До встречи в Бомбее

Глава 4

5-й королевский военно-медицинский реабилитационный госпиталь, графство Суррей, 1915 год

Он приехал холодным ноябрьским утром прямо перед завтраком. Санитарная машина, на которой его привезли, медленно пробиралась по изгибам обледенелой дороги. Стеклоочистители рывками двигались туда и обратно, оставляя на лобовом стекле чистые полукружия. Медсестра Эмма Литтон вышла встречать нового пациента на ступени главного входа, приплясывая на месте от мороза и растирая рукава своей униформы сестринского корпуса имени королевы Александры — в тщетной попытке согреться. Она была опытной медсестрой, прослужившей уже пятнадцать лет, и многие месяцы ее службы пришлись на время этой страшной войны. Как правило, за считаные минуты до прибытия пациента Эмма всегда задумывалась о тяжелых военных месяцах и перебирала в памяти сделанные за это время записи. Но в тот день все ее мысли занимали лишь ревущие угольные котлы внутри госпиталя. Она опасалась, что несколько преждевременно оставила их без присмотра.

— Скорее, — скомандовала она неповоротливому автомобилю, задохнувшись в клубе дыма. — Давайте поторопитесь.

Санитарная машина продолжала плестись со скоростью ленивца.

Эмма успокаивала себя тем, что скоро пациент окажется в уютной комнате. Она попросила медсестру из отряда добровольной медицинской помощи заложить в топку угля, а сама положила в его постель бутылку с горячей водой. Девушка из отряда добровольцев была у них новенькой и беспокоилась о том, как бы прибывающий пациент — офицер Джонс, как они должны были звать его, а точнее, офицер Томми Джонс — не оказался шпионом. Это было его не настоящее имя, и никто не знал, как его звали на самом деле.

— А что, если он лжет насчет потери памяти? — как-то спросила она. — Что, если боши[8] послали его сюда, чтобы выведать наши секреты?

— Какие секреты в Суррее? — укорила ее тогда Эмма. — Глупая ты девчонка! Бедняга просто потерян.

Медсестра из добровольцев густо покраснела и не проронила больше ни слова, поправляя постель офицера Джонса.

Теперь Эмма жалела о том, что огрызнулась тогда. Всему виной те долгие ночи, во время которых люди то и дело просыпались от кошмаров и кричали, и краткие зимние дни, когда сестры терпеливо уговаривали пациентов погулять, старались увлечь их беседой. А теперь еще эта стужа, заморозившая старые водопроводные трубы госпиталя. Эмма понимала, что на свете есть еще достаточно людей, которым приходится мириться с гораздо худшими бедами. Этих несчастных она вспоминала каждый вечер в своих молитвах Но все же и на ее долю выпало немало. Она решила разыскать потом девушку из отряда добровольцев, принести ей фруктового пирога из сестринских запасов и извиниться. Такой уж она была наивной, и едва ли ее можно винить за это. Ведь если подумать, то даже отрадно, что этой девочке удалось сохранить достаточно простодушия среди сумасшествия этого мира. Она была настолько неискушенной в человеческих горестях, что считала шпионаж вероятнее жуткого ранения в голову.

Санитарная машина со скрипом остановилась, прервав грустные размышления Эммы. В очередной раз энергично растерев руки, она посмотрела, как из кабины выбирается водитель — молодая женщина в перехваченном поясом кителе защитного цвета, юбке до икр и суконной шапочке корпуса медицинских сестер скорой помощи.

— Доброе утро! — крикнула ей Эмма.

— Доброе? — тут же усомнилась она, подтвердив теорию, выдвигаемую сестрой-хозяйкой, что машинами управляют девушки грубоватого типа. — Чертовски холодно.

— Но это легко исправит какао, — ответила Эмма, внутренне содрогнувшись от собственного веселого тона. В такой манере она всегда разговаривала с самыми угрюмыми пациентами.

Расположить к себе сестру корпуса скорой помощи Эмме не удалось. Впрочем, это никогда не удавалось и в случае с пациентами.

— Похоже, у меня отвалились пальцы ног, — сказала суровая девица, потопала ногами, восстанавливая чувствительность, и обошла автомобиль, чтобы открыть задние двери с красными крестами.

