Всего один неверный шаг

Эпилог

Говорят, настоящая любовь — это когда всё друг другу уже простили.

Когда пережили все несовпадения, все обиды и тайны, любовниц и любовников, бывших и несостоявшихся. Когда притёрлись всеми гранями. Когда всё сказано, обговорено, принято, отпущено и забыто. Когда уже всё друг другу причинили, предъявили, понаделали, возненавидели и простили, соскучились и надоели — и всё же остались вместе.

Есть мнение, в этом много милосердия, настоящего искреннего милосердия к человеку, которого на самом деле любишь.

Это и есть — в горе и в радости. Это и есть настоящее. То самое. Оно.

Именно об этом думала Лера, укачивая на руках сына.

Да, она не хотела третьего ребёнка. Ребёнка в сорок лет.

Они это с Наварским обсудили. И он согласился: нет, значит, нет.

Но выброшенные таблетки и встреча в съёмной квартире не прошли даром.

Она забеременела, когда уже и не собиралась, и вдруг поняла, что хочет этого ребёнка.

Что это больше, чем беременность — это даровано свыше.

Дано не в назидание, не ради исправления ошибок, не в искупление за грехи, не в наказание.

Это — для счастья.

И она его себе позволила.

Счастье.

Самую приятную из своих беременностей. Самые лёгкие роды.

И слёзы мужа, что смотрел, как она укачивает сына, и сквозь них улыбался.

Она знала, что они справятся. Что бы ни случилось — справятся. Она — справится.

Теперь — с чем угодно.

Она всё же не бросила работу и перешла в офис.

— Не представляю, как я тут теперь без тебя, — сокрушался Баженов, провожая её в декрет.

Да что там в декрет, Валерии Андреевне уже рожать было пора, а она всё работала.

Но ей чертовски нравилась эта работа, нравились люди, что собрал вокруг себя Баженов, а когда что-то нравится — это не тяготит.

Да, это было трудно, порой что-то не получалось, порой она валилась с ног от усталости, но это была усталость, когда чувствуешь себя нужной, засыпаешь с чувством выполненного долга, а просыпаешься с желанием продолжать.

— И не надо этих печальных глаз брошенного котика, — похлопала она по плечу Баженова, — и соскучиться не успеешь, как я вернуть. Ещё умолять будешь, чтобы я посидела в декрете подольше. Знаю я эти ваши фальшивые слёзы, — улыбнулась она.

Но как бы ни любила своего малыша, вернуться всё равно собиралась, разве что немного попозже, может, в следующем году, а может, года через два.

Сидеть в декрете с таким сладким малышом было совсем нетрудно.

А ещё у неё были подруги — с которым и посплетничать, и позлословить, и поплакать, и порадоваться — целый мир, странный и непонятный мужчинам, но такой нужный.

Они продали две квартиры: свою старую и мамину, и купили маме квартиру в Санкт-Петербурге.

— Оставлю её Вероничке, — сказала она, осматривая свои новые хоромы.

— А как же я? Я, вообще-то, старше, — возмутилась Аня.

— А ты ищи себе мужа с квартирой, а не жди, когда сдохнет бабка, — отрезала бабушка.

— Ты погоди умирать, я тебе ещё не отомстила за своё детство, — улыбнулась Лера и подмигнула дочери.

«Кнопик» закрылся.

А Света?

Света умерла.

Наварский поехал с ней проститься перед отъездом в Китай.

Она всё же согласилась на лечение, и Сокол летел с ней.

— Это тебе, — протянула она ему картину, аккуратно обёрнутую бумагой.

— Нет, нет, Свет, я не могу её принять, — поднял руки Игорь.

— Она всё равно тебе достанется по наследству, — поставила она свёрток. — Я понимаю, это не то, что хочется хранить, чем приятно гордиться и показывать знакомым, поэтому приложила к ней телефон человека, который, поможет тебе её продать. Он знает, что делать. Ну всё? Пока, — развела она руки в стороны.

— Пока, — обнял её Наварский. — Поправляйся! Мы будем ждать.

Но они оба знали, что она уже не вернётся.

Соколов прилетел один.

Переправить её тело и организовать похороны помог исследовательский центр, в котором она провела последние несколько месяцев. Он же взял на себя все расходы.

Её похоронили рядом с отцом, на похороны пришло очень много людей, которые её знали и любили, и все они принесли голубей, которых выпустили в небо разом.

Наварский позвонил по приложенному к картине телефону и встретился с мужчиной, что оказался старым другом её отца и директором учреждённого Светланой фонда.

От него Игорь узнал, что Света выкупила в своей коммуналке остальные квартиры, чтобы сделать в ней музей-квартиру отца. И фонд решили продолжить её дело.

Аня работала над этим проектом в команде с другими поклонниками Светы Сальери.

Они назвали свой проект «Мозер и Сальери». И у них потрясающе получилось.

Наварский ходил. Там всюду висели её фотографии, на стенах были страницы книги в человеческий рост, и звучал её берущий за душу голос.

Это будет холодная осень.

Представляешь, дыхание пряча,

Ты идёшь по продрогшей аллее.

А когда я умру, ты заплачешь?

Это будет прекрасное утро.

Утром кто-то тебя поцелует,

Только я буду гордой, как будто

Тот, кто умер, совсем не ревнует.

Это будет совсем понедельник -

Не люблю понедельники с детства,

Целый день ты проходишь бездельник,

Будешь путать и цели, и средства.

Обстоятельства - гаже не скажешь,

Ни одной разрешённой задачи,

Ты устал от обыденной лажи,

Ну а я ... умерла. Ты заплачешь?..

