Всего один неверный шаг

Глава 5

Подслушивать из кухни было не очень удобно, да ещё собирая с пола стекло и разлетевшиеся огурцы. Наверное, я больше никогда не прикоснусь к маринованным огурцам и никогда не буду делать этот салат, — думала я, швыряя в ведро осколки.

Сердце разрывалось: как девчонки воспримут новость.

У Ани был затянувшийся период бунта: пирсинг, яркий макияж, короткая стрижка, каждую неделю разного цвета пряди. Она, наверное, психанёт.

Вероника расплачется. Она папина дочка и привязана к отцу куда сильнее, чем старшая, которую сейчас куда больше интересуют мальчики.

Стояла подозрительная тишина. Ни слёз, ни криков. Потом шаги по коридору.

Я почувствовала себя глупо, что разоралась, скатилась до истерики, выяснения отношений, грубости, язвительности, а дети повели себя так по-взрослому.

Может, он сказал им, что я сама виновата? Может…

— Чёрт! — вскрикнула я. Стекло вонзилось в кожу.

— Ты как? — зашла в кухню Аня.

— Палец порезала, — я зажала рану.

Она подала салфетку. Потом ещё одну. Упала на стул.

— А ты как? — спросила я, бинтуя салфеткой порез.

— Плохо. У него другая?

— А он что не сказал? — поднялась я, чтобы смыть кровь.

— Он сказал, что вам надо на время расстаться. Поэтому он поживёт пока отдельно. А ещё, что это твоё решение.

— Вот му… — я не закончила фразу, покачала головой и сморщилась от боли. Рану щипало.

Ну что, сама виновата. Он же говорил: может, скажешь детям. Но я понадеялась на его хвалёную порядочность, которой он так гордился.

— Он тебе изменил? — собрала Анька останки банки совком, поставила на место мусорное ведро.

— Не знаю, — выдохнула я. — Он сказал, что встретил другую.

Я закрыла воду и прям там у раковины, сползла по стене на пол.

Жизнь рушилась с таким грохотом, что я боялась оглохнуть.

И это мужчина, которого я любила, без которого не представляла, как жить, ещё не ушёл.

Я ещё могла его окликнуть, попросить остаться, не уходить. Он ведь не хотел.

Только всё равно уйдёт. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так на следующей неделе.

Я встретил другую.

Я думала самые страшные слова, что могу от него услышать: я тебя не люблю.

Но встретил другую — страшнее.

Он меня не просто разлюбил, не просто предал, он... словно вышвырнул меня на помойку, как ненужный хлам, просроченный товар, устаревшую вещь.

Я встретил другую.

Значит, она лучше. Интереснее, моложе, стройнее. С ней слаще.

Слов больнее я не знала.

— Лера, — заглянул Наварский в кухню.

— Убирайся, — ответила я.

— Лер…

— Ты что не понял? — подскочила Анька. — Она сказала: убирайся!

— Ясно, — неожиданно попятился он, не желая вступать ни в дебаты, ни в перепалку.

Хотя в любой другой день, наверное, осадил бы бунтарку. И осадил жёстко. Но не сегодня.

Анька протопала мимо него в коридор.

Толкнула входную дверь. И судя по звуку, вышвырнула в неё чемодан.

— Это было не обязательно, — сказал Игорь спокойно.

— Можешь не возвращаться, — крикнула ему вслед старшая дочь.

Младшая, заплаканная, несчастная, прижалась ко мне, усевшись рядом на полу.

А у меня не было сил её даже утешить. Едва дверь захлопнулась, я и сама разрыдалась.

И плакала навзрыд, обнимая свою малышку и роняя слёзы на тёмные, как у отца, волосы.

— Как мы теперь будем жить без папы? — причитала Вероника.

— Как-нибудь справимся, — упрямая, непоколебимая, — встала у окна Аня.

— Как? — рыдала младшая.

— Как всегда, — кусала губы старшая.

Резко отвернулась к окну.

— Давайте ужинать? — предложила я, вытирая слёзы.

— Ну не голодать же теперь, — сорвала Анька с груди подаренный отцом медальон — летучую мышь с настоящей чёрной жемчужиной на кожаном шнурке, швырнула в мусорное ведро. — Это заправить? — кивнула на миску с недоделанным салатом.

— Да, только огурцов больше нет, — встала я, помогла встать Веронике.

— Да и хер с ними. Хер с ними со всеми, — схватила она ложку и зацепив непростительно огромную порцию майонеза, заправила нарезанные овощи.

В окно всё ещё билась глупая муха. На стене всё так же бубнил телевизор. Солнце садилось за горизонт, чтобы завтра снова подняться над теми же крышами.

Всё было как всегда, только наша жизнь разделилась на «до» и «после».

После, в котором уже ничего не будет прежним.