Она широко их распахнула и что-то неразборчиво пробормотала находившемуся внутри пациенту. Сложив руки на груди, Эмма дожидалась, когда же он выйдет, но тот не торопился. В этот момент она испугалась, а вдруг офицер Джонс передвигается хуже, чем она предполагала? А она не прихватила кресло на колесах. Сестра-хозяйка заверила ее, что оно не понадобится. Но что, если она ошиблась? Такое вполне могло случиться. Что, если черепно-мозговая травма повлияла на его способность передвигаться? Тогда ей придется оставить пациента в стылой кабине с этой неразговорчивой шофершей, чтобы сходить за санитаром. Хорошенькое начало! И почему она не подумала обо всем заранее? «Будь готова к любому повороту событий», — ее собственный девиз, которому она учила всех новичков. И сама же так оплошала, совсем не подготовившись.

Пока Эмма отчитывала себя, в дверях машины показался офицер Джонс в армейской шинели. Мужчина стоял спиной, и оказалось, что он прекрасно двигается. Но прежде чем Эмма позволила себе с облегчением вздохнуть, он повернулся и устремил взгляд на коричневый фасад госпиталя. Сестра замерла, уставившись на мужчину, хотя и знала, что никогда не следует проявлять повышенное внимание к пациентам.

Она даже не сразу поняла, что смотрит чересчур пристально.

И потребовалось еще некоторое время, чтобы до нее дошло почему.

Дело, конечно, вовсе не в его внешности. Хотя черты его лица были безупречны, у Эммы от этого вряд ли подкосились бы колени. Миновали те времена, когда такое было возможно. Нет-нет, нечто другое потрясло женщину.

Постепенно Эмма поняла, в чем дело. Несмотря на то что больной явно был измучен (на мужественном лице красноречиво проступали синяки), его вид не казался болезненным. Ни единого намека на это. Поэтому он совсем не походил на остальных пациентов. У тех был взгляд людей, повидавших слишком многое в этой жизни, плечи перекошены и ссутулены, кожа бледная, как воск. А офицер Джонс казался таким… живым. Прямая спина, плечи ровные, а сжатые кулаки говорили о большой энергии. И Эмма — женщина, гордившаяся своей проницательностью, которую приобрела за пятнадцать долгих лет службы, чуть было не произнесла вслух, что он, должно быть, приехал не туда.

Сестра корпуса скорой помощи многозначительно кашлянула, давая ей понять, что пора бы перестать таращиться на пациента. Замерзшую Эмму бросило в жар при мысли о собственном непрофессионализме. А заметив ухмылку коллеги и тут же поняв, что за вывод она сделала, Эмма смутилась еще больше.

«Клянусь, это совсем не то, — рвалось у нее из груди. — У меня не осталось сил на такие вещи!»

Но, конечно, Эмма ничего не сказала. Она и так выставила себя посмешищем. Что подумает сестра-хозяйка? Строго напомнив себе, что она медицинская сестра, офицер Джонс — ее пациент и, как бы он ни выглядел внешне, до идеального здоровья ему далеко, Эмма переключила внимание на подопечного. «Потеря разума, — всегда говорил доктор Арнольд, — так же опасна, как и потеря крови». Она тихо повторила его слова, а затем еще раз для верности, от души желая поскорее избавиться от смущения. Соберись! Эмма сделала шаг навстречу офицеру Джонсу. В конце концов, он служил и многое пережил на войне, а потому заслуживает той же заботы и участия, что и остальные ее мальчики. Она надеялась, что кто-нибудь так же заботился о ее дорогом женихе Фредди до того, как его взяли в плен на Марне.

Ей и думать не хотелось, что к ее младшему брату Билли могли бы отнестись иначе в эвакуационном пункте для раненых в Лосе. («Он ведь не лежит на носилках, всеми покинутый, терзаемый жаждой и мучительной болью? Господи, пожалуйста, только не это!»)

Эмма резко вздохнула, чтобы отогнать страшные картины, которые всегда всплывали перед глазами, и заставила себя сосредоточиться на офицере Джонсе, который уже ухватился за дверь санитарной машины, спрыгнул на обледенелый гравий и горделиво выпрямился. И хотя мысли Эммы были наполовину заняты воспоминаниями о Фредди и Билли, ее сердце переполняло сострадание к стоявшему перед ней солдату, этому одинокому страдающему человеку.

— Офицер Джонс, — позвала она.

Мужчина поморщился, но она не поняла почему. Возможно, устал за время долгой поездки. Но это легко исправит какао. Эмма подошла еще на шаг ближе, не обращая внимания на снег, залетавший в ее сестринский капюшон и проникавший до самых плеч через ткань накидки, и протянула руку, чтобы завести офицера Джонса в здание госпиталя.

«Бедняга просто потерян», — ответила она тогда медсестре из добровольческого отряда.

