Волки

IV. Мулы Мария

«Мулами Мария» называли легионеров, поскольку в результате реформы Гая Мария римляне отказались от большей части войскового обоза и всю свою поклажу легионеры тащили на себе.

Спал Тиберий, как убитый. Последний отрезок пути, когда они слепо пробирались сквозь метель, вымотал даже двух бриттов-попутчиков, что уж говорить о паннонцах. Когда они добрались, наконец, до лагеря и своих палаток, Бесс вполз внутрь, рухнул на набитый соломой тюфяк и мгновенно захрапел. Тиберию пришлось идти на доклад к начальству, где он проторчал ещё два часа, повествуя об обстоятельствах смерти Децебала. Его бы продержали и дольше, но заметили, что он еле держится на ногах, и отпустили отсыпаться. Чем Тиберий и занялся с превеликим удовольствием. Однако перед этим не забыл доложить о своих людях, оставшихся на дальнем хуторе с дозорными.

На рассвете лагерь пришёл в движение, наполнился множеством звуков, но Морфей сжалился над измученным декурионом и заткнул ему уши. Всегда отличавшийся чутким сном (необходимое качество разведчика), Тиберий проснулся, когда солнце уже приближалось к зениту, но сразу вставать не стал, ещё долго лежал с закрытыми глазами, рассудив, что сегодня никто ему за это не попеняет.

Бесс встал раньше. Тиберий слышал, как он свистнул кому-то, дабы принесли воды и организовали кашу. Сальвий был иммуном, освобождённым от рутинных работ, чем нередко злоупотреблял — ездил на шее у молодых.

Тиберий открыл глаза и сладко потянулся, но в следующую минуту блаженная гримаса сменилась недовольной — кто-то откинул полог палатки и лучи солнца на мгновение ослепили декуриона.

— Здоров ты спать, Тиберий, — раздался голос его начальника, Тита Флавия Лонгина, декуриона принцепса, то есть старшего.

Максим, все ещё потягиваясь, промычал нечто нечленораздельное.

В палатку сунулся Бесс. Лонгин хлопнул его по плечу и заявил:

— Сальвий, доставай свои фалеры.

— Это зачем? — спросил Бесс.

— Август завтра будет принимать парад. Шутка ли, Децебала завалили. Не каждый день такое случается. Слышишь, топоры стучат?

— Слева или справа? — спросил Тиберий.

Топоры случали со всех сторон, плотницкие работы в строящемся постоянном лагере в светлое время не прекращались ни на минуту. Даже и ночью кое-что мастерили.

— Снаружи строят трибунал. Еле место нормальное подобрали. Не очень-то помаршируешь тут, кругом скалы.

«Снаружи» означало — вне стен лагеря, разместившегося у подножия холма, на котором возвышалась дакийская крепость Апул.

— Парад? — переспросил Бесс и кивнул на своего командира, — сдаётся мне, этот лежебока отхватит милостей.

— И тебя не забудут, — усмехнулся Лонгин.

— Я потерял гребень на шлем, — зевнул Тиберий, — ещё летом.

— Одолжу тебе свой, — пообещал Тит Флавий.

Тиберий рывком сел, отбросив шерстяное одеяло, повертел головой, разминая шею. Поднялся на ноги.

— Схожу-ка до ветру.

Он вышел наружу, как был, в одной тунике и босиком. Поёжился на ветру, который с утра еле ощущался, но к полудню разошёлся.

— Эх! Хор-р-рошо!

— Чего хорошего в такой холодине? — пробормотал Бесс, — до костей пробирает.

— Это разве холод? — хмыкнул Лонгин, — он ещё даже не начинался. Вот четыре года назад, когда варвары перешли по льду Данубий и напали на Мёзию, был настоящий холод. Струя на лету замерзала.

— Пробовал? — усмехнулся Сальвий, — как с бабами потом? Ничего не отморозил?

Старший декурион беззлобно оскалился, но не ответил.

Легионерам и ауксиллариям не позволялось жениться во время службы, но многие из них обзаводились любовницами и даже целыми выводками ребятишек, которые жили в легионных канабах — городках, выраставших возле постоянных лагерей. Когда ветераны выходили в отставку, их конкубины-наложницы становились полноценными, признанными государством супругами, а отпрыски получали гражданские права. Нередко бывшие легионеры освобождали для замужества рабынь. Такое положение дел всех устраивало, в том числе и императоров, потому на случаи сожительства закрывали глаза (никто же не тащил женщин в лагерь). Тем более что правила формально не нарушались. Легионерам запрещалось жениться. Они и не женились.

