До встречи в Бомбее

Глава 23

С той ночи Мэдди больше не разрешала себе плакать. Мать и Делла правы — ей просто нужно позволить себе стать счастливой. Нужно только стараться изо всех сил.

Конечно, это не так и сложно.

Мэдди радовалась, что наступило Рождество и можно было отправиться домой. Каждый день следующей недели был наполнен подарками, походами в церковь и трапезами у родителей, у Деллы и Джеффа. Дети радостно носились по дому, а Мэдди доводила мать и Гая до бешенства тем, что отказывалась отдыхать в шезлонге, который Ахмед специально вынес на веранду. Вместо этого она ковыляла со своим костылем за детьми, помогала Айрис обустроить домик для новых кукол, восхваляла клочок земли, где малышка начала выращивать цветы, учила ее играть на фортепиано «Колокольчики звенят».

— О нет, — непременно восклицал Питер, стоило ему прийти и застать их за этим занятием, — только не это!

— Но тебе же нравится, как я играю, — безошибочно определяла Айрис.

Иногда Элис с Деллой принимались настойчиво обсуждать дела, которые необходимо было провернуть до марта. Например, договориться в церкви о венчании. («Не в соборе Святого Фомы», — уточнила Делла. «Разумеется», — поддержала ее Элис.) Также предстояло подыскать место, где будет проходить празднование, заказать музыкантов, платья… Мэдди не видела смысла в затяжных обсуждениях, ведь пока всё не откроется после праздников, договариваться о чем-либо было просто не с кем.

— Просто это так вдохновляет! — объясняла Делла. — Вот и все. Ты собираешься надеть белое?

— Делла, — одернул жену Джефф, — ты неисправима.

— В этом она вся, — заметил Питер.

— Я еще не думала о том, что надену, — рассеянно ответила Мэдди, вспомнив, как Люк рассмешил ее у алтаря в соборе Святого Фомы, сказав, что она выглядит такой невинной в белом. «Я мог бы даже поверить…»

— Что бы ты ни выбрала, ты будешь выглядеть восхитительно, золотце, — сказал Гай.

Мэдди улыбнулась и подумала, когда же ее перестанет коробить от этого «золотца».

На Новый год яхт-клуб, давно возобновивший ежегодные празднования, давал вечеринку. Гай сказал Мэдди, что должен пойти туда, поскольку там соберется большая часть больничного персонала, включая Джеффа. Родители Мэдди тоже собирались по той же причине. Делла, конечно же, сопровождала мужа. А Питер отказался («Старые раны. Нога, — соврал он Гаю. — Просто пытка смотреть, как все танцуют».) Так же поступила и Мэдди. С того раза в 1915 году каждый Новый год они с Питером встречали на пляже у подножия холма, и теперь ее лодыжка, ставшая прекрасным предлогом, чтобы не ходить в клуб, помогла ей не нарушать традицию.

— Ты, безо всяких сомнений, найдешь, чем себя развлечь в клубе даже со своей лодыжкой, — настаивал Гай, не имевший понятия, что Мэдди не переступала порога клуба еще с войны, и к счастью для себя запамятовавший, как она стояла там на дорожке, вглядываясь в незнакомца в льняном пиджаке. — Я составлю тебе компанию.

— Без меня тебе будет лучше, — ответила Мэдди.

— Уверяю тебя, что нет, — уговаривал он ее. — Пойдем. Не лучшее начало года, когда будущие супруги празднуют его порознь.

Но она осталась непреклонна. А Гай, вспомнивший, что он добр и благороден, не стал настаивать. От этого Мэдди почувствовала себя гадко и поклялась себе, что в будущем году постарается сделать его счастливым. Но в этот последний раз ей нужно было спуститься с Питером к нежному песку на пляже, посмотреть салют над городом, вспомнить.

Как только пробило полночь, они подняли традиционный тост за Люка. А потом Питер опять стоял на берегу, запрокинув светловолосую голову в звездное индийское небо, туда, куда Мэдди обычно отказывалась смотреть.

Но в этот раз она тоже подняла взгляд к небу, как сделала это в самом начале 1914 года.

Правда ли Люк там и смотрит на них?

Она почти чувствовала на себе его взгляд, слабый отблеск его улыбки. Может, он там и был. Мэдди хотелось верить, что его душа смогла найти счастье где-то в другом месте, что он знал, как прекрасна их дочка, и что она, Мэдди, однажды воссоединится с ним.

