Повесть о "разделённой любви"

84. Прощание

…Теперь, после прощания с Бауром, я тоже ничего, наперёд, не знаю…Что же произошло? Передо мною — сама Гроза врагов Германии группенфюрер СС, генерал-лейтенант полиции Генрих Мюллер. В народе — «Мюллер-гестапо». «Баварец» — меж друзей. (Я – перед ним, конечно!). Позавчера Гейнц Линге, доверительно: «Баварца вызывал Шеф по твою душу. Скорей всего, он остаётся» (Кто-то говорил даже, что и он — кандидат в самоубийцы… Но что-то не так всё. Да и не поверю никогда, что и он… тоже…)… А я, — если и мне официально разрешено быть с теми, кто остаётся здесь. В бункере?..

…А наверху-у!.. Наверху над канцелярией — там Бог, или сам чёрт знает, что творится!.. Четвёртые сутки меня придерживают «дома», в бункере. Не выпускают наверх, где сражается мой Waffen батальон… Теперь выпустят…

…Но вечером 29 апреля Гитлер, обняв меня, сказал: «…Мальчик мой! Прощай! Передай добрые пожелания дедушке и… бабушке. Всё… Пора… Баварец проводит тебя… И… исполняй все его приказы…»

…Телефонные кабели повреждены огнём русских. Радиостанцию расстреляли танки. Позиции опять, — и в который раз, — прорваны. На западе Берлина они продвинулись до Цедендорф-Митте и в Берлин-Далем… В мой Далем… Русские танки стоят у Лихтерфельде – в северо-восточной части Берлина, по обе стороны Франкфуртераллее. Они находятся в опасной близости от центра города, подойдя к самой Александер плац… Русские танки! Значит, танки Бабушки Кати и… дедушки тоже!.. Дьявольщина!..

Вконец вымотанный, Гюнше зашел к нам с Бауром на кофе. Рассказал: «Прибежал начальник связи обервахмистр Адам (тот самый, что 20 июля 1944 года, в день покушения на фюрера, первым сообщил о Штауфенберге). Передал радёвку для Гитлера, от Геринга с Оберзальцберга… Задержалась! – шла кружными путями через разные авиачасти… (Рация рейхсканцелярии сожжена огнём русских). Отнёс её фюреру… И без того он был вне себя… А тут… (Много-много позже, — от деда уже, — узнал её содержание: «23 апреля1945 года. Мой Фюрер! Ввиду Вашего решения остаться в Берлине, согласны ли Вы с тем, чтобы я немедленно взял на себя в качества Вашего преемника на основе указа от 29 июня 1941 года общее руководство рейхом с полной свободой действий внутри страны и за рубежом. Если я не получу ответа до 22 часов, я буду считать это подтверждением отсутствия у Вас свободы действий. И, — если условия, требуемые в Вашем приказе, имеют место, — буду действовать во имя блага народа и отечества. Вы знаете, что я чувствую по отношению к Вам в эти самые суровые часы моей жизни. Я не могу выразить это словами. Может быть, Бог защитит Вас и, несмотря ни на что, быстро доставит Вас сюда. Преданный Вам Генрих»). Я стал читать радиограмму вслух… Не закончил и первую фразу – Он вскочил, вырвал её… Дрожащими руками надел очки… Лицо от ярости стало багровым… — О, этот Геринг, — простонал, — ответственность как внутри страны, так и во внешних сношениях… Мне — ставить ультиматум!.. »

…Арестовать Геринга поручено коменданту Оберзальцберга Франку…

Ещё мы не выпили кофе, Гансу сообщили о приземлении на «Физелер-Шторьхе» (на «Ост-Вестаксе») его друга генерал-полковника авиации Риттера фон Грайма. (Гитлер вызвал его к себе, чтобы назначить вместо Геринга главнокомандующим авиацией). Мы вышли его встретить. Самолёт привела Хана Рейч. Посадка у Бранденбургских ворот прошла под шквальным огнём… Грайм был серьёзно ранен в ногу. Прибежали врачи и санитары. Пришел больной профессор Хазе — начальник медпункта бункера новой канцелярии. Мы проводили их, спустившись в лазарет бомбоубежища. Грайма Хазе прооперировал. Наложил гипсовую повязку… Грайма на носилках внесли в помещение, где его ждал Гитлер. Рядом, придерживая рукой одеяло, шла маленькая женщина — Рейч. Многие годы она была подругой генерала. Поздоровавшись с Ханой, Гитлер остался вдвоём с Граймом… Хана ушла к Геббельсам. Позднее я слышал, как она что-то пела с их детьми…

…Баур, который многие годы был дружен с этой парой – Ханой и Робертом Риттером – рассказывал: — В 1940-1941 гг. Хана Рейч, — бесстрашный военный пилот его правительственного отряда, — в плотнейшем зенитном огне, — летала над Лондоном. В одиночку, — на бомбардировщиках «Хейнкель-III» и «Дорнье-17», — испытывала укреплённое на носовой части самолётов приспособление для разрезания (раскусывания) стальных тросов британских аэростатов заграждения. Испытания прошли не совсем удачно. Тем не менее, за участие в них героическая женщина Хана Рейч была награждена Гитлером Железным крестом 1 класса. Однажды, — на ужине в Обергзальцберге, осенью 1944 года, — Рейч предложила себя чтобы — наведя самолёт — уничтожить Черчилля в одной из его резиденций. Гитлер ответил в свойственной ему манере: «Для этого у нас, немцев, есть камикадзе-мужчины. Пользоваться услугами женщин – это еврейская классика»… И тут о евреях не забыл.

