Детство Ромашки

Раза два приоткрывалась дверь будки, и остроносый, пухлощекий, румяный солдат, вскидывая руку под козырек, говорил:

—Завтрак стынет, господин хорунжий!

—Отставить! — сердито бросал дядя Сеня и кивал мне:— Рассказывай!..

И вот, кажется, все обо всем и обо всех рассказано, дважды пересказано и то, что я затвердил по записной книжке Макарыча, не забыто и то, что какого-то Шилова давно ждут в Саратове.

—Ну, Ромашка,— весело, но взволнованно проговорил дядя Сеня,— ну ж и вести ты мне принес славные! У-ух ты, как хорошо! — Он поднялся, тряхнул головой и прикрыл глаза.

Я смотрел на него как зачарованный. В казачьем мундире, перетянутом по талии черным лаковым ремнем, дядя Сеня был красив и строен. Но вот он обернулся ко мне и, похмури-ваясь, суховато спросил:

—Значит, за гранью, под вербой ждет меня Григорий Иванович?

Я подтвердил.

—Так-так,— задумчиво протянул дядя Сеня, вздохнул и рассмеялся.— Раз такое дело, будем распоряжаться! — Толкнув дверь будки, он крикнул: — Рязанцев!

К будке подбежал светлобровый и светлоусый солдат. Он так выпятил грудь, что выцветшая гимнастерка натянулась, а одна из петель сорвалась с оловянной пуговицы.

Заложить мне в дрожки белоногого!

Слушаюсь, господин хорунжий!

Рязанцев рванулся было, но дядя Сеня крикнул:

—Стой! Со мной поедешь. Каурую заседлай и казачий мундир надень. На всякий случай второй мундир прихвати.— Он подмигнул.— Переоденем человека одного... Через полчаса чтоб все было готово! А сейчас смени постового у ворот и ко мне его вместе с супругой.

Рязанцев проворно повернулся и побежал, а дядя Сеня прикрыл дверь будки, подошел к зеркальцу, укрепленному на стене, и, обдергивая мундир, злым полушепотом заговорил:

—Господин хорунжий! В светлых пуговицах хожу, лампасы на штанах!.. Всю бы эту казачью сбрую на порог, да шашкой, да в крошево — и домой, в Саратов или к вам в Ба-лаково! А нельзя мне, Ромашка. Нельзя. Знаю, что в России творится, что фронт у правительства разваливается, солдаты домой бегут. Вон из моей команды четверо сами ушли, а семерых отпустил па еще новую обмундировку выдал. А мне нельзя...

Я недоумевал. Почему нельзя? Григорий Иванович Чапаев вон взял и приехал домой. Его даже Зискинд в комитет вызывал, арестовать собирался за то, что он с фронта убежал. И Михаил Иванович домой пришел, да еще и гранаты с собой принес.^ А сколько фронтовиков мы с пароходами на бала-ковской пристани встретили! И все они по домам разъехались.

—Правильно, ехали, и будут, и должны ехать. А я вот и не на фронте, да нельзя мне, Ромашка. На ином я фронте. О себе и не знаю уж как рассказать.— Он подсел ко мне и вновь принялся крутить козью ножку.— Помнишь, проводили вы меня на фронт?.. Что ж, целых полгода воевал. Со многими крепкими большевиками там встретился и сам многих по делам и по мыслям большевиками сделал. Ну что же?.. Задел меня осколок от немецкого снаряда. Отлежал в госпитале. Доктора мне было бумагу: езжай домой на излечение. А товарищи из фронтового большевистского комитета и говорят: «Нет, Семен Ильич, вот тебе документ с чином казачьего хорунжего и с фамилией Климов. Следуй в город Уральск. Явишься там в интендантство. О твоем приезде мы туда знак дадим». Приехал, а там сидит товарищ из Саратовского комитета большевистского. Нет его теперь. В день свержения царя зарубил его какой-то атаман казачий. Ну вот, он мне от имени партии и сказал: «Собирай команду из надежных товарищей, которые за революцию на смерть пойдут, езжай в Семиглавый, становись за главного на коныоприемном пункте. А задача твоя — превратить этот пункт в вооруженный боевой отряд нашей партии»... Вот ты принес мне весть, чтобы являлся я с отрядом в то место, где ему сейчас быть надлежит, а я, пожалуй, немного и растерялся.

В эту минуту в дверь будки осторожно постучали. Дядя Сеня, приподняв ладонь, прошептал:

—Ни слова, Ромашка! Постовой солдат с женой. Сейчас о Шилове разговор будет.— С этими словами он распахнул дверь и, отступая в глубину будки, ласково пригласил: — Входите, входите!

Первой через порог шагнула женщина, что сидела на камышовом снопе перед солдатом у решетчатых ворот. Солдат неуверенно ступил за нею следом.

Садитесь.— Дядя Сеня пододвинул скамью. Обдернув кофточку, женщина нехотя села и сказала:

Ну, давай бай, переливай из пустого в порожнее.

