Всего один неверный шаг

Глава 34

— Это нормально! — выкрикнула я, чувствуя себя зажатой в угол. — Романтические чувства к психологу не являются необычным явлением в процессе терапии!

— А его жена, интересно, разделяет твою точку зрения? Она считает нормальной его привычку целоваться с пациентками? Или это другое?

— Это я его поцеловала, а не он меня. И я была в послеродовой депрессии, когда сделала аборт. Ты не рожал, чтобы понять, что это такое.

— Да куда мне, — тяжело вздохнул он. — Я же тиран, который заставил бы тебя родить, меня не обязательно было даже ставить в известность. Только Веронике был год, не поздновато для послеродовой депрессии?

— Какая разница, если мне было настолько плохо, что я не хотела жить.

— Да, я помню, как ты позвонила из дома, где были наши дети, и сказала, что стоишь сейчас на кухне, хочешь открыть духовку и включить газ. Это был самый страшный день в моей жизни. Даже страшнее, чем день, когда мама сказала, что умер отец. Всерьёз это было или ты просто устала и ляпнула, не подумав, я не знаю. Но я был готов на что угодно, лишь бы никогда больше тебя не посещали такие мысли. На любого психолога, но… — он развёл руками, — ты завела с ним роман.

— Так это месть? Месть за то, что я запуталась и не смогла разобраться, что моя влюблённость — просто перенос? Проекция, когда клиент проецирует свои желания и ожидания на врача, видя его в роли идеального партнёра. Видя в нём источник удовлетворения своих эмоциональных и романтических потребностей.

— Не поздновато для мести? Десять лет прошло.

— Ну может, у тебя просто не было… — я тоже развела руками.

— Чего? Возможности? Или повода? Зато какая масса комплексов у меня должна была возникнуть, если твои потребности мог удовлетворить кто угодно, только не собственный муж.

— Не кто угодно! Не сравнивай! Это было… другое.

Чёрт! Как же хорошо он меня знал, что предвосхитил даже то, что я это скажу.

— Хорошо же он промыл тебе мозги, что сейчас ты даже ни разу не вспомнила, как сильно была им увлечена. Нет, не как психологом, как мужчиной, Лер. Как сама себя удовлетворяла, не желая секса со мной, потому что тебе был нужен он и только он, и, наверное, думала, что я не знаю.

— У нас ничего не было! Клянусь, не было, — выдохнула я в отчаянии.

— О, давай без клятв, — горько усмехнулся он. — Сколько же их уже было! Но одну я особенно запомнил. Когда ты стояла передо мной на коленях и умоляла тебя простить. Помнишь, что ты тогда мне говорила?

Я помнила. Вернее, только что вспомнила.

— Если ты когда-нибудь встретишь женщину… другую женщину, — смотрела я на него, практически не дыша, не шевелясь, даже не моргая. — Женщину, что будет для тебя также важна. Я пойму. Я приму. Я знаю, каково это. Ты не услышишь от меня ни слова упрёка, — повторила я слова, что действительно однажды ему сказала.

Сказала, когда он меня простил. Три месяца терпеливо ждал, когда моя увлечённость пройдёт. Ждал, что я одумаюсь, приду в себя и вернусь. К нему, детям, семье. К себе, той самой, что, наделав столько глупостей, я потеряла. Но нашла, благодаря ему. И вернулась.

Я закрыла глаза, боясь, что потекут слёзы.

Блядь! Только сейчас до меня дошло, почему он начал свой разговор так: «Есть женщина… Другая женщина…», а я…

Да, ещё я говорила, что измена — это секс, всё остальное не считается.

И даже не вспомнила, что давала ему эту дурацкую клятву.

Но в конце концов, я не обязана всё помнить! А у них был секс!

И разве это одно и то же: привязаться к психологу, когда клиент ощущает, что его слышат, понимают и принимают, независимо от его состояния и проблем, и привязаться к бабе, которая им восхищается, боготворит и, — что там она ещё сказала? — восхищается до дрожи?

— Это другое, — сказала я твёрдо, открыв глаза.

Он развёл руками, и я знала, что это значит: кто бы сомневался!

— И чем же?

— Тем, что у вас был секс!

— Или тем, что это ты так решила и мои слова для тебя ничего не значат? Тем, что тебе так удобно: считать, что он был. Можно и обещания свои не выполнять, даже не вспоминать, и во всём винить меня.

— Я знала, что поступаю плохо, но ничего не могла с собой поделать, а ты считаешь, что поступаешь хорошо и поддерживаешь эти отношения.

— Ты ничего обо мне не знаешь, если так считаешь, — покачал он головой и больше ничего не добавил. — И за двадцать лет так ничего и не поняла.

Ему больше нечего было мне сказать, да и мне, видимо, тоже.

Наверное, даже хорошо, что мы поговорили здесь, на этой пустынной улице, а не дома, чтобы его стены навсегда запомнили звук наших обид.

И сейчас, когда Наварский больше особо и не скрывал, что выбрал её, а не меня.

Не знаю, как сложилась бы наша история тогда, если бы он не выбрал уехать, если бы ради меня не согласился бросить город, в котором так хотел жить, и поменять на любой другой, где нашёл работу. Но сейчас она сложилась так — всё закончилось.

Спал он с ней или не спал, беременна она или нет, рано или поздно это случится.

Сейчас или потом, с желтоглазой или с любой другой, какая разница.

Всё закончилось.

— Игорь? — окликнула его Муза. — Что ты здесь... делаешь? — подошла, остановилась, потом посмотрела на меня, сначала ничего не понимая, а потом, очевидно, догадалась: — Так вы?..

— Да, моя жена, — кивнул Игорь.

Он тяжело вздохнул. А я остро почувствовала себя лишней.

Женщиной, что не оправдала. Не поняла. Не справилась.

Женщиной, что не оценила его, такого идеального.

Недостойная. Плохая. Я исчерпала лимит. Лимит его доверия, его прощения, его любви.

Я подняла руки, давая понять, что говорить ничего не надо, и провожать меня тоже не надо, я как-нибудь сама. И если до этого ещё на что-то надеялась, чего-то ждала, верила, что всё наладится, то теперь уже нет.

«Вот и всё», — мысленно сказала я.

Развернулась и пошла.

Вот и всё.