До встречи в Бомбее

Глава 15

Мэдди не могла собраться с силами и отменить поездку в Англию. Она боялась возвращаться в квартиру Люка за своим чемоданом. Мысль о том, чтобы войти в пустые комнаты, увидеть кровать, в которой они спали, чашки, из которых пили, тот самый подоконник, на котором они просидели без дела столько времени, причиняла ей невыносимую боль. Делла все поняла без слов и организовала доставку чемодана в дом родителей Мэдди.

— Остальное я тоже собрала, — сообщила она Мэдди, войдя в больничную палату утром следующего дня, после того как Люк и Питер уехали в Карачи. — Ключ занесла соседям. Надеюсь, это было правильно.

— Да, — ответила Мэдди, хотя ничего правильного во всем происходящем не было. — Спасибо тебе.

Делла посмотрела на Элис, которая снова пребывала во власти беспокойного сна.

— Неужели они больше ничего не могут ей дать? — поинтересовалась она с тревогой.

— Говорят, что нет, — ответила Мэдди. Она тоже задавала врачам этот вопрос, ужаснувшись болезненным красным пятнам, которые проявились на коже матери, ее сухим, беззвучно двигавшимся губам и подергивающимся векам. — Ей уже введи весь морфий, какой только можно. Плохо, что лихорадка.

Жар у Элис начался в первые часы после полуночи: пошла инфекция, которую не смог предотвратить даже Гай. Часом ранее он сказал, что им теперь остается только ждать и надеяться, что ее организм справится.

— Надеяться? — переспросила Мэдди. В ее глазах стояли слезы от изнеможения и закипающей злости, потому что это было уже слишком, все это было выше ее сил.

— Надеяться, — беспомощно повторил Гай.

«Я думала, ты о нас позаботишься». Мэдди была готова прокричать это ему в лицо, но вовремя справилась с ужасным порывом. В том не было его вины. Никого нельзя винить за то, что произошло. Гай и так сделал все, чтобы помочь.

Теперь Мэдди знала, что он делал это уже не в первый раз.

Она спросила у отца, что имел в виду Гай в том разговоре с ней и Люком («Не хотелось бы повторения…»), хотя не сразу вспомнила, что собиралась поговорить с ним об этом. Ричард нашел ее на больничном крыльце как раз после того, как Люк ушел по мокрой дороге. Отец крепко обнял ее, не давая броситься вслед за мужем («не нужно, не стоит»), и Мэдди разрыдалась, дав волю отчаянию. Думать о чем-то другом она не могла. Но позже, выплакавшись, она сидела с Ричардом возле кровати Элис, следя за дыханием матери. Тогда она снова вспомнила о странных словах Гая.

Мэдди показалось, что отца ее вопрос не удивил. Он просто продолжал смотреть на Элис, вздохнув, будто и сам думал о том, что было тогда.

Сказал Ричард немного. Но все же больше, чем до этого. Ее поразило, что, оказывается, матери по возвращении в Индию после того единственного визита к Мэдди в Англию пришлось перенести операцию.

— Это было… просто ужасно, — сказал отец с отсутствующим взглядом. В его памяти оживали события тех давних дней. — После того как мы вернулись, она долго пробыла в больнице. В этой самой. Гай тогда был еще совсем молодым врачом, но он сумел ей помочь.

— А что это была за операция? — спросила Мэдди.

Ричард покачал головой. «Я дал ей слово, что буду молчать».

— Спроси у мамы, — сказал он, — когда ей станет лучше. Убеди ее рассказать.

— Разве можно ее в чем-то убедить?

— Ты можешь, — возразил отец. — Милая, она бы для тебя луну с неба достала, если бы могла.

И теперь Мэдди гладила мать по руке и думала об отцовских словах. Она так давно не держала маму за руку.

— А где твой папа? — спросила Делла.

— В офисе, — ответила Мэдди, — поехал предупредить, что некоторое время будет отсутствовать, — ее голос дрогнул. — И попросить Фразера Китона сдать мой билет.

— О, — воскликнула Делла и обошла кровать, — иди сюда.

Мэдди послушалась и почувствовала, как руки подруги нежно ее обняли. Она была несказанно благодарна за утешение, которое было по-настоящему ей необходимо, и старалась изо всех сил не думать о том, каково было бы утонуть в объятиях другого человека, который находится на борту корабля, направляющегося в Карачи. Но как Мэдди ни старалась, она все равно снова расплакалась, потому что не спала уже почти двое суток и у нее уже не было сил противостоять всему, что на нее обрушилось.

— Я никуда не поеду без тебя, — решила Делла. — Не знаю, будет ли тебе легче от этого.

Мэдди крепче обняла подругу и ответила:

— Конечно, будет.

«И попросить Фразера Китона сдать мой билет».