— Жаль, что ты не видела его лица, когда он смотрел на ту фотографию, что ты ему прислала, — сказал Питер, как говорил уже много раз. — Мы как раз собирались идти в атаку, и ты ему будто земной шар на блюдечке преподнесла.

Мэдди грустно улыбнулась, как делала всегда, представляя себе, как это было.

— Делла права, — заметил Питер. — Он хотел бы, чтобы ты была счастлива. Он очень бы этого хотел.

— Знаю, — отозвалась Мэдди, продолжая смотреть на звезды.

— Да узнает он, как сильно был любим! — воскликнул Питер.

— Он всегда будет любим, — сказала Мэдди и прижала руку к груди, к его колечкам, которые теперь носила на подаренной Питером цепочке прямо у сердца.

В тот Новый год Джонс не выходил из своей комнаты, даже когда сестра Литтон попробовала уговорить его спуститься вниз и присоединиться к празднованию, которое неминуемо должно было состояться в гостиной. Не обращая внимания на доносившиеся снизу звуки граммофона и чувствуя себя виноватым лишь перед Эрнестом, он сидел при свете масляной лампы, снова и снова перелистывая прочитанные бесчисленное число раз записные книжки. Ему было грустно и одиноко, но он продолжал сосредоточенно изучать каждую мелочь.

Последние недели сны снились ему постоянно, и в них возникали сотни новых проблесков прошлого: обрывки ценных, но в то же время сбивающих с толку воспоминаний, и самое дорогое из них те тонкие пальцы, державшие маленькую ножку цвета сепии.

Все это возвращалось к нему. Его чудо вот-вот должно было свершиться, до него уже было рукой подать, он чувствовал это костями, каждым вдохом и выдохом. То ли это происходило благодаря хирургическому вмешательству Гиббона, то ли помогла терапия, или даже, как предположил Арнольд, дело было в простом уменьшении рубцовой ткани, но сны продолжали сниться постоянно, и Джонс записывал каждую деталь, ничего не упуская. Он был близок, так близок…

Но все происходило слишком медленно. Он нетерпеливо переворачивал страницы записных книжек, и глаза выхватывали слова, которые он знал наизусть: «беззубый мужчина», «парусная шлюпка», «птицы в джунглях», «стук дождя», «слезы в больнице», «старая дружба». Но пока что реалии прошлого упорно ускользали, и его сердце снова бешено билось. Возможно, причиной тому было закрытие госпиталя. А может, он боялся, что весной Диана снова каким-то образом подведет его.

Он не знал почему, но порой его душу заполнял леденящий страх, что его время на исходе.

Большую часть января свадьба казалась чем-то далеким и несбыточным. Приготовления к торжествам были серьезными: в церкви неподалеку (не в соборе Святого Фомы, конечно) зачитали объявления о предстоящих бракосочетаниях, потом появились оповещения в газетах и были составлены списки гостей. Мэдди принимала во всем активное участие, стараясь изо всех сил: позировала с Гаем для фотокарточек, одобрительно кивала, пока мать зачитывала имена приглашенных, заставляя себя поверить, что это происходит на самом деле. Это происходило. Она понимала. Но не могла прочувствовать. Гай помогал ей ковылять по бальному залу в «Тадже», держа под руку, потом менеджер отеля показывал им роскошный номер с хрустальными подсвечниками и колоннами, которые были изготовлены там же, где и элементы Эйфелевой башни. И Мэдди машинально ответила, что да, это место вполне подходит для приема. При этом ей пришлось напомнить самой себе, что прием этот устраивают в ее честь.

— Ты еще принимаешь морфий? — спросила Делла.

— Нет, — ответила Мэдди. — Уже давно перестала.

— Значит, наверное, от нервов, — сказала верная подруга. — Только не придумывай лишнего. Ты всегда слишком много думаешь.

Правда?

Она постаралась перестать думать.

Приглашения разослали более чем тремстам гостям, включая вице-короля, а Мэдди только удивлялась, почему ее так мало тревожит, что явится столько народу и ей придется перед всеми произносить свою клятву.

— Мне кажется, всё происходит с кем-то другим, а не со мной, — призналась она Питеру, глуповато хихикнув.

— Ничего себе! — заволновался Питер, подбираясь и мрачнея. — Если ты передумала, сейчас самое время об этом сказать.

— Нет, — ответила Мэдди. — Я выйду замуж за Гая.

Она действительно не передумала. Она решила. Она будет счастливой.

