Повесть о "разделённой любви"

72. Этапы инкарнации

Между тем, вокзал был битком набит бездельничавшими солдатами. Маннергейм, увидел генералов, которые сами тащили чемоданы и связки вещей. Узнал многих – стариков уже и заслуженных. В его глазах было это окончательным падением… И он нашел солдат, с радостью согласившихся за деньги поднести их багаж…

…Очередной инцидент на одной из станций.

…Личный вагон Маннергейма раздражает солдат, штатских и особенно комиссарствующих швондеров. И его вагон – новый совершенно, будто только с завода — объявляют непригодным и отказываются прицепить к составу. Маннергейм не сдаётся. В это время в вагон врывается толпа орущих и горящих р-революционным рвением военных явно местечковой выделки. С десяток их вцепляется в него истерично, но с явным намерением вытащить на перрон. Расстрел беззащитных офицеров на станциях после ноября — явление рутинное. Норма почти… Маннергейм не шевелит и пальцем чтобы «защитится» или ответить зачинщику «ладонью», как он умел. Пластуны до времени не возникают: их дело – в случае необходимости — защитить женщин и врачей. Кивни он им, гориллоидам, — вооруженным под бурками автоматическими пистолетами, лимонками и японскими ножами, — тогда — резня! Она не раз вызревала, когда «революционеры» проявляли излишнее рвение… Обходилось, однако: внезапное явление обветренных молчаливых лиц амбалов за раздвигаемыми дверьми крайних купе, вносило успокоение. Карпатьев – у него «пост номер1» — он в купе рядом с купе Екатерины Васильевны, объединённых туалетом… И Маннергейм приказывает мне: «Очистить вагон!». Страшно было – не рассказать! Ноги – в мурашках… А команда отдана!.. Не знаю, как всё смотрелось со стороны… Но, словно не видя и не слыша вооруженной винтовками и гранатами толпы, заполнившей коридор вагона, выхватываю из ножен саблю. И во всю глотку ору, приказывая солдатам, давно переставшим слушаться чьих бы то ни было приказов вообще: — «Освободи-ить ваго-он!!!.. ». В этой ситуации я наверняка действовал рефлекторно. Не представляя, конечно же, результатов своего вмешательство в событие. Но… в тот же момент состав дёргает. Вагон, качнувшись, трогается. Дверные створы взвизгивают, раскрываясь. Из дверных проёмов купе в коридор разом просовываются вздёрнутые левые плечи мохнатых бурок… И через каких-то несколько мгновений коридор, сам вагон, — будто из брандспойта промытые, — чисты…Действуй Маннергейм сам – генерал! — смерти не избежать никому: уходящий перрон заполнен солдатами, взвинченными митингом и видом высокого чина…

И так, — или иначе в чём-то, — каждый день, каждая ночь пути… И всё — по бедной голове Маннергейма!

Было такое, когда всех спасало явление лица Екатерины Васильевны – её узнавали! Было, когда спасал отработанный ею жест: рывок к длинной кожаной трубке-пеналу! …Как заправский фокусник сматывает она с верха выскользнувшей из него плотной скрутки очередную афишу спектакля одного из её балетов. Афишу любую — немецкую, английскую, французскую, испанскую…Русскую тоже. Но все — с её огромным цветным изображением. И беснующаяся рычащая толпа разом отступает. Успокаивается. Замолкает. И — никаких больше поползновений на попытку схватить кого-то из нас… На попытку грабежа, не дай бог. На попытку просто нахамить. Даже на незлобивое зубоскальство…

…Кто-то из нас догадался развесить на липучке-мухоловке несколько афиш в коридоре у купе – оказалось кстати!.. И всё же, всё же… Не единожды одна только спорая профессиональная «работа» пластунов тотчас восстанавливала, было взорванное провокаторами, статус-кво. Правду сказать: не они, — наши защитники, — не видела бы своего спасителя Финляндия. И нас всех…