«Но теперь уже нет», — заверила она сама себя.

Он нашел ее.

Уж она-то за ним присмотрит.

Новый пациент был молчалив. Только поблагодарил девушку-шофера санитарной машины и заверил Эмму, что может идти без поддержки и самостоятельно нести небольшую сумку. У него был низкий голос и правильная речь. «Я настаиваю».

Эмма, привыкшая к немногословности пациентов, научилась прекрасно заполнять паузы. Пока вела офицера Джонса к теплому, обитому деревянными панелями подъезду, пропахшему табачным дымом, запахом бекона, долетавшим из кухни на цокольном этаже, и дезинфицирующей жидкостью «Джейз», она вещала о том, как, должно быть, ему хорошо наконец выбраться из холодной санитарной машины. Мужчина ничего не ответил. Предположив, что угрюмая девушка в машине не особо баловала его общением, Эмма решила, что ему пойдет на благо небольшая передышка перед первым приемом у доктора Арнольда. Ей было велено привести пациента прямо к нему, но…

— Почему бы нам не организовать небольшую экскурсию? — предложила медсестра.

— Экскурсию?

— Именно. Почему нет? Оставляйте вещи здесь. Да-да, прямо возле лестницы. Я распоряжусь, чтобы их подняли в вашу комнату.

— Я мог бы захватить…

— Нет, не нужно. Идемте. Проходите сюда.

Шелестя юбкой, Эмма шагала по просторному главному холлу мимо горевших керосинок и камина в столовую, где стоял обеденный стол из красного дерева на двадцать человек.

— Все наши пациенты едят в три смены, — пояснила она. — Мы стараемся, чтобы состав смен менялся и все между собой общались.

Говорить о том, как мало здесь вообще разговаривают за обедом, она не стала. Также не упомянула о запретных темах. К ним относились Франция, Бельгия, Китченер[9], боши… практически всё, что связано с войной. У него будет еще достаточно времени, чтобы узнать об этом. Эмма поспешила дальше и провела Джонса в гостиную, уставленную креслами и увешанную картинами. Горстка пациентов скучала у молчавшего граммофона. Она пояснила, что музыку никогда не включают, если кто-то из пациентов находится внизу. Медсестра остановилась, отвлекшись на бойца, получившего самые обширные повреждения, — капитана со скорбным лицом, который носил специальную маску, скрывавшую его изуродованные челюсть и череп, который плакал всякий раз, когда его навещала мать, не желая отпускать ее от себя, и постоянно сильно трясся.

— Что с ним произошло? — спросил Джонс, проследив за взглядом медсестры.

Эмма заколебалась и соврала, что толком не знает, потому что ей совсем не хотелось расстраивать его страшными подробностями. Вздохнув, она поспешила перейти в библиотеку.

— Смотрите, у нас здесь есть бильярдный стол. Вы играете в бильярд?

— В бильярд? — переспросил он, и на его скулах дрогнули желваки. Эмма не поняла, собирался ли он улыбнуться или нахмуриться. — Не знаю.

— Ну конечно, — сказала она, кляня себя за бесчувственность. Скорее всего, он хотел нахмуриться. Точно собирался нахмуриться.

— Что ж, — продолжила Эмма, — не сомневаюсь, что мы найдем вам приятеля, который вас научит.

Он задумчиво оглядел стол и книжные полки.

— Хотите… — начала было Эмма.

— Скажите, — прервал ее офицер Джонс прежде, чем она успела предложить посмотреть зал для занятий прикладным искусством, — нельзя ли мне пройти в свою комнату? Это утро такое длинное.

— Сначала вам нужно к доктору Арнольду, — ответила медсестра. — Но я сначала хотела показать вам…

— К доктору Арнольду? — впервые он посмотрел прямо на нее. — Сейчас?

— Ну да. Он ждет вас.

— Тогда, пожалуйста, не будем заставлять его ждать.

— Конечно, — согласилась Эмма. — Не будем.

Она снова подставила ему руку, но Джонс этого даже не заметил. Поэтому она рывком опустила ее и повела пациента по библиотеке через дальнюю дубовую дверь к кабинету доктора.

Офицер Джонс больше ничего не сказал, пока они шли по коридорам госпиталя, лишь неотрывно рассматривал через мутные окна со свинцовыми шпросами падающий снег. Испугавшись, что из-за мыслей, в которые он погрузился, бедняга совсем раскиснет — ведь это вполне может случиться, — Эмма постаралась отвлечь его какой-нибудь историей. Она принялась рассказывать о том, что в елизаветинские времена это здание являлось обширным особняком в поместье. Но год назад его переделали в военный госпиталь, который специализировался на ранениях головы. Она опустила тот факт, что это место успело послужить еще и психиатрической больницей для женщин, страдающих истерией, посчитав, как и в случае с недостатком общения за обедом, что так будет лучше.

