До встречи в Бомбее

Глава 17

Придя в себя, Люк понял, что лежит, скрючившись и зажав руку, на усыпанной сухими листьями земле. Кругом возвышались деревья. Он посмотрел вверх на колышущиеся ветки, но не услышал их шуршания, только звон. Под израненными босыми ногами дрожала земля. Он не понял, откуда шла эта вибрация.

На нем были только брюки и изорванный жилет. «У меня должен быть китель», — подумал он, и у него возникло чувство, что это важно, но почему, он не помнил, так же как не знал, куда подевался его китель. Дотронувшись до головы, которая ужасно болела, как и рука, ребра и ступни, он увидел, что ладонь стала алой.

«Кровь, — понял Люк. — У меня идет кровь».

И опять не смог понять почему.

Он не знал, почему ему так трудно дышать.

Рука торчала из плеча как-то неестественно, и ее приходилось придерживать. Кисти рук были чем-то иссечены, жилет залит кровью, и во рту тоже ощущался ее соленый привкус. «Нужно найти кого-нибудь, кто мне поможет», — подумал Люк и, спотыкаясь, побрел вперед. Он шел, пока не начали сгущаться сумерки, и вышел к беззвучной дороге, забитой другими истекающими кровью, хромающими людьми и машинами с красными крестами. Из одного из автомобилей выскочила усталая медсестра, посмотрела ему в лицо, подхватила, когда он пошатнулся, чуть не повалившись вперед, и закричала, чтобы принесли носилки.

«Она мне помогает, — подумал Люк. — Хорошо. Это хорошо. Где я?»

— Как вас зовут? — спросила женщина. Он видел, как движутся ее губы.

Он просто смотрел на нее.

Она повторила вопрос.

Люк покачал головой, начиная осознавать страшную правду.

Он не знал своего имени.

К своему ужасу, он понял, что понятия не имеет, кто он.

Телеграммы в Бомбей пришли почти одновременно, как раз когда вся семья садилась обедать на веранде. Спящая в коляске Айрис тоже была здесь. Все были подавлены. Часом раньше Ричард узнал, что обаятельный, всегда готовый услужить Фразер Китон объявлен без вести пропавшим и числится в списках погибших. И хотя все старались приободрить Ричарда и говорили, что надежда еще есть (ведь до тех пор, пока никто не видел тела, как можно знать наверняка?), он в это не верил, а только продолжал ругать себя за то, что не смог отговорить Фразера от поступления на военную службу.

Несмотря на печаль из-за бедного Фразера, даже Мэдди ничего не заподозрила, когда к вилле подъехал разносчик телеграмм. Ведь мальчик часто бывал у них, доставляя телеграммы отцу по работе и ей от Люка. Она не почувствовала беспокойства, когда в дверях столовой появился Ахмед, только некоторое предвкушение и глупую надежду, что муж снова написал ей.

Но парнишка спросил Деллу, а не ее. Делла ждала, что с минуты на минуту к ним присоединится Джефф. И она никогда не получала телеграмм, но ее мать обещала в письме, что пришлет телеграмму, как только у нее будут вести от Питера.

Делла осторожно встала, отодвинув стул, и взяла у мальчика листок. Мэдди наблюдала за каждым движением подруги, и по ее спине медленно зазмеился холодок. Родители тоже сидели очень тихо.

Делла неловко раскрыла телеграмму. Она опустила глаза и прочла.

— Ох, — произнесла она, и ее круглые глаза наполнились слезами. — О боже…

— Что? — спросила Элис. — Что случилось?

— Он потерял ногу, — ответила Делла. — Он в госпитале во Франции.

— Нет, — сказал Ричард. — О, Питер…

Делла продолжила читать дрожащим голосом. Дальше говорилось, что все хорошо, он жив, идет на поправку и скоро его отправят обратно в Англию.

— По крайней мере, он будет уже не там, — сказал Ричард. — Хоть что-то…

Мэдди понимала, что тоже должна заговорить, подойти к подруге, обнять ее, сказать, что ужасно сожалеет обо всем случившемся с Питером. Это было чистой правдой. Но тут мальчик-посыльный повернулся к ней и вручил другую бумажку. Только эта была другого цвета и отправлена прямо с фронта.

