Повесть о "разделённой любви"

95. Монолог Карла. (Продолжение).

…Годы пролетели. Мир настал — холодная война началась. И вашими мальбруками скомандовано было выжившим в ГУЛАГе бывшим военнопленным: писать в прессу «возмущенные» письма, раскрывающие звериный облик империализма. И замелькали в газетах «воспоминания» сидельцев немецких, японских и финских концлагерей времен давно прогремевшей войны. Помню, где-то в начале 1965 года, налетел я на исповедь в ваших «Известиях» какого-то Либермана-бухгалтера, три года отсидевшего в лагере у Лахти. Порядочный — по всему — человек, написал: «плен есть плен — не Железноводские Минеральные воды... Да, тяжело было, что не в рядах непобедимой и легендарной, а в зоне за финскими часовыми... А кому-то и обидно... Из успевших, до плена, покомиссарить всласть хотя бы в той же Балтии». Понятно было, что Либерман, как и такой же «писатель» в «Огоньке» Елисеев, из колхозников, пытаются финнов не позорить. Во всяком случае, ни в чем их не виноватить. Тем более, претензий к финнам у них никаких: «Да, пленили; да, держали в лагерях; да, выводили на работы — и в котельные тоже (который в Финляндии сродни операционным!), где кочегарами — на самом тяжелом участке работ — бабы-финки только; и на лесоповал, где вальщицами — только все те же финки, бабы и девочки-подростки... Но ведь и кормили не прелой пшенкой, как в красной армии: да еще и лечили всех по-людски — в гражданских клиниках и больничках... Да, было тяжело. Но ведь плен. Война. Тяжело всем! А между строк всех «телег» всех возмущенцев вопило: не они же к нам пришли, — едрёна вошь, — мы же сами к ним вломились! И не единожды!.. Такими «письмами в газету» и журнальными очерками о финском плене пестрела пресса. Опусы эти относились к различным периодам взаимоотношений страны советов с Финской республикой. От побоища, учиненного «белофинном» Маннергеймом собственным своим, — и пришлым из коммунистической России, — куусиненам; через «Северную войну» 1939–1940 годов на Карельском перешейке, где «непобедимая и легендарная» (с взаправдашним Куусиненчиком за пазухой) получила по зубам все от того же Маннергейма на «линии» его имени.

А «писатели» все писали. В раздражительном тоне, с явным ожесточением на невозможность написать «всю правду», выдержаны были и повествования авторов всех полутора десятков «писем в газету», что пописывали сидельцы финских лагерей 1939—1940 годов парой десятилетий позднее.

Разительнейше отличались от них «свидетельства» советских евреев, бывших пленных Второй мировой войны. У этих обида была на финнов особенная — злобная: «финскими гитлеровцами попрана была их полная свобода!», «угнетена барачной атмосферой» и «не качественным однообразным питанием». Все обязательно, это сквозит со страниц всех «воспоминаний-жалоб», финны «унижали советского человека физическим трудом»! Писали-то эти новости опять же те же самые гербсты, рохлины, броневицкие, котлярские, гринберги, ураны— (или урманы-) урмансоны в абсолютной убежденности, что физический труд не для них... Если только не в родном ГУЛАГе. Потому «советского человека» зацепили они напрасно: проще и честнее написать бы «нашего человека»... В смысле, вашего... Извини...

(Распечатывая откровения Карла, я проверял всё им цитируемое по первоисточникам, если таковые наличествовали в природе. И вовсе не потому, что не доверял ему. Кому же ещё мог я доверять?! А по привычке-натуре: исследователь, имею обыкновение подвергать сомнению каждый мною лично не прощупанный факт. Не поленился и тут: съездил на Левобережную. В залы периодики, переведенные сюда с Моховой. Сошлось все — до обидного: Маркус Гербст «отличился» в «Московской правде», Лев Котлярский — в «Водном транспорте», Рохлин Лев — в «Венгерском обозрении» (эвон куда заставили человека написать!), Давид Уран-Урмансон — этот аж в «Комсомольской правде»...И т.д. И т.п.)

В качестве «гневного обвинения» деду-белофинну, во всех опусах, — все непременно и все обязательно — «растоптанное достоинство советских бойцов и командиров... самим фактом... содержания... их за проволокой»! Понял, дядюшка? Это — о радетелях-то, о защитниках-то свободы и независимости Финляндии, пытавшихся «отстоять» ее — к счастью, безуспешно — аж в трех бандитских военных кампаниях-налётах!

…Меж тем, время напомнило и о долге победителей перед гражданскими жертвами побеждённых. Перед населением немецким — перед миллионами стариков, женщин, детей рейха, живьем сожженных в результате налетов на его мегаполисы в 1943–1945 годах десятков тысяч английских и американских бомбардировщиков. Перед жителями Токио и десятков других огромных и перенаселенных японских городов, задолго до «конвенционных» убийств в Нагасаки и Хиросиме, превращенных американцами в погребальные костры, — истинные Холокосты и Шоа! Если эти хитро-мудрые определения в действительности подразумевают сожжение живых людей. Но, никоим образом, не сожжение тел мёртвых в крематориях. В чём дружно заболтавшие мир интересанты, было, уже всех нас убедили.