У Лонгина, как знали многие, женщины не было. Не обзавёлся. Солдаты, особенно из молодых, после получения от командира крепкой затрещины за какую-либо провинность, злорадствовали, сочиняя различные причины, одну обиднее и похабнее другой, почему Тит Флавий одинок. Он не обижался. Или делал вид, что не обижался. К своим сорока трём годам декурион принцепс заработал славу спокойного как скала, незлобивого человека. Наказывал исключительно за дело. Его уважали.

Бесс об отношениях Лонгина с женщинами знал, потому его шутка вышла недоброй, но Сальвий этого даже не заметил. Язык острый, а душа простая, летящая.

Сальвий подтянул к себе небольшой мешочек, развязал его и вытащил наружу кожаную портупею, на которой крепились несколько серебряных блях-фалер, полученных Бессом за храбрость и смекалку ещё в прошлую кампанию против даков. Сальвий подсел к выходу из палатки и, приоткрыв его так, чтобы холодный ветер не слишком задувал внутрь, критически осмотрел награды. На трёх самых больших фалерах красовались головы льва, Медузы Горгоны и Юпитера. Остальные были победнее и помельче — просто диски с рельефными концентрическими кругами.

Тиберий вернулся от отхожей ямы. Лонгин ждал его.

— Чего-то не видать Мандоса, — сказал Максим, — он вернулся?

— Нет, — покачал головой Лонгин, — я как раз собирался у тебя спросить, где он. Ты вчера сказал, что оставил его на каком-то хуторе.

— Да, неподалёку.

Тиберий нахмурился. Бесс, слышавший разговор, высунул голову из палатки и внимательно взглянул на командира.

— Может, они там нажрались с бриттами? — предположил Сальвий, — мне вчера показалось, что от Анектомара слегка несло перегаром.

— Если это так, то вместо наград получат розог, — сказал Лонгин и, повернувшись к Тиберию, добавил, — я послал людей за ними.

— Давно? — спросил декурион.

— Да уж прилично. Чего-то долго нет. Потому и пришёл к тебе уточнить, не ошибся ли. Ты вчера невнятно описал, в какой стороне хутор, а бритты стоят в охранении сразу в нескольких местах. Может, заблудились? Немудрено, по такой-то погоде.

— Что-то мне это не нравится, — пробормотал Тиберий.

Посланные Лонгином всадники вернулись примерно через час. Бледные, словно кто-то высосал из них всю кровь.

— Что случилось? — встревожился Лонгин.

— Т-там… — пробормотал один из всадников и посмотрел на своего товарища.

— Где Мандос? — спросил Тиберий, — почему вы одни?

— Мёртв, — мрачно ответил второй всадник.

— Что?!

— Мёртв, — повторил разведчик, — все мертвы…

— Даки? — резко спросил Лонгин.

Второй разведчик помотал головой.

— Зачем спрашиваешь? — процедил Тиберий, — ну кто ещё может быть? Выследили, ублюдки.

Он посмотрел на Бесса. У того дрожали губы.

Лонгин раздумывал недолго.

— Сальвий, опционов ко мне. Тиберий, приведи себя в порядок, да поживее. Пойдём двумя турмами. Кто знает, может там засада.

К префекту с докладом он не побежал. Не было в настоящий момент у паннонцев префекта, и Тит Флавий командовал всей алой, как самый опытный и старший по должности. Прежнего префекта вскоре после падения столицы даков император перевёл в другую часть, а нового ещё не назначил.

Такое временное безначалие во Второй Паннонской але случалось регулярно, его причиной был патрон Тита Флавия, родственник императора Публий Элий Адриан. Благодаря ему префекты паннонцев менялись, как стоптанные сандалии, а Лонгин, формально будучи всего лишь командиром турмы, начальствовал над всем «крылом» уже не один год. С Адрианом он познакомился в Паннонии, несколько лет назад, когда тот служил трибуном во Втором Вспомогательном легионе, квартировавшем в этой провинции. Они подружились, и Адриан стал оказывать декуриону покровительство. Это никого не удивляло, всякий нобиль всегда окружал себя верными людьми и способствовал их возвышению.

— Может, надо предупредить начальство бриттов? — спросил Тиберий, глаза которого беспорядочно метались, выдавая растерянность.