Элис услышала, как Мэделин сказала это, и почувствовала боль в словах дочери, ее ужасную печаль. Она подняла руку, пытаясь дотянуться до руки Мэдди. Ей захотелось еще раз сжать в своей ладони пальчики, которые когда-то сами тянулись к ней. Каждый день. Каждый божий день. Но рука Элис ощущала лишь влажный воздух.

Ей хотелось сказать дочке: «Не плачь. Пожалуйста, не надо больше плакать».

Слышала ли ее Мэделин?

Слышал ли кто-нибудь?

Элис показалось, что никто. Мэделин разговаривала с Деллой. Что-то о том, чтобы Делла пожила у них на вилле. Это было бы просто замечательно. Дом всегда казался Элис слишком пустым, чересчур тихим, а в его комнатах недоставало топота маленьких ножек и биения нескольких сердечек: Мэделин на протяжении долгих лет и всех этих детей…

«Хватит, — приказала она себе, — не смей».

Элис не могла справиться с собой. Она снова очутилась в больнице; никак не думала, что опять окажется здесь, но тем не менее это произошло. В нос ей бил запах дезинфицирующего средства, болезни и пота, слух воспринимал металлическое бряцанье каталок, голоса медсестер, а кожа ощущала тепло липкой прорезиненной простыни, которой была устлана кровать. Элис думала только о том, что привело ее в больницу последний раз. Это был маленький мальчик, которому, как ей казалось, она сможет дать жизнь, но хирург на корабле сказал, что роды начались слишком рано и все пошло не так. «Сейчас вы немного поспите, миссис Брайт. А когда проснетесь, все будет в порядке». Тогда они тоже использовали хлороформ. Она уже и забыла его привкус. Такой отвратительный.

Ей не позволили взглянуть на него. К тому времени как она очнулась, мальчика уже не было. «Похоронен в море», — сказал Ричард, и она закричала и кричала долго, не подпуская к себе мужа, потому что он позволил им сделать это; она винила его и ничего не могла с собой поделать.

Себя она тоже винила. Муж предупреждал, что не стоило ехать в Англию. «Это слишком трудно, слишком утомительно». За год до этого, тем летом, когда Ричард увозил Мэделин, она тоже носила ребенка, но, послушавшись его предостережения, отказалась от путешествия и осталась в Бомбее. Где-то в глубине души она радовалась предлогу, позволившему не встречаться с Эди и Фитцем — избежать необходимости смотреть в глаза Эди после того, как та завладела любовью Фитца, которая по праву принадлежала Элис. Но это было мелко и незначительно. И по большей части Элис сожалела о том, что не едет, с той самой секунды, как Мэделин покинула дом. А потом, когда до возвращения Ричарда у нее случился выкидыш, и подавно.

В тот год она лишилась двоих детей.

Каждый последующий прожитый день она ждала момента, когда сможет ступить на борт корабля, представляя себе, как снова обнимет свою Мэделин.

Но оказавшись в Оксфорде, она столкнулась с тем, что дочка все время крутится возле Эди, предпочитая ее родной матери. Совсем как Фитц — мужчина, подаривший Элис первый в ее жизни поцелуй и кольцо. Ей было горько и обидно видеть, как Мэделин находит утешение в объятиях Эди и как ее заплаканное личико выглядывает из-за ее плеча. Поразила Элис и мерзость настойчивых объяснений Эди, почему Мэделин — ее родная дочь — ведет себя таким образом: «Просто теперь она знает меня». И неловкое чувство от того, что Фитц, красивый, заносчивый Фитц, смотрит на Элис будто с жалостью. По-сто-ян-но. Ей так и хотелось закричать на него: «Не надо меня жалеть. Не смей!»

А вот родная мать ее не жалела, а продолжала беситься из-за того, что Элис не смогла удержать Фитца, а потом сбежала в Индию. «И пусть, не обращай внимания». Единственный раз, когда они с Ричардом и Мэделин приехали к матери, от той веяло таким холодом, что Элис пожалела о визите.

— Тебе ни за что не убедить меня в том, что ты сделал мою дочь счастливой, — бросила Эдна на прощание Ричарду. — Посмотри на нее. Грусть, знаешь ли, старит раньше времени.

Отец Элис, которого терзала легочная болезнь — от нее в конце концов он и умер, — не сказал тогда ничего. Он казался старше своих лет и был печален.

В тот день Мэделин впервые обняла Элис по собственному желанию: «Мне они тоже не понравились». С того раза девочка не проявляла интереса к Эди и даже к Ричарду, а хотела играть только с Элис, просила, чтобы именно она каждый вечер заходила к ней перед сном (Элис помнила ощущения от ее маленького теплого тельца), умоляла забрать ее обратно в Индию: «Пожалуйста, мамочка, прошу!»

— Давай отвезем ее домой, — говорила Элис мужу. — Малышка уже подросла и, возможно, не разболеется там…

— Она не болела здесь, — ответил тогда Ричард. — Ты это знаешь, Элис.