Напоминальщикам напомнили: победителей не судят – слишком дорогой ценой досталась победа. Ну, точно, как некоему питерцу-интеллигенту по легенде, — укравшему чуть подправленные вором диски с не им сканированной рукописи, — досталась электронная версия романа автора о детстве. На просьбу украденное возвратить – ответ явился, показавшийся достойным перевода на бронзу латыни: «Мне они дорого обошлись!». Однако же, с бронзой не выгорело. Американский кузен — генерал Интерпола, коего автор «удивил» оригинальностью рассуждения вороватого питерца, — остудил: — Обычный ответ незадачливого, схваченного на вскрытие сейфа «медвежатника» в мире, где тон задаёт левая пакость! На требование вернуть награбленное полностью, высокий суд всерьёз, дабы не сильно раздражать угнетаемое не арийское меньшинство, компенсирует ответчику из украденной суммы расходы на… лечение содранной «задиром» кожи на руках, уникальную газовую горелку, и даже на дорогостоящую горючую смесь для неё…

С победителями снова не получилось. Тогда жульё, немедленно, — в который-то раз, — опять возобновило «поиск», где бы и чего бы еще поотгрызть у побежденных!..

С ходу отпала Япония, — но на неё – известно — где влез, там слез: она вновь потребовала международного расследования гибели ее населения. И не в результате не только атомной бомбёжки Нагасаки и Хиросимы. Но Токио — в январе 1941 года, когда сгорело 170 тысяч. Самими японцами понавороченного — понатворённого в том же Китае, прогрессивную общественность не занимало. Во-первых, потому как… там всё происходило с китайцами. Конечно, всё по той же помянутой выше причине. И «за…давностью»!).

Ну, с немцами — с этими проще: виноватые во всем и всегда (как и в году 1918-м), они, повинившись, законодательно начали компенсацию пострадавшим от их рук. С попытками интересантов ободрать чешских, словацких, французских, итальянских, балтийских и прочих «фашистов» не получилось: все они или в победители махнули, или превратились, аж в дважды демократы. И, — покрутив утёршемуся ишуву своими эректированными от возмущения гениталиями, и сделав ему козу, — отвалили…

Вот тут-то снова и вспомнили о финнах: как же — «Друзья Германии!», «союзники Гитлера!», противника товарища Сталина! Что особенно возмущало и оскорбляло самолюбие еврейской общественности, что не давая ей заснуть? Так это то, что с евреями у финнов получилось почему-то не по правильному. Не как у всех нормальных людей. Даже не по-человечески как-то! Подумать только: еврейская община Финляндии, как вошла в войну, так и вышла из нее — невредимой и… процветающей! «Сволочь белофинская!». Надо ж так!

И, верно, единственное место в Европе, где евреи жили себе, поживали, добра наживали, и даже свободно — по службе (!) — со своими немецкими коллегами всех званий и рангов якшались. Как же это дичайшее обстоятельство пропустить и финнам не нагадить-не напакостить!? Тем более, гадить и пакостить, — помахивая замечательным сальдо Большого погрома — можно пока без опаски и безнаказанно… Даже после настойчиво подзабываемого стадом интересантов Ч.П. 8 августа 1942 года…В результате ошибки связистов Житомирской ставки Гитлера, скандальное это «происшествие» стало известно всему свету. Эхо его (а за тем и плёнка с записью) обошли планету. Подробности растиражировали СМИ. А память о нём, безусловно, обретёт, когда ни будь персональные Скрижали. В назидание. Или, возможно, чтобы — хотя бы задним числом — стыдно кому-то было…

…Словом, 30 июля 1942 года Гиммлер прилетел в Хельсинки, чтобы решить судьбу Швеции (Гитлер уже было расчленил её: «Финляндия получит северную часть с финским населением и норвежской гаванью Киркенес. Центральная и южная войдёт в состав Великого германского рейха. Норвегия… Норвегия… — эта будет аннексирована. Потом. После окончательной победы».

Можно, конечно, вновь поговорить о «бреде бесноватого». И порассуждать о Его Утопиях. Но вспомним – кто способен – что в эти самые дни Его армии, — заглотив Белоруссию с Украиной, — рвались к Волге. Осаждали предгорья Кавказа. Стремительно шли по Северной Африке. И, — дай бог памяти, — давно захватили уже почти всю Западную Европу… (Истории проблемы этой больше касаться не буду. Не моя она). Между делом, Гиммлер намеревался будировать и еврейский вопрос в Скандинавии «который финнам – сказал походя — пора бы решать». Финский министр иностранных дел Виттинг всячески уходил от разговоров с ним по этому поводу, елико возможно их оттягивая… В беседе с врачом-мануалом рейхсфюрера, Феликсом Керстеном, сетовал: «Боже! Это самое чудовищное, о чём мне приходится думать! Финны – достойный народ, и мы скорее разделим с евреями их судьбу! Мы никогда их не выдадим… Хотя… Хотя практически мы — оккупированная страна! И немцы, безусловно, не уйдут из Финляндии без боя… Сегодня утром, в одиннадцать, Гиммлер улетел в штаб-квартиру Маннергейма, чтобы получить Большой крест… Он, думаю, будет говорить с маршалом о том же»

