Повесть о "разделённой любви"

88. Фигуранты трагедии

Карцерная атмосфера на лодке напомнила старую историю с Яковом Джугашвили: о том, что сын Сталина был когда-то в наших лагерях! Когда и каким образом он там очутился?.. Попал в плен, оказалось. Когда о том объявлялось официально – сообщение это я прозевал. Но, узнав — сразу решил с ним встретиться: поговорить, ободрить. Быть может, даже чем-то помочь ему в его тяжелейшем положении. Ведь и я тоже мог вот так же вот попасть если не в сталинский плен, то в концлагерь его, хотя бы. Винтер, — чиновник инспекции тюрем, — рассказал отцу, что сам Сталин от сына отвернулся. «Только это еще не все, — сказал. — Его папаша попытается уничтожить сына. И, если не принять мер к спасению Якова, сделает – если у него получится — черное дело сыноубийства. Сделает с присущими ему жестокостью. И коварством. С какими, оказывается, уничтожил почти всех своих родственников. Всех близких. Всех бывших соседей. Товарищей. И друзей, если были они у этого оборотня... Вообще всех, кто его когда-то знал. Потому СС время от времени переводит сына его из лагеря в лагерь. А там содержит в особо закрытых зонах и помещениях. Сообщил, что в начале 1942 года Якова перевели в офицерский лагерь «Офлаг ХШ-Д» в Хаммельбурге. Затем, — весной, — в такой же в Любеке. Винтер потом говорил, что там с пленником встретился некий Казбеги, военнопленный тоже, бывший грузинский князь. Которого свели с несчастным парнем, чтобы, якобы, подобрать ключи к замкнутому, находившемуся в депрессии человеку… А ведь у него, у Якова, даже в собственноё семье, до плена, — дома, — не было жизни…И хоть теперь, вот в такой вот беде, как-то помочь ему (Казбеги, после окончания войны, оставил несколько страниц воспоминаний. В них, в частности, сообщает, что Яков признался ему: один у него был свет в окне, один стимул жить – «тайная, рыцарская влюблённость в мачеху, Надежду Аллилуеву». Вспомнил даже, как накануне её смерти, – она, якобы, застрелилась, или богоданный супруг её застрелил – сие, как всё у русских, тайна есьм, — этот непосредственный и романтичный человек проснулся ночью от душивших его слёз. Не раз говорил ему о Надежде: «Это был ангел; единственный после матери человек, кто был со мною искренен, ласков и даже нежен»).

…Когда автор повествования всё это услышал – он вспомнил проклятье Екатерины Васильевны. И понял: проклятье несчастной матери и бабушки исполнилось!.. Исполнилось оно!.. Много позднее узнал о судьбе оставшихся в живых потомках тирана: и они все несчастны. Все влачат жалкое существование. И даже старший сын Якова, Евгений (через полстолетия после смерти кремлёвского дракона выдающий себя — из-за страха перед грозной тенью проклятого Катериной деда его – за сына внебрачного!) отличился на старости лет! Отрёкся от проклятого и им тоже, в свою очередь, родного отца… Воистину, трижды проклятое дьявольское отродье…

…Карл продолжал: я бросился в Вестфалию к дедушкиному другу — Мюнстерскому епископу фон Галену. Гален, человек необыкновенный, почитаемый своими вестфальцами святым и никого и ничего не страшащийся, связался с Крюгге, бывшим, — как и Винтер, — инспектором концлагерей. Только самым главным. Тот, через рогатки: «нельзя», «не положено», «запрещено», пообещал всё же «показать этого человека». Слово сдержал. Показал. Познакомил... Мы, впервые встретившись, проговорили с Яковом чуть ли не сутки…

Действительно, он находился в яме тягчайшей депрессии. И причиной ее был не сам факт его пленения и содержания за проволокой, не обстановка «зоны». Это-то он отлично понимал – таких миллионы и надо терпеть. Насчёт терпения – не так уж и невозможно: содержали его тогда в ухоженной квартирке рядом с апартаментами коменданта. У него были книги. Много книг. Даже радиоприемник, тогда, вещь, строжайше запрещенная рядовым гражданам. Свой душ. Отдельный стол, о котором не только что пленные, но и рядовые немцы в войну могли мечтать... Причиной болезни был отцовский остракизм. Жестокость, в принципе.