— Я не хочу, — вырвалось у нее. Она произнесла это не своим голосом. — Унесите ее, пожалуйста.

Она смутно осознавала, что родители и Делла повернулись к ней и со слезами на глазах смотрят то на нее, то на посыльного.

— Мемсаиб, — сказал парнишка, — вы должны прочитать, — и положил телеграмму на стол, состроил извиняющуюся гримасу и попятился к двери.

Мэдди смотрела на телеграмму. Они все смотрели на этот маленький листок бумаги.

Айрис зашевелилась, скинув пеленку, и открыла глазки, будто почувствовав повисший в воздухе страх. Мэдди подошла к ней, взяла на руки и поняла, как сильно они дрожат. Потом она повернулась и снова посмотрела на телеграмму.

— Хочешь, я открою? — предложил отец.

— Я могу, — сказала Элис.

С застывшим выражением лица Мэдди покачала головой. Еще несколько секунд она изучала листок. Ей хотелось, чтобы он сообщил что-то другое, что угодно, только бы не то, чего она боялась больше всего. Понимая, что долгое ожидание не изменит того, что уже произошло, и что посыльный прав — ей нужно прочитать, что там написано, она передала Айрис матери и трясущимися пальцами вскрыла телеграмму.

Мэдди стояла неподвижно. Даже не дышала. Она просто читала слова снова и снова, но их смысл казался ей невозможным.

Откуда-то послышались взволнованные голоса родителей и Деллы. Они задавали вопросы. Где-то на лужайке закричал павлин, а наверху в доме хлопнула дверь. Все это происходило в другом мире — мире, в котором его уже, по-видимому, не было. «Убит в бою», — говорилось в телеграмме. Не «пропал», как Фразер. Не «проходит лечение». А «убит».

Она в это не верила.

Мэдди была просто не в состоянии поверить. Он не мог погибнуть. Просто не мог. Она бы знала, догадалась бы…

Она уронила телеграмму на землю, повернулась к матери и взяла Айрис на руки, которые уже не дрожали.

— Мэделин? — проговорила Элис. — Что случилось?

— Мне нужно написать командиру Люка, — ответила она. — Произошла ужасная ошибка.

Гай навестил Питера в переоборудованном из вокзала базовом госпитале на набережной д’Эскаль в Гавре. Он приехал при первой возможности, но к тому времени с момента ранения Питера прошел почти месяц. Гай узнал о том, что произошло с ними обоими — с ним и с Люком, от наика из подразделения Питера. В его эвакуационный пункт, представлявший собой полевой госпиталь с палатами и операционными, раскинувшийся прямо за линией фронта в районе Ипра, доставляли рядовых Индийской армии с осколочными ранениями в грудь и пострадавших при газовых атаках. К своей великой печали, Гай узнал от наика про подполковника, которого принесли на носилках накрытым с головой и бросили на землю, чтобы потом похоронить, и про раненного в ногу майора. Тот наик пытался сорвать с себя наркозную маску, когда его самого клали на операционный стол. Он бушевал от гнева из-за этой войны, из-за оружия, из-за маленькой дочки, о которой подполковник был так счастлив узнать. «У него есть фотография, она была с ним…»

Гай пытался успокоить его, хотя и сам был потрясен до глубины души. В его представлении Люк и Питер были всё такими же, какими он видел их в Бомбее — не в последнее время, а в прежние годы, когда Люк впервые приехал туда и вместе с Питером валял дурака в клубе «Джимхана», когда они гонялись друг с другом по полю для поло. Всего того счастья уже не вернуть. Оно теперь в прошлом. И в конце концов Гай попросил одного из хирургов заменить его на операции, потому что руки отказывались ему повиноваться. Он испытал почти облегчение от того, что, даже несмотря на его жалкую ревность, смерть Люка вызвала в нем неподдельную скорбь и чувство отчаяния и опустошения из-за Мэдди, несчастной, многострадальной Мэдди…

Он хотел отправить ей соболезнования, какой бы ни был от них толк, проявить любовь еще и к маленькой Айрис, которой теперь не суждено узнать своего папу. Но Элис его опередила.