С этими мыслями она заставила себя сделать то, что постоянно откладывала, и сообщила родителям Люка о свадьбе. «Я надеюсь, вы поймете, как сложно мне далось это решение. Никто и никогда не заменит мне вашего сына. Мне очень, очень жаль, что в этом году нам не удалось навестить вас». Мэдди глядела на слова, написанные ее собственным косым почерком, думала о Нине, о том, что та почувствует, прочитав их, и ждала, когда ее охватит жгучее желание разрыдаться.

Но ничего не произошло.

Это было так странно и непривычно.

— Думаю, это хорошая странность, — сказал отец, подвозивший ее до главного почтового отделения теплым солнечным утром в конце января, чтобы она отправила письмо лично.

— Вот и замечательно, — подтвердила Мэдди, сама уверовав, что так и должно быть.

— Я бы забеспокоился, если бы ты заплакала, — продолжил Ричард, обгоняя рикшу. — Слава богу, я давно не слышал, чтобы ты плакала.

— Наверное, я смирилась.

— На это я и надеялся, — сказал Ричард, и его обветренное лицо покрылось морщинками от улыбки. — Твоя мать утверждает, что мне надо чаще ее слушаться.

— Не сомневаюсь, так она и сказала, — ответила Мэдди, заставив себя улыбнуться.

В начале февраля ей наконец сняли гипс, в котором нещадно потела и чесалась нога. И это стало огромным облегчением. Лодыжка почти не болела — Мэдди, впрочем, старалась ее не слишком нагружать, — и с каждым днем ходить становилось все легче. Нога еще дрожала от слабости, особенно на примерках платья в отеле «Уотсоне» (не у того портного, что шил для нее в «Тадже» перед свадьбой с Люком, разумеется). Мэдди не испытывала ровным счетом ничего, глядя, как обретает нужную форму ее замысловатое платье с низкой талией, и это самую малость озадачивало ее. Она стояла, словно манекен, и скучала.

Еще больше усилий над собой ей пришлось приложить на свой тридцатый день рождения, когда Гай удивил ее, подарив автомобиль. Серебристая машина с закрытым кузовом сверкала на солнце. Это было невероятно, щедро и слишком, слишком много.

— Конечно, нет, — уверял ее Гай, заключая в объятия (к ним она по крайней мере начала привыкать). — Я научу тебя водить, — он поцеловал ее (и это тоже стало уже обыденным). — Если ты будешь, как и прежде, путешествовать в одиночку, — прошептал он, приблизив губы к ее уху, — я хотя бы буду знать, что ты передвигаешься не на трамваях.

— В трамваях нет ничего плохого, — ответила Мэдди и закрыла глаза. Ей так хотелось бы получать удовольствие от его прикосновений!

Она согласилась поехать с ним развлечься вечером. Предполагалось, что это тоже должно сделать ее счастливой. («Очень хорошо», — одобрила Делла.) Они отправились на один из ужинов в «Тадже» с устрицами и джазовой музыкой, которые там давали каждую неделю в жарком, обитом плюшем чале по соседству с большим бальным, где должно было состояться свадебное торжество. Зал был полон; казалось, там собралось пол-Бомбея, и все курили, танцевали, подходили к их столику и много говорили о том, как они приятно удивлены, что застали Мэдди здесь, да еще и поздним вечером.

— Оставьте ее в покое, пожалуйста, — попросил в конце концов Гай. Он произнес это с улыбкой, но обескураживающе твердо, чем напомнил Мэдди, что деликатный и благородный друг семьи и ее нынешний жених является одним из высокопоставленных офицеров военно-медицинского корпуса Британской Индийской армии. — Мне хотелось бы сопровождать ее и в следующий раз, но это произойдет только в одном случае — если вы позволите ей сейчас отдохнуть и расслабиться.

— Не стоит наживать себе врагов из-за меня, — сказала ему Мэдди, когда они снова остались вдвоем. Она была искренне тронута тем, как он ее оберегал.

— О чем ты говоришь, дорогая! — возразил Гай. — Им всем очень хочется прийти на нашу свадьбу, и потому свои обиды они спрячут глубоко-глубоко в душе. Кроме того, — он взял ее руку, — всё, что меня волнует, — это ты.

Тогда она в первый раз сама поцеловала его. Импульсивно наклонившись через стол, Мэдди прижалась губами к губам Гая. Страсть так и не пришла, да и ощущений было маловато. Но откинувшись назад, она увидела в его глазах радость и да, облегчение, и дала себе слово, что станет целовать его почаще.