Иван Грозный обвинил и убил сына в состоянии маниакального помешательства. В глубоком беспамятстве. Петр Великий, – зверь не менее кровавый и куда как более страшный, чем Грозный, — несчастного сына своего сперва «судил» Судом Господ Сенаторов. Развратив предварительно, по пьянке приставленным «наставником», — безграмотным, тоже пьяницею, мужеложцем и вором Меньшиковым. Травя одновременно, сам, и… затравив почти. Этого показалось любвеобильному папаше до обидного мало. И он отдал сына добить окончательно в руки своей сестры. Как и сам – властной и злобной мегере. Как и брат, безудержной сексуально. А по примеру любимой с раннего девичества героини — Клеопатры, — которой во всём стремилась подражать, — всей в ничем не сдерживаемых эротических страстях и фантазиях. Из-за диких династических законов, «засидевшейся, в девках». Потому, яростной в охотах на мальчиков и озлобленной до каннибальства — на девочек. К бесконечной череде своих любовных жертв безжалостной и непередаваемо жестокой. Главное, патологической ненавистнице невестки своей, Евдокии, несчастной матери несчастного царевича… Сподличав, Пётр казнил (задушил) сына, добившись хитростью и изощрёнными пытками прямых доказательств династической измены… Правда – случись она на самом деле, в действительности – грозила бы (из-за всеобщей животной ненависти народа к тирану) крушением всех задуманных и начатых отцом реформ.

Сталин предал, — и тем приблизил смерть, — своего первенца Якова, чтобы иметь «освященное» сыновней кровью право обвинять и ВСЕХ собственных своих рабов. «Смотрите, — говорил этим подлым поступком ваш «князь» подлости, — смотрите, россияне! Я проклял своего родного сына, сдавшегося врагу. Так, прокляните же и вы своих, сдавших в плен, или даже только подумывающих сбежать, предав свою социалистическую (Сталинскую) родину! И знайте: моя кара постигнет и их всех!»

Граф Бернадот (этот лез всюду, куда его не звали; о нём ниже), швед, деятель Красного Креста, навестил Якова Джугашвили. И, встретившись затем с вашим министром иностранных дел Молотовым, просил «полномочий Сталина» на вызволение из плена его сына. Не ответил Сталин. Промолчал. Хотя, — кто знает, — возможно, в черной его душе и случился мгновенный отблеск отцовского чувства. Допускаю даже: где-то в ее бездонности произошла не видимая никому схватка его бесовского эго с явившимся вдруг привидением отцовской любви...

Но это я так... Не гипотетически даже… Понимаю: быть такого не могло после сталинского отказа Красному Кресту распространить милосердие и на русских пленных в Германии. После изуверских приказов о поголовном наказании семей солдат и офицеров, попавших в плен. После его приказов о бомбардировках и «сожжениях дотла!» в зиму 1941 года российских прифронтовых городов и сёл (чтобы наступающему немцу не оставлять укрытий от морозов!). После его приказа об огне на поражение по «делегатам» — русским женщинам и детям, якобы, гонимым немцами впереди идущих в атаку войск! Да, — вдогон, — о поголовном расстреле армейских коммунистов, приказ этот не выполняющих… Зверь! Хищный беспощадный зверь. Что с него взять? Важно, что произошло в действительности, а не в моем воображении. В действительности случилось то, что случилось...

Ты о Валленберге слышал? Слышал... А судьба его тебе известна? Считается, что Сталин убил его. И все из-за того же Якова. Рауль Валленберг был осведомлен обо всем, что касалось сына советского диктатора. Он встретился с Яковом. Ободрил его. И заверил(!), что «заставит сановного отца достойно решить судьбу сына». С этого дня он методически, через какие-то свои шпионские каналы ГРУ, начал запрашивать секретариат Сталина об усилиях, безусловно – в чём он ничуть не сомневался — предпринимаемых отцом для спасения Якова. Рауль Валленберг, отпрыск фамилии старинных скандинавских финансистов. Швед. Ариец всё же. Он уверен был, что это происходит, что что-то предпринимается! Скандинав. Потомок рыцарей — он мыслил по-рыцарски. Ему дали понять опасность его действий. Но «он же заверил человека!».

