Повесть о "разделённой любви"

23. Стоящее дело!

Вам, доктор, следует заняться делом по Вашему призванию и опыту…Вам надо… спасать живых людей!

— Так ведь тем и занимаюсь… По мере сил…

— Нет, нет, Фанечка, не о том я…

И рассказал маме о встречах Хаммеры—Хургин—Красин. Подробности их разговоров известны ему из бесед с Бухариным, с которым у Сергея Федоровича складывались дружеские отношения. Хотя, как сказал маме Ольминский, он не исключал, что бухаринское возмущение сродни крокодиловым слезам Калинина и Луначарского, пытавшихся смягчить в его глазах не так факт распродажи раритетов российской культуры, как начавшуюся торговлю заложниками из дворян и интеллигентов. Временно приостановив расстрелы этих несчастных, их, как когда-то крепостных крестьян, выставляют списками на продажу зарубежным покупателям. И именно Лениным – так мне сообщил Бухарин — были представлены Хаммерам первые списки распродаваемых заложников и произведений искусств. Возмущенный Бехтерев громко и настойчиво потребовал остановить «работорговлю и грабежи». Сам Ольминский тогда не нашел в себе мужества открыто присоединиться к Бехтереву.

Мама, человек дела, тотчас связалась с Диной Ноевной Заржевской-Барановой, подругой детства, с которой в 1904 году оказалась вместе в Маньчжурии, потом в Порт-Артуре, и наконец в Японии. В 1915 году Дина вышла замуж за известного Екатеринославского хирурга Исаака Савельевича Баранова, в годы войны работавшего у мамы. Когда первые скандалы начали трясти ПКК и угроза засвечивания его истинной деятельности стала реальной, главные «гуманитарии» его Куличек и Рабинович срочно были отозваны обратно в аппарат ВЧК. С Пешковой остался один Михаил Винавер. И она — во спасение собственного лица и «благотворительного» имиджа лавочки — бросилась «разбавлять» ПКК людьми с незапятнанной репутацией. Тогда же пригласила обосновавшуюся в Москве, в Красном Кресте, чету Барановых. И мама, теперь через Дину Ноевну, точно и всесторонне осведомлена была и о системе работорговли, и о введении практики расстрелов части заложников — изощренном шантаже поэтапного уничтожения наименее защищенных распродаваемых, с «намеком»: власти не шутят, надо срочно добывать валюту для выкупа а не пытаться «саботировать гуманитарные мероприятия» ПКК проволочками и пустыми обещаниями...

Задолго до встречи с Ольминским мама не раз возвращалась к кронштадтским событиям 1921 года, завершающие эпизоды которых были ей куда как памятны. Тогда, в середине марта, каратели начали теснить восставших моряков. И мама вместе со своими медиками организовала эвакуацию раненых из корабельных и крепостных лазаретов Котлина. Под прикрытием артиллерии форта «Тотлебен», вместе с экипажами броненосцев «Петропавловска» и «Севастополя» они ушли в Финляндию по льду залива. Финны по-доброму приняли беглецов, а Маннергейм сделал все, чтобы устроить жизнь моряков, многие из которых — участники русско-японской войны — были его «маньчжурскими братьями». Уложив раненых в больницы и госпитали, распрощавшись с коллегами, которые решили остаться в Финляндии, мама 27 марта известными ей путями вернулась домой. И сразу начала поиск возможностей помочь членам «братства», схваченным карателями Тухачевского, — положение их было много серьезнее судьбы нынешних заложников: восставших моряков по приказу ПредРЕВВОЕНСОВЕТА Троцкого убивали там же на Котлине, в Петрограде, топили, — эшелонами отгоняя на север, — под Архангельском — уничтожали повсюду!