А может, я хорошего набаю? — улыбнулся дядя Сеня.

Хороша у тебя, господин хорунжий, борода. Вся на колечках да густючая. Только, вижу, добрые слова через нее не проскакивают. Загодя тебе скажу: сговориться со мной не думай. Не отпустишь Ивана, так за воротами и буду сидеть. Ни есть, ни пить не стану. Зачахну у вас на глазах, чтобы вы всю жизнь казнились.

А если мы с тобой вот как договоримся,— подсаживаясь к ней, тихо, но внушительно заговорил дядя Сеня.—• Возьмешь ты сейчас Ивана Акимыча и пойдешь к своей подружке. К той, у которой в Семиглавом остановилась. Поживете там, посоветуетесь. Сумеешь его уговорить, так уж и быть, отпущу и документ выдам.

А не врешь? — подозрительно взглянула женщина.

Александра! — укоризненно произнес солдат.

Но она не взглянула на него, двинула локтем и, прищуриваясь, спросила:

—Без обмана?

Дядя Сеня усмехнулся:

Без обмана. Был бы твой Иван Акимыч казак, я бы с тобой и разговаривать не стал. Отвел бы вон к станичному атаману, он бы тебе спину плетюгами и расписал. А он мужик. Пусть сам решает, где ему быть: у меня в команде оставаться или за казачью грань — навстречу революции спешить.

Шут тебя бери, поверю.— Забрав в горсть подол юбки, Александра встала, намереваясь уйти.

Дядя Сеня удержал ее:

Посиди-ка, посиди. Ты что же, сызмала такая бойкая?— Он рассмеялся весело, как раньше, бывало, смеялся на Волге.— Счастливая ты: не за казаком, а за мужиком замужем. Казак бы скрутил тебе белы рученьки.

Не дюже они у меня белые. У моей подружки белее и были и есть. Вон при каких капиталах жила. У отца-то и мельница паровая, и вечной земли полтысячи десятин. Замуж выскочила вон за какого казака. И богатый, и красавец писаный, и чин на нем как у тебя. Ему уж когда не то что голосом козыряют, а кажись, и глазами кричат: «Слушаюсь, так точно, господин хорунжий!» Имени-то у него будто и нет. «Господин хорунжий» да «господин Долматов». Ровно его поп и не крестил. Не человек, а скала каменная. Только этой скалой подружка как хочет, так и крутит.

Так подружка твоя — Долматовская женка? — удивился дядя Сеня.

А как же. Самая задушевная. Вместе росли.

А тот, что у Долматова под охраной живет, брат, что ли, ей?

Какой там брат! — отмахнулась Александра и спросила:— Не то ты не знаешь?. Рядом с Семиглавым, а не знаешь.

Да вот не знаю. Слышал, будто изловил Долматов какого-то на самой грани. Брата ли, племянника ли. И держит в каменной кладовой.

Александра засмеялась:

—Он ему брат, как овечка волку сестра. Шипов это у него заключен. Наш, саратовский. Мой Ваня его знает. Вместе их однажды жандармы-то брали.

В будку заглянул Рязанцев. В казачьем мундире, с шашкой, он метнул руку под козырек:

Дрожки заложены, господин хорунжий! Какие будут приказания?

Забери-ка вот эту штуковину,— указал дядя Сеня на плоский сундучок, окрашенный охрой.— Привяжи его в передке.— И, повернувшись к Александре, протянул руку: — Что ж, до свидания, Александра... вот как по батюшке величать, не знаю.

Ефремовна,— улыбаясь краем губ, ответила она.

Уж вы на меня не сердитесь, Александра Ефремовна. Служба. Ничего не поделаешь.

О-ох, кабы ты всегда такой добрый был, да не казак, может, я бы и помягчала сердцем, а то...— Отмахнувшись платочком, Александра Ефремовна вышла.

Иван Акимович проводил глазами жену, глянул на дядю Сеню, спросил шепотом:

Правда, мне домой снаряжаться?

Снаряжайся. Но пока не приведешь сюда Шилова, ни ты, ни я с места не сдвинемся. Сумей-ка ты это умненько и своей Саше внушить. Понимаешь, Иван Акимович...— Дядя Сеня сжал кулак и легонько стукнул себя в грудь.— Понимаешь, совесть замучила. Третий раз товарищи сообщают, что ждут Шилова. Обещали же выручить.

Ясно.— Иван Акимович, наклонив голову, пошел из будки.

Не заскучал, Ромашка? — обратился ко мне дядя Сеня.

Нет, мне не было скучно. Я смотрел на дядю Сеню. Приладив к поясу кобуру с револьвером, он сунул в карман шаровар еще один револьвер.

—Вот такие дела, Ромашка,— торопливо говорил он.— Сейчас я махну с Рязанцевым к той вербе, повидаюсь с Чапаевым, с Наумычем, поговорим, как и что... А ты отдыхай. Я сейчас прикажу накормить, напоить тебя и спать уложить. Ладно?