Я тогда тебя забуду

В САМОМ НАЧАЛЕ

Помнить себя я начал в три года. В разгар лета, в какой-то праздник, произошли события, которые в цепи воспоминаний кажутся мне самым первым звеном и началом жизни.

Не знаю, почему я оказался у изгороди. Видимо, долго бегал, разморился, упал на землю и уснул там, где силы мои иссякли. В это-то время что-то страшное взлетело надо мной со свистом и шорохом, хлопаньем и диким криком. Ужас прервал мой сон. Я вскочил на ноги и долго не мог ничего сообразить, пока не увидел и не понял, что это огромный огненно-рыжий петух шумно взлетел на верхнюю жердь изгороди, у которой я спал, и разбудил меня.

Петух цепко ухватился за жердь. Его пальцы, длинные, худые, обтянутые сухой желтой кожей, были точь-в-точь как у моей бабушки, бабки Парашкевы, и это меня начало успокаивать.

Петух сверху вниз внимательно и строго посмотрел на меня, будто прицеливаясь клювом в глаз, резко повернул голову влево, потом столь же резко вправо, поднял ее вверх, издал рокочущий звук и затянул свою знаменитую и вечную песню во все горло — задиристо и призывно, с вызовом и покровительственно, я бы даже сказал — угрожающе и снисходительно одновременно. Я окончательно проснулся.

Услышав крик красного петуха, первого забияки в деревне, смысл жизни которого был в том, чтобы топтать кур и драться с соперниками, все петухи деревни заголосили следом. Одни — хрипло, по-старчески, другие — задорно, в полную меру своих молодых сил, принимая вызов, третьи — пискливо, срываясь, но уже бездумно заявляя о себе, о своих притязаниях на место в куриной жизни. Откликнулись все. Их можно было пересчитать, настолько старательно каждый выводил свою мелодию. И петушиный концерт стал первым из всего, что я осознал и запомнил в этом мире.

Красный петух внимательно и настороженно выслушал пение всех, своих настоящих и будущих врагов, снова дернул головой влево, потом вправо, присел и тяжело оторвался от изгороди. Я опять испугался. Петух с шумом пролетел над моей головой, широко распахнув крылья и теряя пух и перо. При этом он закрыл собой все небо, пахнул навозом и теплом и опустился за мной на землю. Я замахал руками на петуха. Он не испугался, а, приподняв голову с тяжелым и ярким гребнем, раскрыл во всю ширь крылья, издал угрожающий клекот и, переваливаясь с боку на бок, пошел на меня. Я в страхе бросился бежать, и когда через какое-то время, набравшись решимости, обернулся, то увидел, что он важно уходит совсем в другую сторону, видимо уже окончательно забыв обо мне.

Я был задет презрением петуха. Подбежал к нему и крикнул сзади:

— Кыш-ш-ш!

Петух остановился, медленно повернулся ко мне и что-то угрожающе пророкотал. Я не посмел подойти к нему ближе и с позором бежал.

Топая по дороге, я подымал облако пыли, пока не заметил, что бегу навстречу опасности. Ко мне приближался козел. Я похолодел от страха. Завидя меня, он нагнул голову так, что борода легла в пыль, и ринулся вперед. Я отбежал в сторону. Козел повернулся ко мне, подпрыгнул и бросился еще раз. Я испугался и пустился наутек.

Я бежал с ревом, с трепетом, не воспринимая окружающее, и как пуля влетел в сени нашего дома. Козел запрыгнул на ступеньки крыльца и там топтался, постукивал копытами и ревел, требуя и угрожая. В страхе я забился в темный угол между пустыми бочками из-под огурцов и капусты.

Не знаю, сколько я просидел там, дрожа и всхлипывая. Меня обнаружила тетка Таня, сестра мамы, моя крестная мать, любимый и добрый человек моего детства. Она вытащила меня из-за бочек, подняла на руки, и я до сих пор сохранил ощущение радости, счастья и покоя, которые вызвали в моей душе ее ласки.

— Дитятко ты мое богово, — шептала она, — чего испужался-то? Это же козел. Его бить надо, а ты испужался. Возьми веревку да веревкой его.

Она еще долго качала меня на руках, приговаривая:

— Ягодка ты моя, сын мой богов…

Когда я окончательно пришел в себя, я сказал тетке Тане:

— Хресная…

— Ште?

— Я его завтра убью.

— Кого?

— Да козла.

— Ну дак убей.

Вскоре я забрался на полати и уснул. Во сне я бил козла веревкой. Он ревел как человек, смотрел на меня умоляюще и был похож на Гаврила Зайца, старика сторожа, у которого была большая белая борода.

Утром только я вышел из дому, как увидел козла. Он ждал меня. Я вспомнил, что забыл веревку, и побежал в избу. Козел бросился за мной, но я успел захлопнуть дверь, и он требовательно закричал.

Когда я нашел подходящую веревку и вышел на крыльцо, то увидел, что козел пасется у изгороди и, по-видимому, уже не думает обо мне. Я спустился со ступенек и стал незаметно обходить его, чтобы ударить сзади. Я уже достаточно приблизился к нему, взял веревку так, чтобы удобно было убить козла. Я выбирал момент нападения, когда козел быстро повернулся, подпрыгнув, встал на задние ноги и пошел на меня. Душевные силы изменили мне, я заревел, а козел с ходу боднул. Я упал, он отошел, чтобы разбежаться и снова боднуть. Но не успел и, заметив опасность, бросился в сторону. На выручку бежала мама.

— Ты, вонючий дьявол! — кричала она на козла.

Козел исчез. Мама подошла и начала меня упрекать:

— Ште нюни-то повесил?

— Дак ведь он бодается. Ведь больно, — оправдывался я. — Тебе хорошо. Тебя он боится.

Я чувствовал себя несчастным и думал, почему это так происходит: петух на меня идет, чтобы клюнуть, козел только и ждет, когда я появлюсь на улице, чтобы боднуть, ребятишки высматривают из подворотен, чтобы выскочить и бросить в меня палку или горсть песку.

Мы с мамой идем по деревне. Куры и гуси разбегаются, козел обходит стороной, ребятишки молча смотрят и ничего не предпринимают враждебного. Я иду спокойно, уверенно и гордо.

«Хорошо быть большим», — думаю я и завидую взрослым. И эта зависть долго еще живет со мной.