Повесть о "разделённой любви"

45. Монолог Карла (Продолжение).

Карл Густав-младший: «У него, — это он снова о Гиммлере, — были тоже добрые и верные друзья! Старые, в особенности, которых знал с детства. Сам, идя вверх, — а рос он – трудоголик и умница — стремительно, — тянул их всех за собою… Отец говорил, что будто «Генрих не слишком привязан был к своему очагу… Скорей всего… Похоже даже, у него вообще не было личной жизни, которую заменяла ему служба. Работа. Вот он и тянулся к друзьям… Учился когда, а потом, — работая, — вкалывал по пятнадцать-двадцать часов. Бывало – до головокружений. До рвот. Забежит ко мне в процедурный, – рассказывал, — Дай чего-нибудь! «Опять «чего-нибудь»! Но нельзя же так — на таблетках! Когда обследоваться придёшь, только всерьёз? — «Когда принесут!» — вся реакция…— Если не был в разъездах – довольно частых, инспекционных всяких. Обычно — без предупреждений, чтобы – якобы — более эффективно контролировать какие-то службы, — рабочий его день прерывался один раз и только для еды. И то на тридцать минут (Это уже NN вспоминал. О нём – потом как-нибудь) — И питался, — как все мы, здоровые сотрудники, — в наших офицерских столовых — СС или Гестапо. А в них – сам знаешь – те ещё наши баварские «диеты»: с обильной да с жирной свининой; да с колбасками Нюрнбергскими, от сала прыскающими да запеченными-зажаренными на огне… С голодухи жрёшь их как кот мелкую рыбёшку – пока не лопнешь! Да непременно выдержанными и жареными в топлённых сливках (Не здесь, в Бразилии проклятой, такое вспоминать… Но каждый раз – вспоминая всё же – повторял всердцах о «проклятой»!)… С пивом конечно. Пусть для него — не без меры... Редко столовался – в ресторане. Но и в нём и в столовых, — на потеху нашим жеребцам, — набирал на раздаче тарелочку овсянки (иногда риса, тоже размазни) с каплей подсолнечного масла сверху. Редко-редко — варёную (из бульона) цыплячью ножку с картошкой. И компот. Этого — два стакана!… Все радости и достояние рейхсфюрера, которыми жил».

«…Начинал он, — это снова отец, — с чего? Организовал, кончив учёбу, ферму по откорму цыплят в Трудеринге под Мюнхеном. Дело не пошло. А деньги-то были жены. Марги (Куцерцовой, чешской немки) деньги. А она тоже не родшильдиха. Медсестра – работала в обычной берлинской клинике. Своими глазами видела степень мерзости разложения столичного общества – непрерывные подпольные операции, незаконные аборты, другие злоупотребления и постыдные спекуляции. Принципиально не участвовала в них. Честный, порядочный человек — прониклась она глубочайшей неприязнью ко всем преступникам-врачам. И перезнакомилась с теми, кто пытался лечить больных народными методами. Травами в том числе. И сама посоветовали незадачливому супругу, — зная тягу его к природе и романтизму, — выращивать лекарственные, ещё в старину используемые травы и корни… Понимая что и сам он с его романтизмом, и тоже с порядочностью и непомерной(!) честностью, помочь ей не может. И содержать семью не в состоянии… Тем не менее, со всею свойственной ему страстью ко всякому делу, — папа рассказывал, — раскапывал невесть где и читал ночами средневековых авторов о целебных растениях. Находил их семена и саженцы. Пытался выращивать… Тщетно. Всё – не то!.. Не получалось. Да и коммерческой сметки ему Бог не дал. (А палача — дал? –Это я как то заметил). – А палача дал! — разозлился Карл. – Палача дал! Или ты спросишь Его что и кому давать? Не мои же – ваши мудрецы-каббалисты говорили-писали из века в век: «Неограниченная власть, Величие – добрые они или недобрые — от Бога! Только! И, — помолчи, помолчи, — люди ими наделённые, за поступки «свои» отвечать не могут!»

…Правда, собственные наши умники оппонировали этим вашим мудрецам: — Херня всё это! И мудрецы ваши – мудаки. …Провидение ниспослало Гиммлеру страшную роль. Наделило этого трудоголика из трудоголиков чудовищной работой. И эту роль исполнив, и работу сделав, он сам себя убил. Проявив невольно перед страшным финалом страшной жизни свои поразительную бесхитростность и вовсе не театрализованное презрение к смерти.…Иными словами – верность долгу, раз и навсегда им понятого.

Подумай: — разыскиваемый всеми спецслужбами планеты «Военный преступник №2» 21 мая 1945 года, по пути в свою Баварию (а не в Южную Америку или не в Бог знает куда-то ещё), — он на британском контрольно-пропускном пункте близ «Тойфель Мор» (Чёртова болота! – вот ещё Знак) протянул офицеру-контролёру солдатскую книжку на имя Генриха Хитцингера (своего троюродного брата). Одет он был как все тогда – в рухлядь и хлам. Как сотни тысяч или миллионы голодных беженцев, бредущих по разбомблённой в щебень и прах несчастной стране в поисках еды, дома, близких, гибели... И подозрений, вообще интереса, не вызвал. Только что видный из под рубищ ворот белоснежной ночной рубашки (а как же, — он – рыцарь — на смерть шел, — и бельё на нём должно было быть безупречно чистым!). Но совершенно немыслимый по тому же времени новёхонький документ, — для всех абсолютно, тем более для служащего военной полиции, — бьющий в глаза девственной своей чистотою заставил того замереть и схватиться за сердце… Лицо-то «Военного преступника №2» когда известно что «1-го №1» уже не существует — разбуди контрразведчика посередь ночи – оно вот оно перед ним!!!…

…Ваши «победители» взахлёб издевались над извечной чисто немецкой тупостью нацистского бонзы: – подумать только — сам хвалёный руководитель всех разведок фашистской Германии знать не знал, ведать не ведал, как должны выглядеть солдатские документы!.. Но сами, — по извечному неумению вовремя думать, — не подумали о сути поступка.