В глубине души она знала это, иначе никогда бы не отступила. Но, как и в случае с их маленьким сыном, похороненным в море, проще оказалось возложить вину на мужа.

Или в том, что малыш умер, была ее вина? Возможно, она позволила себе «чрезмерно утомиться, слишком перевозбудиться»?

«Нет, — говорил ей тогда Гай, — конечно, в этом нет твоей вины».

Но она продолжала чувствовать себя виноватой. Только никто не говорит о таких вещах. После того, как она вышла из больницы, никто даже не заикался о том, что ребенок вообще существовал. Она понимала, что люди так поступают, чтобы дать ей забыть, но ей не хотелось забывать, потому что тогда получалось, что его слабых толчков, его икоты у нее внутри тоже никогда не было.

И больше взойти на корабль Элис так и не смогла. Она пыталась, и много раз. В первые годы она просила Ричарда бронировать ей рейс за рейсом. Но в ту секунду, когда ее нога ступала на трап и она чувствовала, как под ней качаются доски, как напирают другие пассажиры, слышала запах дыма и соли, тут же словно переносилась в каюту того хирурга и снова кричала, вспоминая о маленьком тельце, «похороненном в море». Элис отступала, разворачивалась и бежала к краю пристани, задыхаясь, но не в силах продышаться, почти ничего перед собой не видя, истекая потом.

В конце концов, к своему собственному стыду, она сдалась и перестала приходить на пристань. Прошли годы. Мэделин — там, вдалеке — выросла, повзрослела, и Элис убедила себя в том, что продолжать безнадежные попытки добраться до дочери уже не имеет смысла. Поэтому она перестала что-либо предпринимать, чувствуя, как Мэделин с каждым днем рождения и Рождеством уходит всё дальше, куда-то туда, где пребывают все ее братики и сестрички.

Так было до тех пор, пока она не вернулась.

И вот дочь здесь, уже не разговаривает с Деллой, а сидит и держит ее за руку.

«Расскажи ей, — советовал Ричард бесчисленное количество раз. — Она будет винить тебя, пока ты не расскажешь».

Сможет ли она сказать?

Элис убедила себя в том, что своим молчанием защищала Мэделин от тоски.

Но теперь она осознала, что на самом деле защищала себя.

От стыда.

Элис поправлялась, но медленно, очень медленно. Седьмого числа она еще мучилась от лихорадки, а Мэдди, измотанная от того, что не смогла уснуть в кресле и провела очередную ночь без сна, уже почти не думала, как ее лайнер отправляется из бомбейского порта, набирает скорость и уходит в открытое море. Она — смотрела на Элис воспаленными сухими глазами в полном оцепенении, будто сама покинула свое горячее тело, и боролась с мыслями о том, что Элис умирает. Она старалась поверить утешительным заверениям Гая, что он видел подобное уже много раз и может с точностью сказать, что ухудшение всегда предшествует улучшению. Теперь, когда Мэдди казалось, что она вполне может потерять Элис, единственное, о чем она думала, — это мамин смех и то, что она давала матери не так и много поводов для радости. Ей так хотелось снова услышать, как смеется мама.

— Нам всем этого хочется, — сказал Ричард.

На следующий день Элис не смеялась, но температура у нее понизилась, а сознание прояснилось настолько, что она смогла поднять веки и посмотреть в глаза дочери. (Ей хотелось сказать: «Ты здесь, Мэделин. Я так счастлива, что ты здесь». Но, сама не зная почему, она выдала: «Кажется, тебе не мешает принять ванну».)

Несмотря на печаль, Мэдди улыбнулась. «Здравствуй, мама!»

К началу следующего дня температура у Элис нормализовалась, а опухоль вокруг шрама уменьшилась. Гай вывел Мэдди и Ричарда в коридор и предупредил, что возможно возникновение вторичной инфекции. Он настаивал, чтобы Элис пробыла в больнице еще пару недель — до тех пор, пока шрам не заживет как следует.

— Но опасность все же миновала? — уточнил Ричард.

— На данный момент да, — ответил Гай почти с таким же облегчением, что испытала Мэдди.

— Спасибо тебе, — сказала она и, поддавшись порыву, обняла его, но столь же быстро отстранилась, почувствовав, что тело Гая сделалось деревянным.

— На самом деле я ничего особенного не сделал, — пробормотал он, и его загорелое лицо залилось румянцем, чего Мэдди еще никогда не видела.

— Ты очень много для нас сделал, — возразил Ричард.

В тот день Мэдди вернулась на виллу впервые за долгое время, приняла ванну, в которой отчаянно нуждалась, и сменила одежду. Благодаря Делле, ее вещи были уже распакованы и развешаны в шкафу. Мэдди стояла перед гардеробом не в силах пошевелить руками или ногами от усталости. Снова она оказалась в комнате, которую с такой радостью оставила всего несколько дней назад, и ее разум, освободившийся от страха за мать, вернулся к Люку и тоске по нему.