Официант принес им серебряное блюдо с устрицами. Играл джаз-бэнд, на потолке панкхи[17] гоняли влажный воздух. В кои-то веки они не обсуждали свадьбу. Попивая хорошее вино в весьма немалом количестве, они весь вечер проговорили о работе Гая и о работе Мэдди, на которую она, конечно, вернется при его горячей поддержке, как только лодыжка восстановится и можно будет провести на ногах целый день. Гай поинтересовался, не собирается ли она бросить курить. У него была теория, что это может навредить здоровью.

— Ладно, если ты настаиваешь, — сказала Мэдди, погасив сигарету и улыбаясь почти с той же непринужденностью, с которой когда-то вела себя с ним и о которой почти забыла. Она подумала, что, возможно, ей нужно почаще пить вино.

— Похоже, тебе все-таки удалось осчастливить человека, который никогда не бывает доволен жизнью, — прокомментировал Питер, с которым Мэдди встретилась за чашкой кофе на следующее утро. — Как твоя голова?

— Нормально, — ответила она, хотя голова под шляпкой-клош жутко болела и кружилась.

— Мэдди, — начал Питер осторожно. — Вице-король уезжает из Дели меньше чем через неделю.

— Я знаю.

— Пока он здесь, было бы просто…

— Питер, — прервала его Мэдди несколько резче, чем рассчитывала. (Ох, уж эта голова.) — Я хочу выйти замуж за Гая.

— А тебе не кажется, что это происходит с кем-то другим?

Она помешала кофе с молоком и ничего не ответила.

Именно так ей и казалось.

В конце месяца она ездила с матерью, Деллой, Айрис и Люси (тоже подружкой невесты) забирать платья из отеля «Уотсонс». Свое она примерила в последний раз, выслушала восторги матери и Деллы, посмеялась над тем, как выразила свое восхищение Айрис, улыбнулась передразнившей дочку Люси, и все это с ощущением, будто она играет главную роль в каком-то спектакле.

Это же ощущение возникло и через неделю, когда Ахмед вместе с посыльным Гая перевезли их с Айрис вещи на виллу жениха. Мэдди стояла на дороге, оглушенная скрипучим визгом колес, и смотрела на удаляющуюся тележку. Хотя она уверяла Айрис, что та сможет возвращаться сюда, когда захочет — например, повидаться с Суйей и поваром, — но сама не могла, никак не могла примириться с тем, что они теперь будут жить в каком-то чужом, незнакомом месте.

— Тебе грустно? — спросил у Мэдди отец, когда Айрис убежала к бабушке, чтобы подбить ту прогуляться до их нового жилища. — Все-таки здесь прошло детство Айрис.

— Думаю, я в порядке, — ответила Мэдди, не зная на самом деле, правду она говорит или нет.

Это было не то и не другое.

Каждый день она проживала как обычно, но чувствовала себя… механической куклой, которой, дергая за незримые нити, управлял кто-то невидимый. Мэдди говорила то, что должна, смеялась, как должна, и, коль скоро никто не спрашивал, все ли у нее в порядке, и не бросал непонимающие взгляды, уверилась, что актриса из нее получилась неплохая. Она еще раз сходила с Гаем поужинать: ела, улыбалась и даже танцевала с ним. Он прижимал Мэдди к себе, и морщины, которые она впервые заметила на его лице у скамейки в Висячем саду, казались не такими явными — они разгладились от счастья, которым лучилось его лицо. Гай, похоже, и не догадывался, что Мэдди просто плыла по течению.

Хоть это было хорошо.

В начале марта вице-король прибыл в Бомбей из Дели. По этому случаю на залитых лунным светом лужайках виллы был устроен большой официальный ужин. Вице-король подкрутил бороду, качнулся вперед-назад на каблуках, подмигнул Гаю, потом поцеловал Мэдди в обе щеки и заметил, что его старый друг Гай — счастливчик.

— Скорее, это мне повезло, — ответила Мэдди, и у нее снова появилось это сумасшедшее чувство, будто она читает чей-то сценарий.

Она начала понимать, что всё это происходит наяву, только на следующее утро, за три дня до свадьбы. Очнуться от оцепенения ей помогла мать Люка, приславшая ответное письмо. Мэдди осознала, как сильно ждала его, только увидев на столике конверт. А потом вернулись чувства — тихая радость пополам с тревогой: Нина ответила, но что она написала? Когда Мэдди разрезала конверт, ее руки задрожали, а сердце со скрипом вернулось к жизни. Она читала полные непостижимого великодушия слова, и глаза ей застилали слезы: «Дорогая девочка, не нужно так волноваться — мы не усомнимся в твоей любви к нашему сыну. Мы от всей души желаем тебе счастья. И надеемся, что вы все же навестите нас когда-нибудь. Помни, что в Англии тебя всегда ждут и с радостью примут».