…Не предупредив, Мюллер разбудил меня. Велел одеться. Молча, не позволив беспокоить Баура, вышел со мной. Завёл – в лазарете — в предоперационную…

…Впервые увидал генерала ровно семь лет назад у нас уже, на Рейнбабен-аллее. Заехал с сыном. Моим одногодком. Парень, оказалось, январский. Ну а я – августовский. «Зашли на огонёк, взглянуть, как Вы устроились. С Рейни-Рейнхардом Мюллером я сошелся сразу. Оба – отец и сын – очень понравились: весёлые, живые, оба книгочеи и меломаны. Полицейский генерал, — так он ещё и замечательный пианист, — вообще, лабух классный. Умеющий организовать компанию и по-рыцарски принять гостей… А его работа в тайной полиции, — распространяться о чём не принято было а надо было молчать, — так то обычная полицейская служба. Которой сыну его и друзьям, — ненавидящим врагов Германии, — дóлжно было гордиться. Папа мой, — юношей ещё, с самих птичек, — дружил с начальником генерала. Потому близок был и к Мюллеру-старшему и к его семье… Где не всё было ладно: младшая сестра Рейнхарда — Элизабет (она родилась 9 сентября 1936 года) — была неизлечимо больна. И моему папе, — врачу, — досталась нелёгкая доля наблюдать медленное её угасание… Конечно, ни в коем случае не состояние дочери, но совершенно иные причины (в которые он никогда не посвящал никого) привели генерала к разводу с женой. Величайший немецкий сыщик, он предусмотрел, просчитал, раскрыл и в средине ХХ века на корню пресёк массированные атаки на свою страну бесчисленных шпионско-диверсионных банд (их называют группами). В большинстве своём — террористов-коминтерновцев. И не только физически уничтожил их электоральную базу в Европе. Но подготовил, испытал и канонизировал долгосрочный, — на десятилетия вперёд, — надёжный механизм борьбы с коварством и преступлениями секретных служб всё ещё не разоружившихся узурпаторов. Второе столетие неустанно проклинают его, — якобы, за жестокость, — разгромленные им враги и их апологеты. Но именно Он, мой Баварец, одарил послевоенную Европу десятилетиями мирного и благополучного развития. До конца своей удивительной, долгой и вовсе уже закрытой жизни оставаясь верным своим друзьям и страшным врагам. По-юношески продолжал ненавидеть он любое проявление большевизма. Подчёркивая всегда масштабы потребности здорового общества в своей жестокой профессии. И повторял: «Хороший сыщик, — пусть жестокий полицейский, нужен всегда. В нашу же эпоху, прежде всего для очистки от мерзости обнаглевшего коммунизма! Он не нравится многим. Его ненавидят некоторые. Но он нужен: без него рухнут основы жизни».

Генерал был уже переодет в форму военно воздушных (?) сил. Зашел проститься «большой» Людвиг – оберштурмбанфюрер доктор Штумпфеггер (за глаза – «Dublschturm»). Старый друг Баварца. Вообще-то, доктор практиковал в санатории СС Хохенлихена. Долгое время был врачом Гиммлера. А уж потом врачом сопровождения у фюрера. И вот здесь… Он асс немедленной помощи — парамедицины! Вошел проститься и профессор Хазе. Они с Генрихом давние друзья. Санитар доктора Штумпфеггера, по его кивку, вытащил из стенного шкафа рюкзаки с приготовленными для нас тряпками и «десантными пайками-Butterdos’ами». Разодетые по сезону, мы сунули в карманы фонарики, а за пояса взведённые пистолеты, определяя тем самым всю серьёзность ближайших минут и часов. Молча обнялись с профессором Хазе. А с доктором Штумпфеггером Генрих ещё и расцеловался… Не догадываясь, что в последний раз (Тяжело раненый ещё в 1919 году на Марне, инвалид, пленённый, 13 ноября 1953 года он умрёт в больнице Бутырок. В.Д.)… «Пошли!» — Баварец торопил… Пошли. Я на ходу, тоже целуя, прижался губами к грязному бетону подземелья. «Без фокусов, парень! Уважаю, но сантименты — они потом!»… Гул наверху ломил голову. Вышли. Завалами, — освещая щебень у ног, — добрались до разрушенного проёма-входа в подсобку метро. Прошли мрачными руинами рухнувшего тоннеля. Потом разрушенным коридором… Оказались во тьме узкой, полу заваленной битым кирпичом, тропы. За ней приоткрылась, тускло светясь, расчищенная короткая полоска асфальта к укрытому брезентом меж сожженных лип самолётику. Под фонариками сверкнул подвешенный к фюзеляжу, — меж стоек шасси, — резервный топливный бак. «Fi 156 Шторьх»? — спросил я вслух… — «Да, да Шторьх-Фюзелер! — коротко и торопливо ответил показавшийся мне совсем старым лётчик, назвав почему-то моего попутчика майором!? (Сам Баварец его не назвал никак). — Быстрее!». Поддержав на выдернутом из тьмы тарном ящике, помог влезть, сперва моему спутнику. За ним забрался в тесноту застеклённой как газетный киоск кабины я. Плотно — друг за другом позади пилотского места — сели…Короткая команда лётчика: «Рюкзаки — на головы!»…Уселся и он… Взревел двигатель. Тотчас — в 11-10 — поднялись…