Эмма остановилась возле кабинета доктора Арнольда.

— Вот мы и пришли, — пояснила она, что было и так ясно. — Доктор позвонит мне, когда вы закончите, и я провожу вас наверх.

— Спасибо, — поблагодарил офицер Джонс, — вы очень добры.

— Ну что вы, — сказала Эмма, почувствовав, как ее сердце вновь наполнилось жалостью, несмотря на отсутствующий вид офицера. — Мне было исключительно приятно.

Он смотрел, как благонамеренная женщина торопливо удаляется прочь вместе со своей болтовней, улыбками и преданиями про старинные особняки. Он уже знал, что раньше в госпитале располагался дом для умалишенных. Водитель санитарной машины рассказала. «Говорят, там есть привидения», — с милостивым пренебрежением к его расшатанным нервам поведала она. Убедившись, что сестра Литтон ушла, Джонс глубоко вздохнул, постоял в тишине, чтобы обрести твердость духа, и постучал в дверь кабинета. Несмотря на усталость, он был счастлив оказаться здесь. Ему пришлось с нетерпением дожидаться места в Пятом королевском госпитале, потому что лечащий врач в лондонской больнице общей практики сказал, что за Арнольдом закрепилась репутация волшебника, творящего чудеса.

Джонс ненавидел фамилию, которой его теперь называли, но приучился соотносить себя с ней, свыкся с досадным ощущением неправильности, потому что понятия не имел о том, какая фамилия правильная. И ему было необходимо чудо. Он не представлял, как сможет существовать в этом жутком месте, где от стен отдается эхо, где он будет видеть сгорбившихся в креслах гостиной людей и того постоянно трясущегося типа. Но он твердо верил, что Арнольд поможет ему выбраться отсюда, исцелиться.

Вспомнить.

Он отчаянно хотел вспомнить.

Дверь открылась. Из-за нее выглянул худой пожилой мужчина. У него были седые, тщательно расчесанные волосы и еще более седая борода. Одет он был в широкие брюки и жилет, на шее красовался галстук-бабочка, а поверх всего был накинут вязаный кардиган. Доктор улыбнулся, наклонил голову и взглянул на нового пациента поверх очков.

— А вот и вы, — обрадовался он. — А я уж было начал посматривать на часы, — он отступил назад и махнул рукой, приглашая в заставленный книгами кабинет. — А вы уже тут как тут.

Арнольд не назвал его ни офицером Джонсом, ни Томми, ни просто Томом.

Тем самым он сразу же вызвал его симпатию.

Доктор указал на кресло слева, возле камина. Джонс послушался. В кабинете было тепло, особенно по сравнению с продуваемым насквозь коридором и улицей, где повсюду лежал снег. Джонс почувствовал, как кожу под синей пижамой начало покалывать от тепла.

Арнольд налил обоим чаю.

— Вы решили, как вам больше нравится? — спросил он.

Джонс слегка улыбнулся.

— Просто с молоком.

— Мне тоже, — сказал доктор. — Вот и прекрасно. А теперь позвольте, я расскажу вам, что мы будем делать.

Он сказал, что первый прием будет коротким, меньше часа. Последующие станут длиннее, хотя ему не хотелось бы утомлять пациента.

— Я понимаю, что вы, наверное, очень и очень устали.

Так и было на самом деле. Усталость — это все, что он помнил о своей жизни.

— Сегодня говорить буду по большей части я, — продолжил Арнольд. Слово свое он сдержал. Доктор рассказал Джонсу, что все пятьдесят два пациента Пятого королевского госпиталя страдают от неврологических недугов. Кто-то частично потерял память, кто-то, как и он, лишился ее полностью. А есть и те, кто, наоборот, держится за прошлое слишком крепко.

— И я даже не знаю, какое из этих двух зол меньшее, — сказал доктор.

Видимо, и то и другое одинаково плохо, — предположил Джонс. В Лондоне он жил в одной палате с офицером, который застрял воспоминаниями в окопах во Франции. Каждую ночь тот с криком просыпался по ночам, пытаясь сбросить с себя невидимых крыс. Этот человек никуда не мог деться от войны.