Пока она дочитывала письмо, с визгом прибежала Айрис.

— Еще три ночи!

Каким-то чудом Мэдди удалось быстро спрятать листок и унять слезы.

Но после этого она перестала чувствовать себя куклой. Прислушиваясь к себе, она стала еще молчаливее. И у нее напрочь пропал аппетит.

— Вам нехорошо? — спросил повар, когда она в очередной раз извинилась за недоеденную порцию.

— Наверное, нервы, — ответила она.

Она и впрямь постоянно была на взводе.

И в то же время будто окаменела.

Мэдди казалось, что с того момента, когда она согласилась выйти замуж за Гая, ею овладел парализующий чувства ужас, которого она не осознавала.

К ее облегчению, все были слишком заняты, чтобы заметить в ней внезапную перемену. Мать вместе с Деллой, по счастью, были всецело поглощены украшением церкви и бального зала. Отец с Питером перешли в распоряжение вице-короля и сопровождали его по городу: ездили по военным городкам, присутствовали на обедах и приемах в разных клубах и конторах вместе с главным индийским коммерсантом города. Гай дневал и ночевал в больнице, отрабатывал лишние часы в операционной перед двухдневным медовым месяцем, а Айрис думала только об обещанных пирожных, своей новой комнате и о том, кто будет нести шлейф свадебного платья невесты.

Усилием воли Мэдди держала себя в руках, с трудом проживая каждый знойный день и бесконечную ночь, минуту за минутой. Она мылась, одевалась, слушала, что говорит Айрис, пыталась уснуть. Ей почти удалось преодолеть этот путь и дожить до свадьбы, будучи уверенной, что после церемонии все наладится.

Она была так близка к цели.

А потом ночью за день до свадьбы, когда все уже улеглись в постели, она принялась собирать и складывать в чемодан вещи для медового месяца — Ахмед должен был отнести их в забронированный Гаем номер «Таджа». Открытые настежь ставни впускали в комнату звуки ночных джунглей: стрекот цикад, шепот листьев и шум моря вдалеке.

Из верхнего ящика Мэдди достала чулки — чистый шелк отливал золотом в свете лампы, — и вдруг из ниоткуда у нее появилась мысль: «Гай меня в них увидит».

Сморщив лоб, она постаралась отогнать наваждение.

Но потом она взяла неглиже, и он появился снова — этот голос, утверждавший: «Это он тоже увидит».

На этот раз пренебречь чувствами Мэдди не смогла. Она схватила тонюсенькую вещицу и представила, как Гай прикасается к ней, снимает ее. Еще толком не осознав, что происходит, она уже не могла думать ни о чем другом. Ее разум, находившийся в блаженной отрешенности на протяжении нескольких недель, обожгло пугающей догадкой, что ей неизбежно придется обнажиться перед Гаем. И с ним она будет заниматься тем же, чем занималась с Люком. Уже завтра.

Она прижала ладонь к горлу. Завтра.

Они будут заниматься этим каждую ночь всю оставшуюся жизнь.

Каждую. Чертову. Ночь.

— Боже мой, — вырвалось у нее. — О боже мой…

Мэдди не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. В ее легких не осталось ни капли воздуха.

Бросив свое занятие, она выбежала из комнаты так быстро, как позволяла едва сросшаяся лодыжка. Остановившись только, чтобы убедиться, что айя[18] Айрис на месте, Мэдди бросилась вниз по ступенькам, выскочила во двор и, пока родители не услышали, не остановили ее и не увидели ее страх, забралась в машину, которую еще только училась водить. Она запустила двигатель, отозвавшийся ровным гулом, и, разбрасывая колесами гравий, с ревом помчалась по дороге в единственное место, где ее могли бы выслушать, — в маленький домик Питера.

Мокрая от пота она, дрожа, стояла у его двери и ждала, пока он откроет.

Питер был уже в пижаме — собирался ложиться. Он в замешательстве выглянул в темноту, убирая рукой с лица слишком отросшие светлые волосы, узнал Мэдди и, оценив ее состояние, побледнел.

— Господи Иисусе!

— Питер, — быстро заговорила она, — я не знаю, что творю. Не знаю.