«Я бы ни за что не побеспокоила тебя, — писала она, — особенно по такому поводу. Ведь я могу только догадываться, с чем тебе приходится иметь дело на фронте. Но я слишком переживаю, поэтому не могу ничего не предпринимать. Видишь ли, Мэделин не желает принимать его гибель — не плачет и не горюет, а беспрерывно строчит письма командиру Люка и в Генеральный штаб, где просит, чтобы они его нашли. Она даже попросила тетю Эди поехать в Лондон и обойти все больницы. Ричард сказал ей, что в этом нет смысла, но только разозлил ее до такой степени, что мне еще не доводилось видеть ее такой. Гай, это ненормально. Следует ли нам показать ее какому-то специалисту? Ей надо помочь? Все-таки она только что родила Айрис, и я боюсь, что все это стало для нее слишком большим ударом…»

Гай написал ответ, где, выразив Элис благодарность, что она все-таки его побеспокоила, постарался убедить ее не портить зря себе нервы. Также он написал, что, к сожалению, нет никакой вероятности того, что Мэдди может оказаться права; он сам разговаривал с одним из рядовых, присутствовавших на похоронах Люка. «Не торопитесь, однако, кому-то показывать ее, — посоветовал он, не желая, чтобы кто-нибудь случайно направил ее по ложному пути. — Дайте ей время. Я уверен, что это естественная реакция. Как она ладит с Айрис?»

«Ослеплена любовью, — написала в ответ Элис, — как и все мы. Этот ребенок — единственный человек на свете, способный заставить маму улыбнуться».

«Тогда я тем более уверен, что у вас нет поводов для беспокойства, — ответил Гай, у которого сердце заныло, когда он представил себе Мэдди с дочкой. — Мой ей совет: проводить как можно больше времени с малышкой. Я не сомневаюсь, она примет все, как оно есть, когда придет время. Передайте, пожалуйста, Делле, что завтра я собираюсь навестить ее брата. А я передам ему горячий привет от нее».

Гай стоял в палате Питера. В ней были часы и большие вокзальные окна, потому что прежде это был зал ожидания. Только теперь его наполняли не пассажиры, а пациенты и ряды коек, отгороженных ширмами. Питер лежал в самой дальней одноместной палате. Несмотря на то что Гай произвел уже тысячи ампутаций, ему было больно видеть аккуратное плоское место там, где должна была лежать левая нога Питера. А ведь как он резвился на поле для поло…

— Как он? — спросил Гай дежурную медсестру Оуэн. «Замечательно, — мрачно произнес Питер, когда увидел Гая. — Слишком здорово для того, чтобы торчать в таком месте, как это».

— Подавлен, — ответила сестра Оуэн. — Постоянно говорит о каком-то Люке.

— Они были друзьями, — объяснил ей Гай. — Хорошими друзьями. И воевали вместе с самого начала.

— Он, по всей видимости, погиб? — спросила сестра Оуэн.

— Да, — устало ответил Гай и вспомнил слова наика, а потом Мэдди со всеми ее письмами. — А почему вы спрашиваете?

Сестра посмотрела в сторону Питера.

— Он постоянно твердит, что вроде бы видел его.

Гая это не удивило. У него в госпитале было уже много таких, кто воображал своих родных или двоюродных братьев на соседних койках. И ему становилось горько от того, что на поверку эти призраки ни разу не оказались реальными.

— Просто он выглядел, как настоящий, — сказал Питер несколькими минутами позже, когда Гай присел возле него. Кто-то вымыл светлые волосы Питера и расчесал на боковой пробор. На нем была щеголеватая полосатая пижама, которую, по-видимому, прислали из дома. Пижама была ему велика; он так исхудал, что на него было страшно смотреть. — Его убили прямо у меня на глазах, — продолжил Питер. — И ребята похоронили его вместе с фотографией Мэдди и Айрис, но все-таки я видел, как он залезал в санитарную машину на той чертовой дороге на Менен.

— Сколько крови ты тогда потерял? — спросил Гай.

— Я не измерял.

— Думаю, порядком.

— Он спас мне жизнь, Гай, — слеза покатилась сначала по одной ввалившейся щеке Питера, потом по второй. — Ему нельзя было умирать.

— Мне так жаль, — проговорил Гай, желая сказать что-нибудь еще и что-нибудь получше.

