. Он стремился познать границы этой невероятной пьянящей силы и власти, и, казалось, их не было.

А потом он увидел добычу и, отдавшись азарту, преследовал её, упиваясь запахом страха. Он пел песню горячим рубиновым брызгам, стынущим в зимней ночи…

Потом небосвод просветлел и волшебство закончилось. И вернулась боль, вывернувшая его наизнанку.

Когда над лесом вновь взошло солнце, мир опять стал прежним, простым и понятным, узнаваемым и реальным.

Но не для всех.

Бергей проснулся, ему снова было холодно. Костёр почти догорел. Угли ещё слабо дымились, но тепла уже не давали. Не было тепла и рядом с ним.

Тисса лежала в странной позе. В стороне, отбросив овчину, служившую им одеялом. Обнажённая. Неужели ей не холодно?

Она не шевелилась. Она… не дышала.

Голова запрокинута неестественно, а на лице застыла странная равнодушная маска.

Тисса была мертва. Мертва уже давно. Тело успело остыть и закоченело в одной позе.

Бергей захрипел. Сел рывком и уставился на свои ладони. Обычные человеческие ладони, перемазанные бурой запёкшейся кровью. Да, обычные, вот только сам он изменился. Вдруг пришло знание, само по себе, без учителей и советчиков. В голове сложилось всё разом. И странное недомогание, которому не могла найти причины мать. И внимательные взгляды Залдаса с Дардиолаем. И этот оберег Дарсы…

В глазах потемнело. Он рухнул ничком, вновь окунувшись во тьму. И там, в чёрном ничто посреди нигде к нему подступили призрачные фигуры.

Волки.

Их было много. Обычные, серые цари леса. И необычные… Стоящие на задних лапах или и вовсе… наполовину люди.

Он узнал многих из них, хотя прежде такими не видел.

Дед, в своём истинном облике. Седой матёрый вожак.

Иные… Они называли ему свои имена. Он вспоминал. Он слышал о многих, как о могучих воинах. Витязи великого Буребисты. О них слагали песни.

Среди них были и вовсе знакомые. Из ныне живых. Ну, наверное, живых. Точно он не знал, да и не задумывался об этом.

Дардиолай, одетый в роскошный серый мех. В шерсти у него искрились снежинки. Он наклонился к Бергею и в голове юноши эхом раздались несказанные слова:

— Что же ты наделал, брат…

Мир завертелся, разбился на тысячи осколков, как скинутая на пол неловким движением расписная ваза.

Бергей очнулся и на четвереньках пополз к девушке. Уткнулся в её холодную руку и заревел от отчаяния, от бессилия. Навзрыд, как плачут лишь малые дети. Он выл и катался по земле, будто волк над телом убитой волчицы. Призывал всех богов, каких знал, просил их вернуть Тиссу. Молил забрать его никчёмную жизнь, но воскресить её.

Ведь они могут. Он взывал к сыну Котитто, Великой Матери, вечно юному Нотису, что умер и воскрес. Он просил о том и Залмоксиса, ибо жрецы прославляли тем же и его.

Но всё было напрасно. Боги молчали. Тисса мертва.

Безмолвный призрачный лик Бендиды белел на небосводе.

Последующие три дня почти стёрлись в памяти Бергея. Он рыл могилу, отогревал костром землю и копал её ножом и топором. В лесу вырос холмик, в котором упокоилось тело Тиссы.

А к исходу третьих суток стало совсем холодно. Мороз ударил такой, что под ногами скрипело. Теперь Бергею не понадобились ни мост, ни лодка. Он побежал через Данубий по льду. И до самого горизонта на юг тянулись следы.

То ли человеческие. То ли волчьи.