Сталин воспринял действия Валленберга не просто как дерзость «какого-то» своего лазутчика. Но как попытку заставить Кремль принять игру продавшегося, скорее всего, и перешедшего на сторону врага провокатора. Игру, по Его, вождя, дискредитации. Другое дело, Валленберг агентом был не «каким-то» — пусть двойным, и даже тройным – но ко времени и к месту, ещё очень необходимым. Потому сразу схвачен не был. Хорошо зная, что его ожидает, Валленберг, тем не менее, не бежал (Это второй, автору известный, случай истинного, — возможно, мазохистского, — рыцарства. После тоже никуда не бежавшего дяди автора, сотрудника ГРУ Ральфа Гамбургера. Отозванный, и срочно возвратившийся в Москву, он направил Сталину убийственный для себя рапорт: отказался работать против союзников СССР — США и Великобритании. Зеев Бар-Селла, Татьяна Шрайман. «Операция века». ОКНА. 10.08.95. Тель-Авив. В.Д.).

Итак, Валленберг тоже не бежал. И формально продолжал свою штатную консульскую деятельность. Рассказ моего Баварца, которому,— зная его, верю как самому себе, — уточнил. «Этот Валленберг, — рассказывал Генрих, — был, как и большинство левой мрази, коммунистом. В таком качестве он вмылен был англичанами в окружение Коллонтай, советского полномочного посла в Швеции. Женщины, — надо сказать, — в полном смысле этого слова. Женщины интеллектуальной и о-чень, о-чень сообразительной, о чём знаю по службе. Дочери известного русского генерала, между прочим. Европейски образованной. Валленберг оказался хорошей кандидатурой для осуществления её замысла: спасти оказавшуюся в нашей венгерской крысоловке банду, примерно, в 20-30 тысяч старых коминтерновцев. Пусть, бывших. Однако, не простых, местечковых. Но, — в составе четырёх штурмовых Мадьярских Красных коммунистических бригад, — активных исполнителей и руководителей в 1920 году геноцида народа России. В пароксизме зверской расправы над врангелевцами, эти мерзавцы, — возглавляемые оберкомиссарами и оберпалачами Розалией Землячкой (Залкинд) и Белой Куном (Коhоn’ом), — стреляли, кололи, резали, рубили пленных офицеров, солдат и медиков Крымской Армии Врангеля. В том числе раненых, лежавших в госпиталях и лазаретах. Уничтожали всех простых русских людей, поверивших «честному слову»(!) большевистских бонз. Зверски насиловали сестёр милосердия, врачей-женщин и вообще всех женщин, от мала, до велика. Но с особенной жестокостью и животным азартом казнили детей… (Крым битком заполнен был солдатскими и офицерскими семьями, семьями гражданскими – сотнями тысяч семей и одиночек, — беженцев от большевиков, эвакуировавшихся из Новороссийска). Самое дикое, — о чём известно было ещё со времени Мировой войны, — больных, раненых и изнасилованных эти садисты не добивали просто (хотя бы из каннибальского «милосердия»). А по старой азиатской мадьярской традиции закапывали живыми.

…Уже с пару лет (с 1919) я был офицером мюнхенской полиции. С год или чуть больше после того служил в политическом сыске. Учреждение серьёзном. Навидался видов всяческих. Удивить чем-то меня было уже трудно. Но, допрашивая беженцев из захваченных красными Крыма для натурализации их в Баварии, вообще в Германии, я узнал о хозяйничанье новых хозяев России такое, что, — молодой ещё тогда, — ночами не мог уснуть и утром вставал в ледяном поту… А человек я, понятно, не из слабаков. Именно с тех пор я люто возненавидел всяческий, — не только еврейский, — большевизм. И конечно всех без исключения, кто пытался протащить его в мою Германию. Как мальчишка гордясь, что всегда и всеми силами способствовал их поимке и уничтожению… А Валленберг?.. Что Валленберг… Он всего лишь рядовой шакал из коммунистической стаи… Так вот, Коллонтай обратилась к Гюнтеру, шведскому министру иностранных дел, и уговорила его послать нейтрального левака Валленберга в Будапешт, помочь человечеству спасти, — нет, не красную сволочь и палачей, — но несчастных венгерских евреев. Был и другой повод, более важный, чем евреи в Будапеште. В 1943 году, когда мы были уже на Волге и на Кавказе, Сталин, через Гюнтера и Коллонтай, запросил нас о мирном соглашении. Гитлер отказался. Но Гиммлер, который всегда старался заглядывать в будущее и не упускать связей, дал понять, что готов выслушать… шведов. И поручил нам, всеми силами, укреплять связи со Швецией. Решая одновременно важнейшие задачи войны.