Лицо Питера сморщилось. Гая не передернуло от его слез, и он не сказал ему крепиться, как могли бы сказать другие врачи. Он сделал единственное, чем мог помочь, — просто сидел рядом, давая Питеру понять, что тот не один, и ждал, пока тот выплачется.

Когда это произошло, Гай спросил его, что он собирается делать дальше.

— Уж точно не отправлюсь домой, чтобы со мной носилась матушка, — сказал Питер, и его губы скривились в мрачном подобии его прежней улыбки.

Гай, которому меньше всего хотелось тогда смеяться, все же вымучил короткую улыбку, сообразив, что именно она была больше всего нужна Питеру.

— А что же тогда? — спросил он.

— Для начала поеду в реабилитационный госпиталь в Лондоне, — ответил Питер, — как только они поймут, что я уже не истеку кровью на пароме. Проведаю там Эрнеста Элдиса. Вот только научусь ходить на деревяшке. Люк бы этого хотел.

— Да, — согласился Гай. Ему было известно об Эрнесте. Диана писала ему и спрашивала, все ли так безнадежно, как ей сказали. «Милый Гай, сможешь ли ты сделать что-нибудь? Мне теперь так одиноко. Я чувствую себя вдовой. И я постоянно думаю о тебе, бедняжке, как ты все это время один где-то там во Франции. Может, мы сможем увидеться, когда ты приедешь в отпуск, и ты дашь мне какой-нибудь чудесный совет». Гай прочитал ее письмо в перерыве после особенно тяжелого дня в операционной и был предельно краток в своем ответном письме. «Считай, что тебе очень повезло не остаться вдовой, — написал он ей. — Советовать я не возьмусь. Боюсь, это не моя специализация. А вот доктор Арнольд пользуется отличнейшей репутацией. Передай, пожалуйста, мужу мои наилучшие пожелания». Диана больше не писала. Определенно, она рассчитывала на другой ответ.

— Делла все еще в Бомбее, — продолжал Питер, — и никуда оттуда не собирается, коль скоро этот тип по имени Джефф проявляет себя здравомыслящим человеком.

— Проявляет, — подтвердил Гай. — Элис рассказывала мне о нем и о Делле. Я не очень хорошо его знаю. Он только приехал, когда я оттуда уезжал. Но при первом знакомстве у меня о нем сложилось хорошее впечатление.

Питер кивнул, услышав хоть какую-то добрую новость.

— Ричард сказал, моя работа меня дожидается. Может, попробую рискнуть с немецкими подлодками и вернуться. Передам маленькой Айрис привет от отца. Поддержу бедную Мэдди.

— Ты ведь не будешь говорить ей, верно? — спросил Гай. — Будто бы видел Люка.

Это стало бы именно тем, что ей было необходимо.

— Нет, не буду, — Питер повернулся, хрустя подушкой, и уставился в потолок. — Делла написала обо всех ее письмах.

Гай медленно кивнул.

— Мэдди будет рада, если ты вернешься, — сказал он, и на этот раз голос изменил ему. Каким бы дураком он ни был, но он не мог не жалеть о том, что не он поедет к ней. — Ты можешь поговорить с ней. Помочь ей… поверить.

— Да, — сказал Питер, и щеки его опять задрожали.

— Передай ей, что я соболезную, хорошо? — попросил Гай. — Мне правда так жаль, Питер.

— Я знаю, — сказал Питер и всхлипнул. — Нам всем очень жаль.

Гай не мог больше оставаться. Ему нужно было возвращаться на службу и заступать на ночное дежурство. Он уже опаздывал, поскольку его поезд вынужден был то и дело останавливаться из-за артобстрелов. Он только успел быстро осмотреть культю и удостовериться лично, а также заверить Питера, что заживление идет хорошо. Еще он пообещал Питеру, что как только тоже вернется в Бомбей, то обязательно пригласит его выпить.

— Ловлю на слове, — ухмыльнулся Питер и протянул руку.

Гай пожал ее, стараясь не показать, насколько его поразила слабость рукопожатия.

Перед уходом у него состоялся еще один разговор с сестрой Оуэн. Она остановила его прямо у дверей палаты и протянула бумажку с адресом эвакуационного пункта для раненых недалеко от места, где работал Гай.