— Не надо, — отрезал Лонгин, — сначала сами выясним, что случилось.

— Ну и где этот хрен с горы ходит? — недовольным тоном поинтересовался худой легионер с вытянутым лицом, помешивая ложкой полбяную кашу в закопчёном котелке над огнём, — готово почти.

— За мясом пошёл, — ответил другой солдат, придирчиво разглядывавший застёжки доспеха.

— Это я знаю, — ответил худой, — чего он там застрял-то? Свиней что ли трахает? Их не трахать, а резать надо. Чего мы, опять пустое будем жрать?

— Сейчас, загежут тебе, ага. Я видел, там тгетьего тня всего четыге свиньи осталось, — прогундосил легионер со сломанным носом, — дачальство сожгёт, а тебе хег за щёку, как обычда.

— Хлебало завали, Носач! — возмутился худой.

Он хотел сказать что-то ещё, но не успел. Третий легионер, невысокий крепкий детина, отличавшийся большей небритостью в сравнении с остальными, не говоря ни слова отвесил затрещину обидчику худого. Несильно, больше для порядка. Гундосый Авл Назика вскинулся было, но здоровяк положил ему ладонь на плечо и молча погрозил пальцем.

— Ну и кому хер воткнули? — удовлетворённо поинтересовался худой и пригладил несколько длинных волосков, торчавших на подбородке.

Огрёбший затрещину, почесал затылок и пробурчал нечто невнятное.

К костру подсел ещё один легионер. На поясе его висела полотняная сумка, выдававшая в нём тессерария.

— О! — оживился худой, — ну чё?

Новоприбывший развернул тряпицу.

— Сало.

— Опять? — скривился худой.

— Скажи спасибо, Гней, хоть это осталось. Всех свиней сожрали, но пекуарий говорит, что новые послезавтра будут.

— Тощие небось, — проворчал Балабол, — откармливать их ещё.

Тессерарий кинул мелко нарезанное сало в котёл.

— Э-э! Зачеб туда? — возмутился Назика.

— Не ссы, всем будет поровну, — пообещал худой Гней Прастина по прозвищу Балабол, размешивая кашу.

— Накладывай уже, — потребовал тессерарий.

— На, — Назика протянул худому пустую бронзовую миску-сковородку на длинной ручке.

Тот начал накладывать туда кашу.

— Ещё, — командовал тессерарий, — хорош, хватит.

Потом последовала очередь молчаливого здоровяка.

— А где моя? — спросил Балабол.

Он огляделся по сторонам, а потом пристально уставился на гундосого Авла, который уже собирался запустить ложку в кашу.

— Да вот же моя! А ну отдавай!

Назика удивлённо посмотрел на миску.

— Точно, смотги-ка. Ну извини, Гдей. На.

Он протянул худому миску, а сам поднялся, слазил в палатку и вернулся со своей.

— …А вечером, говорят, кровяную колбасу будут давать, — рассказывал тессерарий, — и вина больше обычного дадут. И даже, говорят, не мочу фракийскую, а чего получше.

Он посмотрел на здоровяка и добавил:

— Извини, Пор, я про мочу-то не в обиду. Оно, фракийское-то, всякое бывает.

Здоровяк Пор усмехнулся, но ничего не сказал. По его имени, «сын», в общем-то нельзя было определить, что он именно фракиец. Собственно, в крови его чего только не было намешано — мать иллирийка, отец наполовину фракиец, наполовину римлянин, но полноправный гражданин. Да и само имя, вернее прозвище, на латыни означало то же самое, что и на языке фракийцев. А ещё «мальчик». Прилипло оно к легионеру, когда он, шестнадцатилетним сопляком-сиротой, приписав себе лет, вступил под знамя Орла. А по имени Пора никто и не называл, разве что легионные крючкотворы, в списках которых он, конечно, не по прозвищу значился.

— С чего такая щедгость? — спросил Назика, вновь подсаживаясь к костру.

— В честь праздника, — ответил Гней.

— Ты про башку? — спросил тессерарий, — уже слышали?

— Да весь лагерь слышал, — ответил худой, — говорят, какие-то паннонцы отличились.

— Это верно, — подтвердил ещё один из легионеров контуберния, грек Корнелий Диоген, потомок одного из вольноотпущенников Суллы и тоже римский гражданин, причём уже в шестом поколении, — Децебала укоротили на голову. Всё, конец войне. Виктория благоволит Августу.