…Разговора «о том же» не получилось. Дед просителю сказал: «Господин Гиммлер, — вы добрый товарищ моего сына. Он уважает вас. Мне известны Ваши проблемы. Потому обязан говорить правду… Ставить вас в неловкое положение не хочу»… Ясней ясного… С тем гость и отлетел. И 7 августа был уже у Гитлера.

А 8-го произошло вот что: разъярённый докладом Гиммлера (по возвращении того из Финляндии, где рейхсфюреру, — как мы уже знаем, — вежливо указано было место) Гитлер — не остыв — приказал подключить себя к оказавшемуся под рукою «громкому» телефону (для селекторных совещаний с командующими фронтами). И велел, немедля, соединить его с кабинетом деда в Миккели. В состоявшемся тотчас личном разговоре он сказал, что «по дружески» требует(!?) «разрешить, наконец, вопрос с евреями!»… Открытым текстом. Без экивоков и zirlich-manirlich.

…Маннергейм (напомним, не финн-чухна, а чистокровный балтийский немец) тоже без экивоков и zirlich-manirlich ответил: «У нас в Финляндии евреев нет. У нас есть только финны. Но, хотя некоторое количество наших граждан ходит в синагогу, наш народ никогда не поддержит преследование финнов за то, что они «неправильно» славят Господа. На эту тему прошу больше не звонить».

Дед-то мой, — в душе он не так политиком был, или даже руководителем Финляндии, — он, прежде всего – и всегда — улан. Офицер уланский, значит, из тех, кто «с дам денег не берёт!». И что «Честь, это верность!» знал прежде «первооткрывателя» этой истины Гиммлера-романтика с его Чёрной гвардией… Верность, прежде всего, к доверившемуся ему финскому народу, частью «ходящему в синагогу».

«Историки», — в том числе биографы Гитлера (с безопасного – по времени – расстояния), — любят уточнять, что после этой беседы «фюрер, якобы, катался где-то по полу и в ярости что-то такое там грыз…»… Заче-ем так-то! Не было этого: не грыз он ничего, не катался ни по чему. Хватило «отсутствия поддержки народа». Не было и слов о том, чтобы «больше не звонить». Утверждаю потому, что знаю от деда. И, — «от врать не могущего», — Баура. Не было их, этих слов. Не могло быть! Как, впрочем, понимаю и тех евреев, что «сладкому» слуху этому внимают и распространяют его дальше… Множество людей мечтает наказать, — словом хотя бы, осадив, — ненавистное нацистское чудовище. Однако, из-за обидной, — до сумасшествия доводящей невозможности сделать такое самим , — ничего не имеют, чтобы вместо них, совершил это, кто-то другой. Более смелый. Более мужественный. Более отважный и достойный. А если совершил Такое ещё и Сам Рыцарь-Маннергейм! Да ещё задолго, до «8 августа 1942 года», остановивший финские войска на линии «старой границы». И, априори, наотрез отказавшись бросить их на Ленинград! На город многим родной и близкий! Да и забитый ещё и евреями тоже — из-за внезапности его окружения… Ого! Без фантазий тут не обойтись.

К слову, мне очень важно, — и я горжусь особо и тем тоже, — что мой незабвенный дедушка отказался наотрез участвовать даже «в предварительном обсуждении проблемы, которая может возникнуть в случае блокирования вермахтом Ленинграда». Точнее: в обсуждении «плана ненасильственной очистки его от большевистского населения голодом». Благо, «отцы» города уже сделали всё, чтобы эту каннибальскую затею обеспечить и облегчить.

…Тщательная многомесячная «ненасильственная» очистка началась 6 сентября внезапным налётом шестёрки Юнкерсов-пикировщиков, выскочивших из-за стеклянных арок-перекрытий Балтийского Вокзала. Выскочила под блестяще организованные «минуты молчания» шести противовоздушных колец ПВО из десятков зенитных трёх орудийных батарей и сотен комплексов счетверённых зенитных пулемётов. «Шестёрка» сходу зажгла склады, которые горели не одну неделю… Горели продукты страшно – подойти к полыхавшим кварталам невозможно было…И не одну неделю «умирали» ленинградцы, — зная, что уже в капкане, и глядя, как сгорает их жизнь… С пикирующими Юнкерсами всё ясно – вроде бы работа германских люфтваффе. Не придерёшься. Но считалось, ясно всё — и с бездействием ПВО… Чья-то «Горячая любовь» и здесь – говорили в открытую — сработала… С миллионом убитых голодом ленинградцев ушла не только их жизнь. Ушла правда об убийцах.