— Она была беременна, мам. От человека, у которого был рак. Они познакомились в онкоцентре, когда оба там лежали. Поженились. И она отказалась от лечения, чтобы выносить ребёнка. А ещё, знаешь, что она сделала? Повезла мужа в Испанию, чтобы пройти путь святого Иакова. Была у него такая мечта, но он уже не мог ходить. И она посадила его в инвалидную коляску и прошла с ним все восемьсот километров. Они дошли, а потом он умер у неё на руках, — на глазах дочери стояли слёзы. — Она привезла его домой и похоронила. А ребёнка потеряла.
— Ну, прям святая мученица, — развела я руками. — Очень ответственно. У него рак, у неё рак, а ребёнка кто должен был растить? Родители? Детский дом?
Аня покачала головой.
— Как у тебя всё звучит, мам, — она брезгливо скривилась.
— Как?
— Мерзко. Противно. Мелко. Неприятно. Мне продолжать? Всё, что бы ты ни говорила. Что с тобой не так? Да, конечно, всего лишь двое безответственных людей, готовых на всё, ради своей любви и своего малыша, отвратительная история, — хмыкнула дочь. — А на что готова ты ради нас, ради отца? Не потому, что он умирает, хотя у него наверняка тоже есть какая-нибудь мечта. А просто потому, что любишь? Если ты его, конечно, любишь, — смерила она меня взглядом.
— На что угодно, — ответила я.
— Правда? А как насчёт простить? За измену, которой не было? Или по сравнению с восемью сотнями километров пешком и мужеством отказаться от своей жизни ради жизни ребёнка это слишком сложно? Да что там, практически невозможно! Это же ты у нас великая мученица! Тебя предали. Тебе изменили. Тебя нужно жалеть.
— Знаешь, история, может, и красивая, — ответила я. — И не надо приписывать мне то, чего я не говорила. Но я не пойму, какое отношение она имеет ко мне. К нам. И почему твой отец не мог с ней переспать, а она забеременеть.
— Ты вообще меня слышала? — снова скривилась дочь, словно всё, что я говорю, вызывает у неё нестерпимую мигрень. — А, впрочем, неважно, — дёрнула она головой. — Ответ на твой вопрос: во-первых, потому, что не могла, а во-вторых, потому, что ты, видимо, совсем не знаешь человека, с которым прожила столько лет. Он сказал тебе «нет». Он же сказал?
— То есть эмоциональная измена не считается? То, что он в неё влюблён, проводит с ней время, тратит на неё деньги — всё это неважно.
— О боги, мама! — закатила она глаза. — Как же ты бываешь невыносима! Как любишь выворачивать, куда тебе удобно и выгодно. Я тоже в неё влюблена, и что? Слушаю каждый день, отправляю донаты её каналу. Скажешь, что я по девочкам? Или это другое?
— Конечно, другое!
— Конечно, нет, — отрезала она. — Буду поздно.
— Тебе завтра в универ, — снова крикнула я вдогонку.
— Да ладно, — хмыкнула она. — Вот спасибо, что напомнила, а то я, конечно, забыла бы.
Она хлопнула дверью.
И снова я плохая.
А вопрос остался прежним: что не так?
Я не имею права на ревность?
Не имею права выставить мужа из дома, когда он сказал, что у него другая женщина?
Да, да, я не права, что его не выслушала. Забыла, что дала обещание: если он встретит женщину, что будет для него важна, я пойму, приму, он не услышит от меня ни слова упрёка. Ну не стала бы я его упрекать, сомневаюсь, что результат был бы другим: понравилась тебе другая баба — ну так вали к ней. Мне это зачем: сидеть и переживать, встанет у него на неё, или они так и будут держаться за руки?
И вообще, умирает и умирает. Теперь я что, должна ей всё простить только потому, что у неё рак? Или потому, что десять лет назад что-то пообещала? Может, потому, что у меня тоже был психолог?
Я уже и забыла, как его зовут. И ничего не хочу о нём знать.
А Наварский свою Музу забудет? Как бы не так! Будет всю жизнь носить ей на могилку цветы и вздыхать, как могло сложиться, если бы не её болезнь и не тварь жена, что не оценила их высокие отношения.
Как просто петь оды ушедшим
И камень немой навещать…
Как сложно живых, надоевших
Любить, принимать и прощать.*
___
*Анастасия Момот
Да, я тоже знала кое-какие стихи.
И да, сейчас во мне говорили эгоизм, и злость, и гнев, даже ярость.
Но это был праведный гнев. И здоровый эгоизм.
Нет никакой дружбы между мужчиной и женщиной.
Нет — и точка.
И вообще, сегодня я не в состоянии никого понимать, входить в чужое положение, быть доброй, заботливой, внимательной. Я и так всю ночь не спала, и так чувствую себя дурой, словно он нашёл себе другую бабу, а наказана я. Мне надо на что-то жить и кормить детей, а у меня даже диплома нет, потому что…
Потому что с утра позвонила соседка.
— Лерочка, ты уж меня прости, старую, но там, где ты сказала, документов нет. Может, ты убрала их в другое место?
— Да нет же, Ирина Филипповна, они там. В ящике стола, — пыталась я её уговорить. — Ну или посмотрите в коробках.
— Извини, моя хорошая, — ответила она, — но рыться в ваших вещах я, конечно, не буду. Извини, — попрощалась она и положила трубку.
Сука! Я прикинула, во что мне обойдётся слетать туда обратно за дипломом и найти его в том самом ящике стола, и я выбрала другой вариант — не самый приятный, зато бесплатный.
Теперь поссорилась с дочерью.
День явно не задался.
Я позвала Веронику обедать и стала собираться.
Не думала, что придётся второй день подряд тащиться на Петроградку, но мне нужен диплом.
И я снова вызвала такси.