Повесть о "разделённой любви"

97. «Братья-близнецы»

— «Не позаботилось»? (Далее вновь слово автору)... Оно, Карл, возможно даже не захотело! Ведь кто-то из этих кремлёвских приматов мог знать, что Шапошников был категорическим противником любых недружественных акций против страны, в которой Карл Густав Маннергейм занимал высшие государственные посты. Даже мне, мальчишке тогда, было это известно!

Густав — старый друг Бориса Михайловича еще со времени до Первой мировой войны. Шапошников уважал Маннергейма. Он даже тайно благоволил ему. Потому, узнав о боевых действиях в Финляндии, он с юга — из санатория — бросился в Москву, где совершенно растерянные подчиненные тут же посвятили его в подробности позорнейшего поражения «непобедимой и легендарной».

«Потрясенный, — рассказывал мне двадцать лет спустя Мерецков, — хватаясь за голову, бегал он по кабинету, восклицая и повторяя одно и то же: “Боже! Что наделали! Ай-ай-ай! Осрамились на весь свет! Почему меня не послушали?! Почему даже не пре-ду-пре-дили? Боже! Ай-ай-ай!..”»

«Охи» Шапошникова — слово в слово — передал мне и бывший его сослуживец, поминавшийся выше генштабист Гектор Павлович Новобранец (Новик). И сетовал: «Да, Борису Михайловичу было чему ужасаться. Невежды и трусливые подхалимы ввязались в войну, не сообщив ему, человеку, которого — одного из всех своих приближенных — диктатор слушал!.. Сталин... сорвался. Сломя голову ринулся на финские скалы! Волком набросился на легкую, казалось ему, добычу. Сам взялся заведовать войной, назначив себя членом военного совета фронта. И, не чуя беды, — в сорокаградусные морозы и в снега по пояс, — погнал по-летнему одетую, не обстрелянную массу войск, на невидимые под снегом, и оттого ещё более страшные минные поля и замысловатые смертельные ловушки. На «сюрпризы», отработанные гением столетиями защищавшегося от завоевателей народа охотников и лесорубов. Но то началом только было! Во сне даже не видавшие северных хвойных чащобных лесов, солдаты и командиры ужаснулись! (Это потом, к концу уже войны, стали подбрасывать в Финляндию свежие части, набранные из енисейских и ангарских сибиряков-чалдонов, потомков высланных туда забайкальских казаков!). Армия вынуждена была передвигаться колоннами, протаптывая-тараня «траншеи» в снежных массивах. Авангарды их тотчас останавливались, накрываемые — непонятно откуда — снайперским огнём финских стрелков и артиллерийской шрапнелью. Тут же застревали, идущие вслед. Огонь теперь уже переносился и на них. Ответить же на огонь… Как?.. Куда?.. Чем? Вооружен-то был «авангард» — «Армия вторжения» — Мосинскими – старше Маннлихеровок — трёхлинейками ХIХ века рождения. И пушками времён… только что не «покорения Крыма»…

По крайней мере, десятилетие готовились и накапливались гигантские арсеналы новейшего оружия. Горы его, Монбланы его, достались летом 1941 года Гитлеру. Что за преимущества были у него перед теми же Тимошенкою и Мерецковым, собиравшими армию к финскому походу?.. Ума не приложу…

…И вот, наступавшие, они сотнями, тысячами укладывались, — сраженные огнём и морозом, — в снежную перину… Убитых и раненых – тьма уже... А противника – нет, как нет! Молчание, выматывающее душу! Только редкие, экономные, одиночные выстрелы снайперов из глубин бесконечно загадочного, страшного черно хвойного леса… И каждый – в цель!.. А у «наступавших» — истерические приказы: «Вста-ать!» не надолго поднимают из сугробов замерзающих... Приказы «Вперёд!» на шаг, бросают вперёд… Не надолго…Озверевшие комиссары, наобум, — чтобы погасить собственный страх, — стреляют «трусов»… Но «трусы» — все… Санитары – их финны не трогают – ползком, лёжа на лыжах и бодая головами снежную толщу, проминаются к кричащим. Чем-то помогают на месте. Но… напоить, даже умирающего нечем – водка во флягах замерзает (вода, тем более). Вместо воды – горсть снега… Спирта нет – «не завозят». На морозе кровь из ран истекает свободно – не останавливается. Не свертывается… И полуживого бедолагу на шинели, или на редких детских санках, тянут «в тыл», где негде согреться (палатка только: «печки-то тоже не завезены!»). Как работает полевая медицина?.. В первый месяц войны — тяжко. Никак, практически: пытается спасать «раненых морозом». И — от голода. Завозимый ночами хлеб, на пайки, рубится топором. Лучше бы пилой. Да где взять пилу?.. А впереди у вырвавшихся из этого предпольного ада — первые ряды всё ещё не видимых за снегами и лесом, но с мистическим ужасом ожидаемых заграждений и ловушек… А до самой, до «Линии», немыслимо далёко ещё! До неё дожить ещё надо… А там, дальше…

