— Слушай, какие шлюхи! Меня же Мирон на дачу позвал. Ему с Камчатки рыбы подогнали. Они собрались пить и жарить. И не только рыбу, — хохотнул Соколов. — Поедешь со мной?
— Не то настроение, — покачал головой Наварский.
— Ну как знаешь, — засуетился тот: сунул в карман нож, натянул кофту. — А я поеду.
— Привет Миронову. И это всё забери, — закрутил Игорь крышку на початой бутылке водки и сунул в пакет. — Вам пригодится, а я всё равно на ужин в ресторан пойду. Если вообще пойду.
Сокол побросал обратно почти нетронутые яства.
— Ден, это, — побарабанил пальцами по столу Наварский. — Ты не зайдёшь к моим? Ну так, как бы между делом, типа ничего не знаешь.
— Да зайду, — пожал тот плечами. — Меня Лерка только выгонит взашей, и ни за что не поверит, что я не в курсе, но зайду. Завтра уже зайду, норм? — посмотрел он на часы.
— Да, лучше вечером, когда все дома. Просто посмотри, как они.
— Не ссы, брат. Прорвёмся! — постучал он его по плечу.
— А что ты хотел сказать мне про Свету? — остановил его в дверях Наварский.
Сокол не хотел — если хотел, сказал бы, но иногда человека надо подтолкнуть.
— Как бы тебе поделикатнее-то, — почесал затылок Сокол. — В общем, скажу как есть… — Он выдохнул. — Она ж никому не даёт, та Света.
— В каком смысле? — удивился Наварский.
— В прямом. Динамит, сучка. Ноги не раздвигает. Уж я к ней и так и эдак. Несколько раз пытался. Бесполезно. И ладно я, кот облезлый, ей не чета, рядовой журналист с засаленными рукавами, новостник, диктор, радиоведущий. Как в той песне: А он просто диджей на радио… И он, в общем, не бедный парень, но… — напел он. — Мне её подруга говорила, она мужиков и посерьёзнее — в игнор. Не интересуют её ни случайные перепихи, ни секс с женатыми, ни ровесники. Может, рыбку покрупнее ищет, может, только по любви хочет или после свадьбы, хрен её знает. Я поэтому и удивился, что ты её трахнул.
— Да не трахал я её, Ден, — выдохнул Наварский. — Так, приятно проводим вместе время.
— Куни, фингеринг, оральный секс? — тут же предположил тот.
— Театр, выставки, кино, Эрарта, — покачал головой Наварский. — Я и не пытался. Не то, чтобы мне совсем не хотелось, но что-то типа того, не хотелось. И не могу я. У меня жена, семья. Не для меня это всё.
— А какого ж Лерке признался? — уставился Сокол с недоверием. — У меня другая — это, знаешь, заявка. Заявка на развод.
— В чём есть, в том и признался, — болезненно скривился Наварский.
— Хочешь сказать, ни разу даже руку ей в трусики не засунул?
— Даже не поцеловал ни разу.
— Ты ебанутый? — Наварский развёл руками. — Или она не даёт? За папика тебя держит? Деньги тянет? На подарки разводит?
— Ничего она не тянет, — выдохнул Игорь. — Телефон я ей купил, да, но по острой необходимости — она свой разбила. При мне, нечаянно. И всё. За еду, такси, билеты, конечно, плачу я, это даже не обсуждается, но это же так, ни о чём.
— Чем же вы с ней занимаетесь, если даже не лижитесь?
— Не знаю. Иногда просто молчим. Стоим на мосту и молчим каждый о своём. Но больше, конечно, говорим. Обсуждаем балерин Мариинского театра, актёров, спектакли, книги.
Второй раз за день Сокол покрутил у виска.
— А с женой ты это обсудить не можешь — балерин Мариинского театра? В театр её сводить? С девчонками сходить в Эрарту?
— Я и обсуждаю, и вожу, и хожу. Но жена, — Наварский выдохнул, — как бы сказать. Ей это всё не очень интересно, — не стал он вдаваться в подробности.
Хотя, если грубо и коротко: ей интереснее готовка, тряпки, сериалы и интернет, где она покупает тряпки, смотрит сериалы и ролики про готовку, а ещё сухое красное.
— А тебе? — поставил Сокол на пол пакет и сбросил звонок. Наварский невольно увидел на экране женское имя, но Сокол был бы не Сокол, если бы ему не звонили бабы. — Тебе самому что интереснее?
— Мне интересно и то, и это. Они разные, Ден. Разные, как два мира.
— У-у-у, брат, — протянул Сокол. — Это хреново. Очень хреново, потому что придётся выбирать один из миров.
— Я в курсе, брат.
— Одними стихами, знаешь, сыт не будешь.
— Стихами? — удивился Наварский. Он ничего не говорил ему про стихи.
— Ну, я же говорю, что искал подход к этой девке чуть не до посинения. В музей Ахматовой её водил, в архивы, куда посторонних не пускают, а я договорился. Гумилёва цитировал и всяких там Мандельштамов. Даже верность ей неделю хранил.
— И?..
— И ничего, только яйца опухли от воздержания. Оу, — глянул он на часы, — ладно, Игорёк, погнал я, а то всю рыбу без меня пережарят. Давай!
Он махнул рукой.
Наварский закрыл за ним дверь, хлебнул из открытой банки газировки, что так и осталась на столе. Скривился: и правда гадость.
Дойдя до спальни, упал навзничь на кровать.
Закрыл глаза и подумал о жене.