Мэдди была на вилле, когда от него принесли телеграмму; он будто почувствовал на расстоянии, как сильно его жена нуждалась в весточке. Люк сообщил, что они с Питером благополучно добрались до Карачи, и указал адрес отеля, в котором их поселили до момента, пока не подтянутся войска из Лахора. Люди добирались оттуда в сезон дождей по затопленной местности. «Пиши зпт пожалуйста пиши тчк Мы пока стоим здесь тчк».

Мэдди тут же схватила ручку. Она написала ему обо всем, что произошло после его отъезда, но больше всего о том, как по нему скучает. «Я тоже поеду, как только смогу».

На следующий день температура у Элис больше не поднималась, и Ричард вернулся к работе в офисе. Им не хватало сотрудников, поскольку многие находились в отпусках, а другие, такие как Питер и Люк, уже надели военную форму. Но, несмотря на это, округом по-прежнему необходимо было управлять. Сотрудники отца ведали согласованием торговых договоров, выдачей патентов на продажу товаров, рассмотрением заявок на подряды, а еще спорными делами по поводу заработной платы, нехватки воды, ремонта железной дороги.

— Просто удивительно, неужели мы не принесли в Индию ничего, кроме бюрократизма, — устало проворчал Ричард, вечером того же дня вернувшись в больницу. — Мне уже очень не хватает Питера.

— Я подозреваю, что ему вас тоже не хватает, — ответила Делла, улыбнувшись скорее храбро, чем весело. — Никак не могу представить его в роли солдата.

— Безусловно, — произнесла Элис.

И все обменялись взглядами, дабы удостовериться, что каждый слышал, потому что никто не мог до конца поверить в то, что она снова становится сама собой.

Впервые за без малого неделю они оставили Элис на ночь одну, и Мэдди отправилась ночевать в свою старую спальню. В этот раз она не стала печалиться о своем вынужденном возвращении; она просто рухнула на мягкие простыни, даже не запахнув москитную сетку, посмотрела на лежавшую рядом на подушке телеграмму от Люка, секунду послушала, как ходит в соседней комнате Делла, а потом закрыла глаза и уснула. Она спала, спала и спала. Мэдди не могла припомнить, когда последний раз спала так глубоко и долго.

Последующие ночи прошли так же. Мэдди подумала, что из-за постоянного волнения и стремления бодрствовать она достигала обратного эффекта: ее глаза закрывались сами собой. Она ложилась в кровать все раньше и раньше. Часто, к великой досаде Деллы, она уходила в спальню сразу, как только возвращалась из больницы. Иногда ей не удавалось даже дождаться ухода домой — Мэдди дремала рядом с матерью, положив голову на руки.

— Отдыхай, — говорила Элис и никогда ее не будила. — Очевидно, тебе это необходимо.

Но в больнице Мэдди не только спала. Впервые в жизни они с матерью долго, порой часами, разговаривали. Им обеим было ясно, что скоро у них не будет такой возможности, и ни одна из них не хотела упустить представившийся второй шанс. («Спасибо Господу за это, — писал Люк. — Мне только жаль, что меня нет с вами рядом и я не могу видеть облегчение, которое вы обе испытываете. Мне хотелось бы оказаться рядом по множеству причин».) Возможно, это случилось отчасти благодаря действию опиоидов, но Элис безо всякой просьбы Мэдди сама заговорила о своем предыдущем пребывании в больнице и о той операции на корабле.

— Ты знаешь, я уже была здесь раньше, — сказала Элис в первый день после того, как ее отпустил жар. Во время своего рассказа она не сводила глаз с Мэдди. Было видно, что ей приходится делать над собой усилия.

— Да? — спросила Мэдди тихо, чтобы мама не передумала и не замолчала.

— Да, — ответила Элис и сделала очень долгую паузу. Мэдди даже испугалась, что на этом рассказ и закончится.

Она решила немного подтолкнуть Элис и сказала:

— Папа сказал, что ты заболела по дороге из Англии.

— Заболела? — переспросила Элис, и на щеках ее появились глубокие морщины, выдавшие душевное страдание. — Нет, Мэделин, я не заболела.

Все было высказано не за один раз. Все, о чем Мэдди так давно хотела узнать, прозвучало не единым признанием. За первым горьким открытием, что однажды у нее почти появился маленький братик («О, — всхлипнула Мэдди, — о, мамочка, мне так жаль»), последовали другие. Элис постепенно, в течение нескольких дней, поведала дочери свои тайны. За одним секретом приоткрывался другой. Маленький сын, «похороненный в море», а потом долгие недели, которые Элис провела в больнице. «Хирург на корабле был… неопытен. Я больше не могла… надеяться выносить другого малыша». Фитц и Эди тоже не могли иметь детей, но у них жила она, Мэдди.