Позвонишь - недоступна, разбилась

Или просто не стало со скуки.

Не проверивший, что же случилось,

Ты в бессилье заламывать руки

Станешь, скажут: "а кем приходились?"

Замолчишь, и сломается датчик.

И какие мечты там не сбылись,

Разве важно?.. Конечно, заплачешь…

Это будет холодная осень.

Тёплой осени больше не будет.

Только я буду знать, эта проседь -

Обо мне. И меня не забудет.

Да, когда я умру - ты заплачешь

И поймёшь, каково расставаться.

Только, взрослый и глупый мой мальчик,

Обещай и тогда - не сдаваться. *

___

* Мария Маленко

Но самыми востребованными стали комнаты с работами отца.

Особенно одна, посреди которой стояла копия картины «Одна ночь с королём», вокруг были те же самые стены, а в углу лежала смятая тряпка.

Уже потом, читая её стихи, часть которых была посвящена ему, Наварский понял, что он ошибся. Она хотела уйти. Уйти к отцу, к своему нерождённому ребёнку, к человеку, которого любила.

Она уехала в китайский центр не для того, чтобы поправиться, а потому, что так всем было легче, в том числе Игорю и, главное, его жене — это был её дар Лере, осознанный и бескорыстный.

Она не хотела, чтобы разбирались с её проблемами, особенно Игорь, которого она не хотела втягивать и даже говорить о том, что больна. Она никому не желала доставлять хлопот, не хотела ни жалости, ни сочувствия. Она стеснялась своей жизни, потому что та была слишком трудной, тяжёлой и яркой, и никому не хотела приносить страдания своей смертью.

Наверное, ей нравился Соколов, он не мог не нравиться, но это был уже его выбор, не её.

И Соколов погоревал немного, но как-то быстро утешился и сделал то, чего уже никто от него не ожидал — вернулся к жене.

Он всё так же работает на радио, всё так же имеет толпы поклонниц, но Наварский бы соврал, если сказал, что он не изменился. Он стал другим.

Они все изменились. Все стали другими.

Может, однажды и этот мир тоже станет другим.

Может, однажды в нём поверят, что дружба между мужчиной и женщиной существует, как существует множество других вещей, которые нам неизвестны. Когда-то ведь, с трудом, но мы всё же поверили, что земля не плоская. И костры инквизиции перестанут, наконец, пылать, безжалостно казня тех, кто посмел сказать: «Есть женщина…», а нет, простите (зачёркнуто) «Она вертится!»

Ведь не всегда даже один неверный шаг можно исправить.

Лера всё же написала своей подруге.

Она не спрашивала, что тогда произошло, налаживать отношения и так было непросто. Но они смогли и теперь снова переписываются или созваниваются каждый день.

Хотя однажды разговор об этом всё же зашёл.

— Слушай, а на что ты тогда обиделась? — подвинула Лера фотографию, поставив ту, где они все вместе на первый план. — Я же всего лишь написала, какая я ужасная мать.

— Я тогда никак не могла забеременеть, мне слушать плохая ты или хорошая было невыносимо. Ты мать, а я нет.

— Это бы мне и в голову не пришло. Ты ни разу даже не заикнулась.

— Не заикнулась, но мне от этого было не легче.

— А сейчас? Сейчас у тебя всё в порядке?

— Сейчас у меня всё то же самое, но я отношусь к этому иначе. Я старая дева, но мне плевать. У меня есть друзья, есть свой ресторан, есть мужчина, с которым мы можем три часа обсуждать, как добиться идеальной корочки на мясе, и ещё полночи перезваниваться, чтобы поспорить, класть ли кардамон.

— Что же это за волшебный мужчина?

— Он женат, Лер. Но он повар, а его жена совсем не любит готовить. Мы дружим.

— М-м-м… дружите, значит. Ну-ну, — подумала она и вернула вперёд фотографию на вьетнамском пляже, что стояла как напоминание.

— Серьёзно тебе говорю.

— Да, я верю, верю. Пришли мне его фотографию.

— Да без проблем. Скину. Слушай, я тут ещё хотела с тобой поделиться. Нашла в сети девушку, она так потрясающе читает стихи. И не только стихи. Ты только послушай.

— Обязательно, — кивнула Лера, увидела присланную фотографию и вздохнула.

«Не стоит винить себя за ошибки, — сказала ей с экрана девушка с жёлтыми глазами. — В моменте мы принимаем неверные решения, потому что считаем их единственно правильными. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. А ты сделала всё, что могла. И даже больше. Ты же знаешь. Прости себя за свои ошибки и двигайся дальше — это тоже забота о себе».

— Ой, не то случайно отправила, — сказала подруга. — Вот сейчас то.

Как хорошо быть чьей-то навсегда

И знать, что это не слова пустые.

Как хлеб, делить и душу, и года,

Глядеть в глаза безмерно дорогие.

Как хорошо быть чьим-то навсегда

И знать, что не оставит, не обманет,

И вытащит из-под любого льда,

И никогда любить не перестанет.

Родное тело обнимать в ночи

И знать, что будет так уже навеки,

Сливаться вместе, как весной ручьи,

Тонуть в родном дыхании и смехе.

И освежать, как летняя гроза,

И чувствовать, как греешься и греешь,

И знать, что в этих дорогих глазах

Ты никогда уже не постареешь. *

___

*Зельвин Горн

— Я тебе тоже кое-что отправила, — ответила ей Лера и улыбнулась.

— Вау! Это что?

— Да, так, один акробат. Мы с ними как-то в одно время отдыхали во Вьетнаме. Наслаждайся!

Она отключилась и пошла обнять Наварского.

Конец