Повесть о "разделённой любви"

105. Страна за Атлантикой

…И вот я выбрал страну. Прекрасную, Бен! Родину моей жены. Мы, после знакомства в Испании, несколько лет прожили в Европе. В Швейцарии.

…Решение поселиться в Бразилии, фактически, предвосхитил земляк, Генрих. Он опекал нас с отцом еще с Далема, с 1939 года. Окруженный русскими Берлин оставили мы вместе. Вместе добрались до Швейцарии. Там расстались, договорившись, что не потеряемся. Он вынужден был скрываться. И только шестью годами позже нашел меня в Лозанне, где мы с женой лепились к родным могилам...

После Италии, он с подругой навестил нас и в Ресифа. Гостил с месяц на ранчо тестя. Поездил с ним по провинции — приглядывали, где бы купить землю. Наконец, — под Порту-Эсперансо, — он приобрел небольшое чудненькое поместьице-фазенду. И счастливо прожил до сердечного приступа — как раз за четыре года до этой нашей с тобой встречи. А тогда часто к нам наезжал. Гостил подолгу... Вспомнил о нем потому, что известно, с какой настойчивостью, с яростью и даже с помпой, искали его после войны. Очень надеялись найти. Даже «уже вот-вот» находили. Но… отловили «конторщика» Эйхмана — чиновника. Раздули его в «главного жидодава» рейха — чуть ли не в начальника Гитлера по еврейскому вопросу. И списали на него, все, безусловно страшные, грехи истинных «специалистов по евреям». Утёршись решением немцев «считать срок давности за убийства тех лет пятнадцатью годами». И хорошо, если только утерлись. Боюсь, что не утерлись. А продали память об уничтоженных, и само рекламируемое возмездие, за те же «зеленые»...

А Генриха искали! Напрасно только: был он профессиональным сыщиком-мудрецом, обер мастером бессмертного интеллигентного ремесла. Быть может даже, более того! И не только германского, но, — выше, — европейского. Воплощённый Холмс… Пусть Пинкертон… Старый работник криминальной полиции Мюнхена, он много крови попортил и самому Гитлеру с компанией, нанеся немало чувствительных ударов их сподвижникам в годы знаменитой (и хвалёной) подпольной борьбы — это 20-е и начало 30-х. годов. Да одна только осень 1923-го чего им стоила, когда он шуровал по мюнхенским их малинам, и, — партиями, — загонял национал-бандитов в федеральные тюрьмы! Так как же не схватиться было за этого человека всесильному, казалось, Гейдриху! Убедившись в том, что его подчинённые способны только крушить челюсти, — но не решать сложнейшие кроссворды следствия по важнейшим делам рейха, — он в 1935 году буквально упросил Генриха, — тогда заместителя своего, — заменить себя в роли руководителя новой знаковой полиции. В ней, — оказалось, помимо молодых костоломов с чугунными кулаками и куриными мозгами, — не наличествовало ещё тогда не только настоящих «спецов»-криминалистов. Но и… членов НСДАП! Но спустя неделю «выяснилось», что и наш Генрих тоже не член партии!.. «Не член партии? – плечами пожал фюрер. – Со временем станет… Не станет – так сойдёт! — Человек не злопамятный, — вспомнил полученные некогда от него тумаки. И успокоил сомневавшихся: — Скажите-ка, кто так же как он умел вскрывать не только наше подполье, но – тогда же — замысловатые хитросплетения тайных ходов всевозможного жулья, расплодившегося в Веймарском бардаке!?». Когда же началась война, — добавил бы любой порядочный немец, – колоть, как это делал он, вражеские разведки (именно он выпотрошил их, в первые же недели войны!). И притом — никаких победительных поз. А уж слов победных – этого вообще не дай Бог! Зато двусмысленно прозван был благодарным народом «Баварским (Wappensschilde von Vortriebsscheld) щитом», втихаря «проходившим скальные километры подземных тоннелей» тайных мыслей врагов и прикрывшим от них Германию.

«Идиоты, — как-то Карл произнёс загадочно: — Где было уловить его «содружеству», наперед знавшего каждый его ход? В рейхе его тоже окружали, и — случалось, чего не бывало — «командовали» им и не такого убогого уровня изощрённейшие преступники с мировыми именами (хотя никого из них даже смеха ради не посмели вздёрнуть впоследствии). Не однажды пытались они заставить его, — не иначе как украшением, — войти в их интернациональный элитный пул. Но «баварский мужик» уходил от таких соблазнов. И изощрённой сметкою сам себя уводил за границы этого серпентария. От имени которого пресмыкающиеся пытались заставить заниматься его тем, чем он не хотел заниматься. Что было противно его мужицкой совести… И, чтобы компенсировать хоть как-то неловкость и разочарование от подобной неудачи, пользуясь страшным нарицательным имиджем возглавляемого им ведомства распускали нибелунги о собственной его жестокости и коварстве. Но ни Фуше, ни Берии с Ежовым сделать из него не получилось: первый был слишком заумен и сложен ради сложности. Второй примитивен. Третий попросту глуп».