Что вспоминать – теперь все знают… Умные теперь все…

…«Через двадцать с лишком лет после того Мерецков, командовавший тогда одной из трех армий, на мой бестактный, конечно же, вопрос о его постыдной роли «Чего изволите?» при рябом подонке, зарычал зверем, завопил истерически: «Молча-а-ать, щенок!!! И не сметь спрашивать такое, мальчишка сопливый! Я, чтоб ты знал, “чегоизволителем” никогда не был и спорить изволил!.. И спор мой — мать-распромать — аукнулся мне твоей Лубянкою да Сухановкой, да ребер ломкой… Да ... ссаньем на лицо!.. У Гинзбург читал? Нет?.. Не знаешь… Вот так...»

Секрет всей этой параноидальной мешанины, всех этих беснований и непотребств, прост: Сталину уже известно было (как, бывало, моему отцу-экстрасенсу незабвенному), что Гитлеру известно всё, о его тайных приготовлениях захвата Европы. И что тот намерен, тайно же, деятельность эту вероломно пресечь. Зная, — что Сталину о том известно! Значит, война? Война! Но к ней Сталин не готов – нужны, по меньшей мере, ещё хотя бы пара лет… Как вырваться из западни, в которую сам себя вогнал? Одна возможность: попытаться, — если ещё не поздно, — лишить Гитлера главных источников стратегического могущества его Армии, неудержимо наступающей на западе. Пока она наступает. Пока занята…

Не нужно выставлять Сталина дураком! (Как не стоит бесноватым дурачком «выставлять» и Гитлера. «Бесноватый», — играя, захватив кичливую Европу и «развернувшись», — выломал зубы восточному дракону. Вышел за год к Волге и Кавказу. Возвратился за два с половиною, отстояв христианскую (пусть европейскую) цивилизацию. «Между делом», — повторю ещё, и ещё, и ещё раз как бы то ни было мне больно, — реализовав извечную мечту европейцев очистки их континента от «избранных» советчиков и учителей. Чтобы обратно загнать этого «бесноватого» в бункер имперской канцелярии потребовалась мобилизация объединённой мощи великих государств — США, Канады, Британии, СССР и чудовищная жертва-катастрофа России. Народа русского. Потерявшего в развязанной Сталиным и Гитлером войне большую и лучшую свою часть).

Да, дурачком Сталина выставлять не нужно. Он никогда не поступал дурацки. Он просчитывал каждый свой шаг. Просчитал он и проблему стратегических ресурсов Гитлера. И вот 13 июня 1941 года, на румынской границе, где годом прежде завершилось «освобождение» Бесарабии, «возникает» гигантское образование – «9-я горная армия»! (Формирующаяся там уже второй год). «Под прикрытием Сообщения ТАСС, — пишет Суворов в своём «ЛЕДОКОЛЕ», — формируется уже не просто ударная армия вторжения в Румынию. Армия готовится стать сверхударной. Самой мощной армией в истории: она должна изменить стратегическую ситуацию в Европе. Удар по Румынии – это прямой удар в сердце Германии. Это остановка всех танков и самолётов, всех машин, кораблей, промышленности и транспорта». Перед этой армадой – по определению, небоеспособная румынская армия. Как воевал этот «румынский оркестр» известно по Гектории его под Сталинградом, где через войска румын, — «как сквозь сметану (Гальдер)», — прошли, не задерживаясь, части красной армии. Перед 9-й армией некрутые Карпатские перевалы и… нефтяные поля Плоешти. Затем конец вермахта, конец Германии. И… никаких сомнений! Никаких сюрпризов!

То же самое непременно случится в Финляндии, на границах которой стоят, уже полностью сформированные, 4 гигантских армии. Перед ними – не горные перевалы — всего только снежная залесенная равнина и… вот оно — железо Швеции. Железо войны… Тоже конец вермахта и Германии. Вот только, на победном пути их, противостоят им не неунывающие музыканты, но маленький северный народ, за столетия постоянных нападений на него огромного соседа, научившегося сдавать сдачи. И стальная воля русского улана Маннергейма, постоянно помнящего кто держит его за сердце.

На границе Болота у Маркизовой лужи и Гранитной цепи ледниковой морены, столкнулись рыцарское олицетворение величия разделённой любви и ночной тать. Так с детства ещё понимал я их неестественное противостояние.