— Если бы я только знала… — проговорила Мэдди, не понимая, что сказать дальше и что сделать, но испытывая жгучее желание утешить Элис.

— Ты была еще маленькой, — сказала та.

— Но я рада, что ты выбрала папу, а не Фитца.

— На самом деле это он меня выбрал. Но я тоже этому рада.

Были и другие дети — всего восемь, — которым не суждено оказалось жить на свете. И один не родился в то лето, когда Мэдди уехала в Англию.

— Тебе надо было рассказать мне, — сказала Мэдди. Понимание, почему мать не приезжала, окатило ее, словно волна, и заставило сердце сжаться. Это было невозможно. Казалось немыслимым.

— Я не знала как, — ответила Элис. Долгие годы она предпринимала попытки уехать из Бомбея, но так и не смогла.

— Твои письма, — начала Мэдди, — они всегда были такими… — она умолкла и утерла слезы тыльной стороной ладони. — Казалось, тебе… нет дела до меня.

— О, Мэделин, — голубые глаза Элис увлажнились. — Прости меня.

Чудесных перемен в их отношениях не произошло. Слишком долго мать и дочь жили с постоянным ощущением неловкости в присутствии друг друга, и эту привычку не так-то легко было искоренить. Мэдди поражалась тому, сколько всего пришлось пережить матери. Поэтому она не могла позволить себе успокоиться и перевести разговор на другую тему, которая причиняла бы меньше страданий, и особенно заговорить о том, что она по-прежнему намерена вернуться в Англию, «домой», и жить там с Люком.

И они вместе читали, ели второй завтрак, переданный поваром через даббавалу, разгадывали кроссворды, говорили о Люке и о том, как Мэдди по нему тоскует, как боится, что он будет воевать, или просто сидели в тишине, которая постепенно становилась не такой пугающей. Шли дни, и на глазах Мэдди Элис снова набрала вес, а ее ужасная бледность исчезла. Гай заверил их, что если и дальше так пойдет, то к концу месяца Элис сможет отправиться домой.

— Слава богу, — обрадовалась она.

«Слава богу», — подумала Мэдди.

Из Европы просачивались новости о боях между войсками Франции, Германии и Бельгии на германо-французской границе, потом о наступлении Германии и о высадке британских экспедиционных сил, что по распространенному в то время мнению должно было привести к быстрому окончанию войны. Но немцы вводили в бой свежие части, оттесняя линию фронта от Монса к Парижу. Миля за милей французская территория переходила к бошам. «Все войска уже здесь, в Карачи, — писал Люк, — но половина людей больна малярией, и ни у кого нет зимней формы. Мы отправляемся завтра. И мне ненавистна мысль, что мы плывем не туда, где сейчас ты. Мэдди, мне так жаль, но мы направляемся не в Англию. Не могу сказать тебе, куда именно мы едем, но это место где-то во Франции».

«Где-то во Франции… Я даже передать тебе не могу, как это страшит», — в отчаянии написала она ему.

— Меня это тоже пугает, — сказала Делла. После поражений во Франции она больше не улыбалась при мысли о Питере-солдате. Он тоже писал, шутил, что они все едут в Европу в тропическом обмундировании, вероятно, надеясь на потепление климата. Но ко времени их высадки наступит октябрь, и это будет уже совсем не смешно. — Не нравится мне все это.

— Да, — согласилась Мэдди.

Все чаще она задумывалась о том, чтобы не поддаваться порыву остаться с матерью, а поскорее уехать в Англию. Она не сомневалась, что, даже несмотря на то, что Люк окажется во Франции, ей нужно добраться туда. И совсем не их с Люком дом в Ричмонде манил ее. Просто ей почему-то казалось, что это очень важно, чтобы она была в Англии.

— Только дождись маминой выписки из больницы, — попросил отец.

— А я поеду вместе с тобой, — заверила ее Делла.

Листовки каждый день сообщали новости о продолжавшемся отступлении близ Монса — о бегстве к морю, о котором никто не хотел говорить, потому что подобное для британцев казалось неслыханным. В Бомбей прибыл целый состав военнослужащих. Они готовились пересесть на корабли и примкнуть к обороне. Отель «Тадж-Махал» заполнили офицеры. Все они были в такой же форме, какую носил Люк. Но ни один из них Люком не был. Мэдди отправилась с Деллой выпить чаю в «Си Лаундже». Желанная передышка после долгих дней на жестких больничных стульях. Сидя на ротанговом шезлонге, Мэдди пару раз незаметно для себя вся вытягивалась, потому что на долю секунды ей казалось, будто у входа в отель мелькнули его темные волосы и характерный профиль. Потом Мэдди снова оседала в шезлонг, потому что это, конечно, ей только казалось. Это было невыносимо. Она наблюдала за офицерами: как они курят, смеются в вестибюле и на веранде, и ей становилось любопытно, в самом ли деле им так весело и их переполняет оптимизм по поводу всего, что будет дальше.

