Детство Ромашки

—Вот и славно-с, вот и славно-с! — заговорил он, смахивая с плеча винтовочный ремень, но, увидев Наташу, вновь насунул его и горестно сказал: —Ах ты милая девушка!

Наташа соскочила с постели и, судорожно подтягивая сжатые кулаки к подбородку, громко и торопливо спросила:

—Живой он? Говори! Говори все!

Пал Палыч взял ее за локти и нежно прислонил к себе.

—Все, все скажу. Давай-ка вот сядем.— Он подвел ее к скамейке, посадил и сам присел.— Начну с твоей печали, милая девушка. И с твоей и нашей общей печали.— Пал Палыч склонил голову и медленно потянул треух со своей лысой головы.— Первая жертва в великом деле — святая. Григорий Иванович приказал долго жить...

Наташа, откинув голову к стене, застонала. «Зачем же он про это говорит? Да еще как поп у аналоя?» — досадовал я.

А теперь и радостное послушай, Наташенька,— вновь заговорил Пал Палыч. Заговорил бодро, оживленно.— Выстояли мы. Да-с. Но оправдания нам нет. Увлеклись успехами и забыли, что у революции врагов не один человек. Следили там за эсерами да офицерами, а вышло, маловато следили. Ну, они все же глупее нас оказались. Надо же додуматься, восстанием в Балакове революцию уничтожить, Советскую власть! За нее ведь народ. Тут и балаковцы вместе с большевиками на врагов революции кинулись, да вон и из Сула-ка полета человек прискакало, а тут из Николаевска брат Григория Ивановича Василий Иванович с отрядом. Ну, а уж с Гри...

Хватит, Пал Палыч,— перебила его бабаня.— За добрые вести спасибо тебе, а уж мы домой пойдем. Одевайся, Наташа. Роман, подай-ка ей жакетку.

Наташа медленно поднялась, вышла на середину комнаты и, глянув на меня, на Пал Палыча, на бабаню, проговорила:

—Я сейчас, подождите немножко,— и принялась расплетать свои тяжелые косы. Расплела, тряхнула головой, рассыпав золотую волну волос по спине, затем собрала ее в горсть, свила в жгут и закрутила на затылке в огромный пучок, скрепив его гребнем. В задумчивости постояла минуту и будто только себе сказала: —До смертного часа он мой, а я его,— и как-то на ходу, торопливо принялась одеваться.

Домой мы пришли затемно. В горнице возле стола толпилось человек восемь. Дедушка вставлял в гнездо под круг лампу, дядя Сеня помогал ему, Александр Григорьевич развертывал на столе карту и уверенно говорил:

—Кроме двух дорог, заводилам восстания выбирать нечего. Иль в степь на Мавринку, или по Волге на Вольск. Вверх пути нет.