…Теперь же мы, продолжал Карл, — встречаясь, — почитывали лишь, или по ящику поглядывали, — иногда с ним вместе, — небылицы о его «перемещениях» по свету. И иллюзионистскими перевоплощениями, с измысливаемыми, борзописцами деталями и «подробностями». С большим опозданием, разобравшись в деталях его работы на службе рейху, начали сочинять байки о героических вербовках его разведками союзников. Незадолго до его кончины смотрели с ним даже ваш шпионский сериал, в котором сыграл его, — восхищённого и даже по-детски откровенно загордившегося этим донельзя, — обаятельнейший русский актер!.. Вот только перед экраном сидел, — переживая, смеясь и даже аплодируя самому себе, — не симпатяга-обергестаповец. Каким хотела видеть его, и каким показала России ваша Рифеншталь — Лиознова. Но… самый что ни на есть… фермер-профессионал. Прирожденный потомственный, — от Бога, — скотовод». По виду ли. По ухватке ли. И, — теперь уже даже, — не по характеру ли. Каким на самом деле был с крестьянского своего детства…

Наблюдательным зрителям наших новостных телехроник, — как и мне тоже, и не раз, — операторы «позволили наблюдать», как вынюхивающие его ищейки — из Европы, и наши тоже — ни на миг не задерживали объективы свои на его обветренном, красном от загара лице... «бразильского крестьянина». Ничем, правда, и ничуть не отличавшемся от физиономий крестьян баварских. И удалялись восвояси, в палестины более цивилизованные: — искать его «под фонарем».

И еще — это главное, — но то уже характер Генриха, — ни на миг не ощущал он себя ущемленным необходимостью «прозябать черт-те где — в той же глухомани бескрайней сельвы». Не-ет! Он счастлив был тем, что на старости лет вновь оказался как бы в родном баварском фольварке, откуда ушел когда-то в город. Он счастлив был тем, что вернулся в мир своего деревенского детства, в природу. И радовался каждому мигу жизни… Был он из тех действительно счастливых людей, которым не важно, чего они достигают, а важно как живут! Просто живут. Он и жил.

Где-то в это же время в Иерусалиме окончился процесс над Эйхманом – рядовым чиновником рейха. Намётанным глазом заглянул на пару минут в тут же присланные ему информаторами факсимильные копии интересующих его «секретных» материалов этого суда. Мгновенно усёк художества его организаторов. Доверительным телефонным интервью с его ничего и никого, по-видимому, не страшащимся секретным комендантом Давидом Д. (человеком серьёзным и, конечно же, ответственным, ибо тот — израильский сабра, бывший британским офицером полиции и даже участник Мировой войны в британских спец войсках) убедился, что никто самому ему — всерьёз – никаких претензий больше не предъявит («За всё уплачено, парень!»). В Майами имел парочку личных бесед с бывшей обаяшкой-«американкой» из немецких евреек. По сыскному табелю о рангах Генриха эта Хана Арендт, — дама, возможно, некогда приятная во всех отношениях, большого ума с тех пор так и не набралась, но обладая кошачьим слухом. Многое слышала, и потому кое-чего ему поведала, регулярно «освещая» процесс в «Нью-Йоркере», понял, что Ибо, все интересанты получили свои большие сребреники и поуспокоились. Тем спокойней будет теперь ему и таким, как он... В философии, которых «ловцы» и не попытались разобраться до начала поисков. Сам-то он, когда сыском занимался, он же — как спелые орехи — вскрывал с самого начала большой войны, и разгребал моментально, замысловатые сети разведки союзников потому именно, что был великим психологом и даже философом! Он искал причины. Причины, Бен, причи-ины! Он немцем был — значит, никогда ничего не делал задом наперед.

— Часом... ты не о...

— О нем. О нем, Бен... О нём – о Генрихе Великом – о Мюллере. О моём спасителе-проводнике Баварце. Не имя важно. Важно, из-за чего вспомнил: Его разыскивало хваленное-перехваленное «правосудие», и не пытавшееся «искать» палачей лейпцигов и токио. Не помышлявшее даже пытаться «искать» нигде никогда не прятавшихся сталинских палачей твоей несчастной распятой России, оказавшихся в верных друзьях западных союзников. А вслед за тем — и вовсе в главных победителях «проклятого гитлеровского нацизма».... А их, палачей этих — из самых чудовищных из них, — их легион!..

Всё… Всё… И пропади они все пропадом!..