— Мы немного преувеличиваем, — пояснил один из множества офицеров, предлагавших им с Деллой кое-что покрепче чая (перспектива, которую Мэдди оценила как отвратительную). — Так я будто говорю своим людям: «Эта война — всего лишь эдакое большое приключение. Остается только надеяться, что оно не закончится к тому времени, как мы туда доберемся».

— Я всей душой надеюсь на другой исход, — отрезала Мэдди. — Просто чтоб вы знали.

В порту Бомбея развернули длинные ряды палаток, в которых размещались временные жильцы. Мэдди не могла спокойно смотреть на это поселение из брезента, выглядевшее под дождем серым и унылым. Ей сразу приходили в голову мысли, что Люк имел к этому городку какое-то отношение, возможно, даже подписывал бумаги о приемке. Те, кто ночевал не в палатках, разместились в портовых складах или в каютах лесосплавных судов, стоявших на водной глади притихшего моря. Каждый день по дороге в больницу Мэдди наблюдала наспех организованные экскурсии, на которых сотни сипаев, держась за руки, с изумлением таращились на трамваи и прочих участников оживленного уличного движения. Глядя на них, она думала, что не чувствуй она себя такой усталой (и к тому же женщиной), то пошла бы добровольцем в армию. Делла, которая так и поступила и была направлена на подходящую для женщин работу в одной из портовых столовых, как-то заставила Мэдди улыбнуться, рассказав о полке гуркхов. Бедняги никогда не видели моря и пытались в нем вымыться.

— Они, наверное, не могли понять, почему у них не мылится мыло, — рассказывала Делла, — и почему от этой воды пить хочется еще больше.

— Есть здесь у нас парочка таких, — заметил Гай, оказавшийся в палате в тот момент, когда Мэдди пересказала эту историю матери. Он просматривал карту Элис. — От соленой воды не только пить больше хочется.

Мэдди скривила губы, пытаясь вообразить вкус.

— Ну что ж, Элис, — произнес Гай, оторвавшись от карты. — Думаю, ты почти готова вернуться домой.

— Правда? — Элис приподнялась на подушке. Ее светлые волосы свободно упали на плечи. Мэдди отметила, что так ее мама выглядит гораздо моложе. — Гай, спасибо тебе.

— Всегда пожалуйста. Я рад, что ты поправилась до моего отъезда.

Мэдди не спросила, когда он уезжает. И не сказала, что будет скучать по нему, что было правдой. В больнице начали готовить рис. Запах варева коснулся ноздрей Мэдди, к нему примешалось воспоминание о вкусе морской воды… Она едва успела добежать до большой эмалированной мойки тут же, в палате, прежде чем позыв к рвоте стало уже не сдержать, обеими руками обхватила раковину и увидела свой завтрак из йогурта и манго. Вид его был столь отвратителен, что Мэдди выворачивало снова и снова. Потом она заплакала, потому что плакала всегда, когда ее тошнило. К тому же присутствие Гая и матери, которые все это видели, было чересчур унизительно. А ей нужен был Люк. Очень нужен.

— Мэделин, — позвала ее мать со своей кровати, — Мэделин…

— О боже мой, — выдохнула Мэдди, вытирая рот.

— Мэделин, — повторила Элис.

Понимая, что рано или поздно это все равно придется сделать, Мэдди обернулась.

— Ты что-нибудь съела? — спросила мать.

— Не знаю, — ответила Мэдди, немного слукавив. Но сказать о своих подозрениях вслух она была не готова. Пока нет. Это было слишком ценно, слишком чудесно. «Не сглазь».

Гай, однако, посмотрел на нее очень странно и замер. Его улыбка пропала. Он стряхнул с себя оцепенение и сказал, что принесет воды, только когда сообразил, что Мэдди на него смотрит. Но прежде чем Гай скрылся за дверью, она хорошенько рассмотрела его странно неподвижное лицо.

На ее глазах в нем будто что-то сломалось.

К разочарованию Мэдди, через три дня Гай уехал в Европу, отплыв из бомбейской гавани с первым же судном вместе со всеми теми мужчинами, которые распивали шампанское в «Тадже», и с теми, кто спал в брезентовом палаточном городке. Но площади и улицы не долго оставались пустыми — по всей Индии в поезда до Бомбея загружалась следующая волна людей, которые должны были пересесть здесь на корабли.

Перед отъездом Гай заехал на виллу, чтобы попрощаться. Его отправляли во Францию с заданием организовать новые пункты эвакуации раненых вдоль линии фронта. Они все просили его беречь себя, быть осторожнее. От этого сердце Мэдди разрывалось, потому что она не представляла себе, что его ждет. К тому же он был так бесконечно одинок.