— Что это? — спросил он.

— Оттуда привезли Питера, — ответила она. — Я подумала… Ну, — она зарделась, — ну, что, может быть, вы туда заедете и спросите, нет ли у них кого-нибудь похожего по описанию на Люка Деверо.

Гай пристально на нее посмотрел. Она серьезно?

Медсестра покраснела еще гуще, но взгляда не отвела, что говорило о непреклонности ее намерения.

— Сестра Оуэн… — начал Гай.

— Знаю, знаю, — она подняла руки. — Это, наверное, безнадежно.

— Более чем. Он убит, сестра Оуэн. Я виделся с человеком, который его хоронил.

— Иногда Питер говорит с такой уверенностью…

— Не думаю, что он может быть в чем-то уверен.

— Но разве повредят кому-то несколько вопросов? — спросила сестра Оуэн. — Вот только сегодня утром умер сержант, который чувствовал себя уже настолько хорошо, что должен был отправиться завтра домой к маме. У него оказался тромб, о котором никто из нас ничего не знал, — она посмотрела на Гая снизу вверх. — Разве не здорово было бы поверить, что среди этого ужаса еще есть место чему-то хорошему, что может взять и внезапно произойти?

Гай заколебался и смягчился.

— Я так поняла, у полковника Деверо только что родилась дочь, — настаивала она. — Так, может быть, вы сделаете это ради нее?

Гай помедлил еще мгновение.

Медсестра продолжала смотреть на него.

— Ладно, — уныло произнес он, убирая бумажку в карман. — Хорошо, я поспрашиваю.

Он на самом деле собирался сделать, как обещал, каким бы бессмысленным это ему ни казалось. Но вернувшись к ночи в эвакопункт, он узнал о новом нападении на британские позиции; ему пришлось пробираться через очередь пыхтящих санитарных машин, запряженных лошадьми повозок и носилок, чтобы попасть на территорию своего госпиталя. В ту ночь он не покидал операционную, потом поспал несколько часов и не смог никуда уехать ни на следующий день, ни через день. Гай работал без передышки, деля операционную с тремя другими хирургами. Глаза его щипало от перенапряжения, ноги были словно ватные от долгого стояния возле стола, на котором его руки производили манипуляции с разорванными селезенками, печенью, легкими и кишечниками. Руки двигались, зашивая порезы, соединяя артерии, делая все, что только можно, пока на стол не поступал следующий пациент. Когда поток раненых схлынул, у Гая выдался свободный час, чтобы позвонить в передвижной пункт, где побывал Питер. К тому времени они уже переместились ближе к Артуа и подготовились принимать раненых, которые неизбежно должны были появиться после следующего запланированного наступления.

Гай провел у Ипра всю весну и лето. Масштабных военных действий не происходило, но каждый день случались перестрелки и артиллерийские обстрелы, а вместе с ними к нему в операционную тек неиссякаемый ручеек бойцов с осколочными ранениями. Ему приходилось иметь дело с кровотечениями и ампутациями, и он был изрядно загружен работой. В сентябре их всех отправили в Лоос. Там планировалось наступление, которое, по слухам, должно было стать началом конца войны, но в результате ничего оно не закончило, кроме десятков тысяч жизней, многие из которых оборвались на операционном столе. С наступлением осени поползли слухи о готовящихся мятежах в рядах индийской армии, о подразделениях, отказывавшихся воевать, оставлявших позиции. Люди все-таки устали от того, что их постоянно вели на смерть. Они то и дело теряли офицеров, которым доверяли, и попадали под командование мальчиков, которые не понимали ни их языка, ни чего-либо вообще. В конце концов генералы решили, что оставлять сипаев еще на одну морозную зиму будет уже слишком и лучше их отправить в Галлиполи. Поехал туда и Гай. В одно холодное ноябрьское утро, спустя семь месяцев после посещения Питера, он сел на корабль, державший курс на Египет, и отправился в больницу в Александрии. К тому времени он напрочь забыл о сестре Оуэн.

Ужасы минувшего лета и колоссальная усталость заставили Гая позабыть даже о том, что они разговаривали о таких вещах, как приятные сюрпризы, а также о том, что она ему давала какой-то клочок бумаги.