— Да, — согласился Арнольд. — Может быть, однажды я напишу книгу. А вот это — вам. — он протянул руку назад и достал записную книжку в кожаном переплете. — Я думаю, вам говорили, что мы здесь работаем осторожно. Никакой шоковой терапии, насильственного вмешательства. Только забота о вашем разуме и терпеливый поиск. Эти страницы, — он поднял записную книжку выше, — пустые. Они ждут ваших воспоминаний, — доктор протянул ее Джонсу. — Записывайте здесь все, что вспомните. Смотрите на прошлое, как на мозаику-головоломку, которую вам нужно собрать. Старайтесь не упустить ни кусочка.

— Нет никаких кусочков, — произнес Джонс.

— Совсем?

Он засомневался.

— А что же есть? — Арнольд подался вперед, его мутные глаза заблестели, кресло заскрипело пружинами.

— Просто сны, — ответил он.

— «Просто снов» не бывает, — возразил доктор. — Расскажите мне о них.

— Это тяжело описать, — Джонс уставился на огонь в камине, заново переживая момент пробуждения. Он просыпался в поту, с трудом дыша от разочарования, и скорее чаще, чем реже, со слезами на глазах. Его разум напоминал калейдоскоп, где невозможно разглядеть ясную картину. — Я не вижу ничего такого, что имело бы хоть какой-то смысл.

— Но что же вы видите?

— Не могу сказать точно.

Как можно описать словами незнакомые голоса, безликие фигуры?

— Тогда что чувствуете? — настаивал Арнольд.

— Жару, — припомнил он. — Наверное, мне было жарко там, где все это происходило.

Доктор кивнул и продолжил, не мигая, смотреть на пациента.

— Что-нибудь еще?

Джонс снова засомневался. Нужно ли ему рассказывать?

Имело ли это значение?

— Поведайте мне, — уговаривал доктор. — Что вы теряете?

Джонс вздохнул. Что еще он мог потерять?

Он уже все потерял.

— Там была женщина, — наконец проговорил он. — Я уверен, что там была женщина.

— Да, — сказал Арнольд и грустно улыбнулся. — Обычно так и бывает.

Той ночью Джонс снова видел ее во сне.

Ему выделили отдельную комнату, за что он был очень признателен, потому что мог находиться там в тишине. Теплая комната, с ковром и бюро, лампой для чтения и окном, выходившим на заснеженные лужайки. В кровати оказалась бутылка с горячей водой. Последние месяцы он жил в гораздо худших условиях.

Видел сны в худших условиях.

За обедом никто не проронил ни слова. «Я втиснула вас в первую смену, — сообщила сестра Литтон, когда пришла за ним, — там бывает кое-что на десерт». Сразу после еды он поспешил укрыться в своей комнате. Ему едва достало сил раздеться и помыться, прежде чем рухнуть в постель и забыться за считаные секунды. Так бывало всегда. Джонс не знал, сколько времени проходило до того, как он начинал видеть сон, но вскоре этим видением заполнялось все его сознание. Из холода и темноты он попадал в волны тепла, овевающие лицо и плечи.

Он оказался на узкой улочке. По обеим ее сторонам выстроились дома и домики. Разноцветные навесы заслоняли сверкающее солнце. Вокруг сновали толпы людей. И среди них была женщина в лимонно-желтом платье, соломенной шляпке, с блестящими локонами.

Это была она.

Джонс в этом не сомневался.

Он начал проталкиваться к ней сквозь толпу. Попытался бежать.

А она шла все быстрее и быстрее, скрываясь из виду.

Он принялся взбираться по каменной лестнице и остановился. Его грудь тяжело вздымалась. Потом он увидел ее снова. Уже очень далеко, и перед ней беззубо скалился какой-то мужчина. Джонс чувствовал, как открывает рот, набирает в легкие воздуха, и думал, что вот-вот прокричит имя, назовет ее по имени…

Глаза его резко открылись. Вот и явь. Вокруг чернота — беспощадная противоположность тому яркому месту, где он только что побывал. Он лишь беспомощно моргал, стараясь вспомнить, где находится на самом деле. Его прошиб холодный пот. Пульс зашкаливал. Дотронувшись пальцем ноги до остывшей бутылки с водой, он вспомнил, что находится в Пятом королевском госпитале.

Сон уже таял, исчезая так же быстро, как возник.

Трясущейся рукой Джонс полез за своей книжицей и записал только то, что сумел запомнить.

«Беззубый мужчина».

Шум.

«Рынок?»

Карандаш выпал из его руки, а голова откинулась на мокрую подушку.

Джонс не понимал значения ничего из увиденного во сне.