Она вышла следом за Гаем на крыльцо. У двери он сунул ей в руку карточку: адрес врача.

— Он лучший, — настаивал он. — К другим не обращайся.

— Гай… — начала Мэдди.

— Пожалуйста, — прервал он ее, пока она не успела извиниться за то, в чем никому из них не хотелось признаваться и что заставило бы его оставить всякую надежду. — Никуда не надо ехать. Без особой надобности не стоит. Дожди, может, и прекратились, но море еще неспокойно.

— Надеюсь, у тебя все отлично сложится, — сказала Мэдди, ни с чем не соглашаясь и одновременно, как и всегда, думая о Люке. Как там они с Питером и своими не слишком здоровыми сипаями в этом бушующем море?..

— Я из твердого теста, — ответил Гай, и Мэдди поняла, что он утешает ее не только относительно волн.

Она привстала на цыпочки и легонько поцеловала в щеку.

— Я буду скучать по тебе.

Гай не ответил, что тоже будет скучать. Он только коротко улыбнулся напоследок, а потом повернулся и быстро спустился с крыльца к машине. К той самой машине, которая возила бутылки с кипяченой водой.

Мэдди все еще собиралась предпринять свое путешествие, но заговорить об отъезде с мамой у нее пока не хватало сил. Отцу она уже сказала, что собирается прибыть в Англию ко времени, когда у Люка будет первый отпуск; она проведет остаток месяца с Элис, потом сядет на корабль, но обязательно вернется проведать родителей сразу, как появится возможность.

Однако пятого сентября первая немецкая подводная лодка атаковала и потопила британский крейсер-скаут «Патфайндер». А вскоре, пока во Франции шла битва на Марне, остановившая наконец наступление немцев на реке Эне, ко дну пошли еще несколько британских военных кораблей. Мэдди даже без предупреждений Деллы и отца понимала, что плыть куда-то было бы сейчас полнейшим безумием. Все, что волновало ее, — это чтобы Люк, а также Гай и Питер добрались до Франции невредимыми. И хотя, к ее великому облегчению, да и всеобщему облегчению тоже, вскоре откуда-то из Франции пришли телеграммы, подтвердившие, что все они благополучно высадились на берег, оглашенные списки жертв битвы на Марне погрузили всех в глубокий траур. В этих списках оказались многие знакомые Мэдди по университету: кто-то пал в бою, ранен, кто-то пропал без вести… Ее разум отказывался принимать это и думать об этих парнях как об ушедших. Ей хотелось верить, что это случайность, ошибка, и на самом деле они, такие, какими она их помнила — катающиеся на велосипедах по Оксфорду с развевающимися шарфами, раскрасневшимися от летнего солнца щеками, попивающие теплое пиво в садике на берегу, — просто обосновались где-то. Где-то далеко. Но в мире стало пусто и тоскливо.

Правда, была одна по-настоящему хорошая новость. Ее сообщил достаточно пожилой, заслуженный и исключительно почтительный доктор Талли, которого порекомендовал Гай.

— Он извинился перед тем, как меня осмотреть, — сказала пунцовая после нелегкого испытания Мэдди дожидавшейся в приемной Делле. — Я, наверное, никогда не перестану съеживаться.

— Так что там? — не выдержала подруга.

— Приятный сюрприз, — ответила Мэдди, и губы ее расплылись в улыбке. Ей одновременно не верилось, что у нее внутри в самом деле растет маленький человечек (их маленький человечек), и ее переполняла великая радость. — Я буду мамой, Делла, — сказала она, смеясь и разводя руки в стороны, чтобы заключить подругу в крепкие объятия. — Я стану мамочкой.

Мэдди впала в настоящую эйфорию, осознав, что происходит у нее внутри. Но, несмотря на свою радость, она не знала, как рассказать об этом родителям. Зная о том, что им пришлось вынести, она чувствовала себя отчасти виноватой. Когда тем же вечером они с Деллой шли на веранду, где Ричард с Элис сидели за аперитивом при свете цитронелловых ламп, у Мэдди дрожали колени. Цитрусовый запах масла вызвал у Мэдди тошноту — ее по-прежнему постоянно мутило. («Держу пари, это девочка, — сказал доктор Талли, — без научного подтверждения, просто основываясь на том факте, что они всегда заставляют своих мамочек чувствовать себя особенно дурно».) Поэтому, прежде чем заговорить, Мэдди пришлось сглотнуть. Но локоть Деллы, слегка ткнувший ее в бок, помог ей выдавить из себя слова, а не содержимое желудка.

— Я надеюсь, вы не будете сильно заняты в марте, — начала она.

— А что такое? — поинтересовался Ричард.

— Просто вы — хотя ты, мамочка, кажется, еще слишком молода для этого — станете бабушкой и дедушкой.

Их лица. Что стало с их лицами!

