Детство Ромашки

Была светлая, лунная ночь, когда мы выбрались из душного вагона. Неподалеку от нас, под развесистыми деревьями, белел флигелек полустанка, а за ним стояла бесконечная бледно-зеленая прозрачная пустота, в которую опрокинулось темное небо в крупных ярких звездах. Из этой пустоты ползли незнакомые мне шорохи и тянуло прохладой. Ничего подобного я никогда не видел и, удивленный, спросил:

Что там?

Где?

Вон. Светло, а ничего не видно.

—То степь,— сказал дедушка, забрасывая на плечо сумку.— Ночью в степи чего же увидишь! Вот пойдем к дому, может, кто и повстречается.

И мы пошли по широкой степной дороге. Выбеленная лунным светом, она то взбегала на пологие холмы, то опускалась в долины и балки.

—Ишь какая она, сторона наша,— с тихой грустью заговорил дедушка.— Простору — хоть взаймы раздавай, а жить тесно. Вот поживешь в Двориках — увидишь.

Дворики возникли перед нами внезапно. Они словно поджидали нас за высоким увалом, в низине, и быстро побежали навстречу, охватывая полудугой дорогу. В трепетном свете луны Дворики показались мне нарядными и веселыми. Но все — нарядность, пестрота и оживленное движение — пропало, едва мы вступили в улицу.

Улица поднималась куда-то вверх. В ней неподвижно, словно окаменелые, стояли приземистые избы под хмуро надвинутыми мохнатыми кровлями. От каждой избы на дорогу ложились неуклюжие темно-синие тени. Черными полосами от избы к избе тянулись плетни, и мне казалось, что за ними прячется тишина.

—Спят,— покашливая, глухо сказал дедушка.— Наработались за день-то...

Он еще что-то говорил, но я не слушал его. Впервые не по-детски я задумался о том, как буду жить в Плахинских Двориках. Пережив много тяжкого, я знал, что и здесь, на родине моего отца, мне будет нелегко. «Жизнь — штука лихая,— зазвучал во мне голос дяди Сени.— А ты ей не поддавайся! Она на тебя с палкой, а ты железо бери». Я не знал, как можно не поддаваться жизни, не знал, какая она... И думал, думал...

Думы мои прервал дедушка.