— Это так-то сегодняшний пароль, — вытаращился тессерарий.

— Да? — удивился Диоген, — я не знал.

— Хгеновая у вас выдубка да паголи, — захихикал Назика, — кто такой убдый пгидубал?

— Да иди ты…

— Не конец, — подал голос Пор.

Все вытаращились на него, как на диво дивное. Молчальник обычно рот раскрывал только для того, чтобы сунуть туда ложку.

— С чего бы это? — спросил Балабол.

Молчаливый Пор только плечами пожал и ничего не ответил.

Тессерарий Марк Леторий подозрительно покосился на него, облизнул ложку.

— Я тоже слышал, что это не конец, — неуверенно сказал Диоген.

— …И лучше держи язык за зубами, — прозвучал за их спинами властный голос, — пока его тебе в задницу не засунули.

Легионеры подскочили и вытянулись по струнке перед бородатым мужчиной лет тридцати, более похожим на какого-нибудь грека, чем на римлянина. То был Публий Элий Адриан, командир Первого легиона Минервы, к коему сей контуберний и относился.

— Ещё раз услышу подобные разговоры, кашу больше жрать не сможете, — заявил легат, — потому что будет не во что. На собственном примере узнаете, каково сейчас Децебалу, без башки-то.

Адриан посмотрел на Балабола и добавил:

— Прастина, если ты думаешь, что раз отличился в том деле, то уже Юпитера за бороду схватил, и тебе позволено направо и налево языком чесать, то очень ошибаешься.

Гней аж подскочил.

— Легат! То есть претор. То есть… Легат, да я вообще молчал!

— Вот и дальше помалкивай, — уже мягче ответил Адриан.

Сказав это, он ещё раз смерил суровым взглядом весь контуберний, повернулся и удалился.

— Чего это он тут пгохаживается? — пробормотал Назика.

— Уфф… — выдохнул Диоген, — я чуть не обосрался. Думал всё, кранты.

— Да не срись. Это для красного словца, — бодро сказал Гней, который сам-то успел вспотеть, и теперь переживал, как бы никто этого не заметил, — нету такого закона, чтобы голову снять.

— Голову нет, а шкуру со спины запросто.

— Шкура на спине — херня. Кашу-то и без неё будет, куда складывать.

— Что, жидко пронесло? — поинтересовался Леторий, — беги, стирайся, засранец.

— Марк, я сказал «чуть не обосрался», — оправдывался Диоген, — «чуть» ты понимаешь? Это значит «почти».

— Ещё не вечер. Он теперь стуканёт Хмурому. Вот тот нам даст просраться по-настоящему.

— Ничего даб Весёлый Гай де стелает, — неуверенно сказал Назика, — од же в Тгидадцатом.

— Не сделает? — повернулся к нему тессерарий, — а ты не слышал, как Хмурый взял за жопу Луция Рябого из шестой центурии за песенку про Августа и мальчиков?

— Так мы же де пго Августа? — попытался оправдаться Назика.

— Ну тогда тебе нечего бояться, — усмехнулся Леторий, — потом расскажешь нам, кто забавнее, Весёлый Гай или наш Балабол.

Худому Гнею шутить почему-то не захотелось. Они снова пригладил волоски на своём подбородке и задумчиво зачерпнул ложкой кашу.

Доедали в молчании. Вечно голодный Балабол по своему обыкновению ещё и вылизал миску. Раньше над этим все посмеивались, потом привыкли и давно не обращали внимания. Однако в этот раз Назика почему-то ухмыльнулся.

Балабол Прастина поймал его взгляд и посмотрел в миску. На её дне был нацарапан член с яйцами. Не очень ровно, но вполне узнаваемо.

Гней побагровел.

— Кто это сделал?

Все посмотрели на него с удивлением.

— Сделал что? — спросил Леторий.

— Кто. Это. Сделал, — сжав зубы, с расстановкой проговорил Гней, — сознавайтесь, суки!

Авл отвернулся, давясь от беззвучного смеха.

— Ты не Балабол теперь, а Гней Феллатор, — глубокомысленно изрёк Диоген и едва договорил, как кулак худого опрокинул его на землю.

— Ах ты, дрочила, гречишка!

— За что, сука?! Это не я накорябал!

— А ну прекратили! — крикнул тессерарий.

Его не послушали. Молчаливый Пор на сей раз не вмешивался.