Ричард громко завопил: «Ого-го!» Элис вскрикнула и прижала ладонь ко рту. Она переводила взгляд с Мэдди на Деллу, с Деллы на Ричарда и снова на Мэдди.

— Малыш, — произнесла она. — Здесь?

— Думаю, да, — ответила Мэдди. Ей больше не хотелось испытывать судьбу с немецкими подлодками, и она примирилась с мыслью, хоть и надеясь на обратное, что к Рождеству еще ничего не закончится. Она не знала, как вынесла бы муки, которые причиняла ей эта мысль, если бы не чудо, которое она носила в себе.

А еще остаться стоило ради того, чтобы увидеть счастливые лица родителей, слезы радости в глазах матери. Мэдди было невероятно приятно порадовать их. Ей удалось.

Но она изменила бы решение в мгновение ока, если бы у нее появилась возможность сообщить Люку, что он станет отцом, не через телеграф.

А пока его улыбка и радость от чудесной новости оставались только в ее воображении.

Телеграмма дошла до него только в середине октября. Она следовала за ним из основного лагеря в Марселе до Орлеана. Там его ординарец — молодой сипай, приехавший вместе с ним и с Питером из Бомбея, — передал ему эту телеграмму на мокром, открытом всем ветрам учебном артиллерийском полигоне. Вокруг была проволочная изгородь. Французы собрались, бросив вызов непогоде, чтобы еще раз посмотреть на сипаев — тут они были в новинку; казалось, местные не могут насмотреться на экзотических гостей. Сипаи же, в основном оправившиеся от малярии, из-за которой долгий путь во Францию стал для них еще тяжелее, стояли рядами на плацу в своей тонкой, промокшей под мелким дождем форме и тюрбанах, с которых капала вода, и разбирали и собирали винтовки. Они быстро работали руками, несмотря на холод, и выстреливали по подвешенным мешкам с песком, когда их командиры, в числе которых был продрогший до костей Питер, выкрикивали слова команды.

Люк видел, как Питер нагнулся, чтобы помочь одному из своих людей справиться с оружием. Когда он говорил, наверняка опять коверкая урду, изо рта у него шел пар. Для октября было слишком уж холодно. Они все мерзли, потому что до сих пор носили индийскую форму, хотя Люк неоднократно запрашивал у интендантов шинели и прочее обмундирование на толстой саржевой подкладке. Он поднял голову, посмотрел в туманное небо, чувствуя, как на лицо ему падают мелкие капельки, и нахмурился, подумав о предстоящих неделях в болотистых полях близ Ипра. Там создавалась некоторого рода граница. Частично французские, частично бельгийские и британские войска старались уберечь порты в Ла-Манше от немецких атак. Пока это удавалось, но людей не хватало. И поскольку до Франции еще не добрались обученные британские войска, индийской армии пришлось окапываться и помогать. Полковник Уиттакер тоже оказался в Орлеане и также отправлялся на Ипр. Следующей ночью они покидали учебный лагерь, чтобы участвовать в одному богу известно какой резне. По Орлеану прошла немалая часть тех, кто только что вернулся из боя. Люка потрясли рассказы о том, как людей выкашивает пулеметным огнем и какая убийственная сила у гаубичных снарядов…

Все это выветрилось у него из головы, как только ординарец подбежал к нему и вручил тонкий листок телеграммы. Люк впился в него глазами, потому что сразу понял, что это весточка от Мэдди. Он истосковался по ее словам, любым словам, и жаждал их, словно наркоман порцию гашиша. Вокруг него стреляли винтовки и звучали отрывистые команды на урду, а его глаза бегали по строчкам:

«Разве мы не умельцы тчк Малыш или малышка готовится к появлению на свет тчк Теперь у тебя есть еще одна причина уцелеть тчк».

Он задержал дыхание: захлебнулся от восторга, какого не рисовало даже воображение Мэдди. Ребенок. Их ребенок.

— Бог мой, — произнес он, читая телеграмму снова, улыбаясь, смеясь в голос и не веря своему счастью. Он представил себе Мэдди в Бомбее в помещении телеграфа в одном из ее светлых платьев, разрумянившуюся, от того что ей, по обыкновению, жарко. Она сидела и писала ему, тоже улыбаясь, и на секунду — всего на секунду — он оказался там, с ней.

Он жаждал быть с ней. Каждая частичка его тела нуждалась в ней.

«Уцелеть», — написала она.

«Уцелеть», — приказал он сам себе и вздрогнул от того, что пуля из давшего осечку оружия пролетела слишком близко от его лица.

— Прости, — крикнул Питер. — Опять заело.

Люк перевел взгляд на землю. Мелкий дождь, холод и люди, которые никогда не жаловались и которых завтра он впервые поведет в бой.

«Уцелеть».

Ему предстояло сделать именно это. Каким-то образом он должен остаться в живых и вернуться к ней, к их малышу, к семье.

Ничто и никогда в жизни не было для него важнее этого.