Что же происходит в Венгрии? Там, — в то время, как трудяга Эйхман, во исполнение воли фюрера спешно организует депортацию венгерских евреев, — причём, по категорическому, а если точно, ультимативному требованию Будапешта, — этот русский агент Валленберг учреждает под крышей шведского консульства собственное частное паспортное бюро. И распродаёт пропуска и удостоверения на выезд всем, кто мог тогда за них заплатить – а это всё те же ветераны тех же четырёх Мадьярских штурмовых бригад Залкинда и Куна бегство которых оплачивала та же Коллонтай. Не очень понятно, правда, зачем? Впервые узнав об этом альтруисте, сам убеждён был, что индульгенции раздавал он бесплатно! (Дарил… за деньги, по Мольеру). Эйхман обращается ко мне, — бросил-то его в мадьярский серпентарий я! – с вопросом, что делать с этим лавочником, который становится помехой в скорейшем, а главное полном завершении чистки Венгрии. Венгры были ещё более им возмущены, так как его деятельность препятствовала осуществлению их главных надежд. Меня заботы союзников мало беспокоили. Но здесь я оказался солидарен с ними, особенно когда узнал, что Валленберг на самом деле был в контакте с советами и, через ГРУ, — даже со сталинским аппаратом. Дело становилось серьёзным. Я пошел к Гиммлеру, хотя знал, что он не хотел портить отношений со Шведами. Что же, он посоветовал мне… быть осмотрительным и потребовать от Эйхмана, чтобы и он остановил юного Валленберга в покое. Вместе с тем, к тому времени каждый из нас прекрасно понимал, что военные действия развиваются не в лучшую для нас сторону. И Гиммлер, — где получалось у него, — разыгрывал сразу несколько партий «здесь и там», пытаясь застраховать себя от грядущих неприятностей. Он сказал мне тогда: «Мюллер, мы должны позаботиться о будущем Германии и «Нового Порядка». Мы с такой кровью создавали его! Если не будем осмотрительными, всё построенное нами исчезнет в минуту. Нам нужно смотреть в будущее. Мир, — пусть даже заключённый в результате самых унизительных переговоров, — не стоит презирать». Это мне особенно запомнилось. И я записал разговор.

Я попросил Эйхмана достать мне всю возможную информацию на Валленберга. Что он и сделал, отправив её с курьером. В конце концов, я получил достаточно материала, чтобы уточнить характер шведа – интеллектуального молодца со склонностями чисто большевистского политикана. Словом, это был достаточно податливый материал, чтобы опытнейший «скульптор», подобный г-же Коллонтай, легко вылепил из него ценную её хозяевам фигуру. Нам же не нужны были новые агенты Москвы в Венгрии. Особенно те, кто использует дипломатическую неприкосновенность для продажи, Бог знает кому, и Бог знает зачем, фальшивых документов. А продаёт он в первую очередь известным подонкам. А вот им-то ни в коем случае нельзя позволить расползтись и скрыться от санации… Я с неделю думал об этом. И, невзирая на рекомендацию Гиммлера, решил распорядиться ликвидировать и этот источник беспокойства. Не успел (Скажем так) — русские сами взяли на себя эту санитарную миссию… Им зачтётся…

…Между прочим, Баварцу успели передали извинительную(?!) реплику — послание Абакумова:

«…А что – сбежав, у себя в Венгрии они неплохо устроились… За художества ЧК и френкелевского ГУЛАГА, даже за Катынь, – у них ответственны исполнители и русский народ в целом. За поголовный расстрел или за живьём закопанных сдавшихся белых офицеров в Крыму пусть отвечают лично Бела Кун и Землячка. А мадьяро-еврейский народ ни при чём!»…

Приведенный выше Монолог Генриха Мюллера почти слово в слово, через 31 год после беседы его с внуком маршала Маннергейма, — воспроизведен монографией bu Gregoro Douglas. GESTAPO CHIEF. Нью-Йорк. 1995. Другое дело, как и во всех случаях исчезновения политических фигурантов, не одна организация берёт на себя заботы о судьбе, — в нашем случае, — шведского дипломата. Но позднее именно советские спецслужбы обмолвились, что Валленберг арестован ими в Будапеште, препровождён в Москву, допрашивался там, и, «как недавно выяснилось, был умерщвлён с помощью инъекции яда». (Автор не сомневается в легитимности «московской» версии конца Валленберга. Ведь принял же её и сам Баварец в разговоре с его племянником).