Глаза Питера полезли на лоб.

— Теперь уже слишком поздно, Мэдди, дорогая. Время, чтобы отыграть назад, ушло.

— Но…

— Уже завтра, — увещевал он. — Вице-король здесь. Всё решено. Ты не можешь так поступить с Гаем. Это его прикончит. Твой отец не сможет никому смотреть в глаза. Айрис…

— О господи, — выдавила из себя Мэдди. Ее горло сжалось при упоминании дочери, потому что она, конечно, не могла причинить вред ей или кому-то из близких. — Господи! Какая я дура…

Питер не стал спорить. Он распахнул объятия, прижал к себе Мэдди и долго не отпускал, уговаривая, что все как-нибудь образуется.

— У тебя ведь так много причин, чтобы выйти за Гая, — сказал он, все еще обнимая ее. — Давай поговорим о них.

И они принялись вспоминать.

Так они просидели всю ночь, выкурив слишком много сигарет, подливая в бокалы бренди и без конца обсуждая, какой Гай добрый и хороший, как с ним повезло Айрис, как он будет ее лелеять.

— Вас обеих будут лелеять, — убеждал Питер.

— Да, — соглашалась Мэдди, потягивая бренди. — Конечно.

Потихоньку, постепенно, заставляя себя вспомнить множество замечательных вещей, касавшихся Гая, и не в последнюю очередь то, каким он станет превосходным папой, Мэдди почувствовала, что необходимость ложиться с ним в постель (а также провести в его обществе остаток жизни) вызывает гораздо меньше отвращения.

А возможно, ее смятение заглушили усталость совместно с бренди. Мэдди не задавалась этим вопросом.

Идти на попятную на самом деле было уже поздно — в глубине души она и сама это понимала до того, как Питер урезонил ее. Вероятно, чтобы найти в себе силы двигаться дальше по этому скорбному пути, она, потеряв голову, и бросилась к нему за помощью.

— Умница, — сказал Питер, с тяжелым сердцем провожая ее на рассвете. — Я всегда, всегда буду здесь.

— Спасибо тебе, — ответила Мэдди.

— У тебя все будет в порядке, — подбодрил ее Питер, постаравшись, чтобы эти слова прозвучали поубедительнее.

— Все устроится, все будет хорошо, — согласилась она, приложив еще большие усилия.

Она позволила Питеру остановить рикшу, поскольку из-за большого количества бренди и бессонной ночи не рискнула ехать на машине. Мэдди успела вернуться на виллу так, что никто даже не понял, что она уезжала, и лечь в постель до того, как проснулась Айрис и вбежала к ней с возгласом: «Ура, пришло сегодня!»

В девять мальчик-посыльный доставил телеграмму от Эди: «Желаю волшебного дня тчк Уверена что это лучшее для всех вас тчк». И еще одну от родителей Люка: «Думаем о вас обоих тчк». В десять Мэдди сняла с шеи цепочку с колечками Люка, во второй раз в жизни оделась как невеста, приехала к церкви, залитая лучами солнца, а не под дождем, и в одиннадцать уже шла вдоль церковных скамеек под руку с отцом. Потом перед лицом трехсот с лишним гостей, включая вице-короля, она пообещала, что будет любить, уважать и слушаться мужчину, которому никогда и ни за что не должна была говорить «да», но поняла это слишком поздно. Когда Гай улыбнулся ей, такой элегантный и ладный в своей форме, даже не думая ее поддразнивать («Я мог бы даже поверить…»), она поклялась себе, что будет по меньшей мере уважать его и постарается сделать его таким же счастливым, какой он желал сделать ее.

Торжественная часть прошла как в тумане. Они позировали для свадебных фотографий, пили шампанское маленькими глоточками, улыбались и благодарили гостей, выстроившихся в бесконечную очередь.

Потом все закончилось, стемнело, она держала Гая за руку, и они вдвоем поднимались по роскошной мраморной лестнице «Таджа» в номер.

— Спасибо тебе, — сказал он, переступая порог и ведя ее за собой к большой кровати с балдахином. — Спасибо, что подарила мне лучший день в моей жизни.

— Пожалуйста, — улыбнулась Мэдди. Отвечать так было смешно, но она не спала больше суток, едва дышала от неодолимого страха перед тем, что они собирались делать, и оттого не смогла придумать ничего лучше.

— Ты волнуешься? — мягко спросил Гай.

— Я в ужасе, — хотелось закричать ей. — Может, не будем?

— Немного, — ответила она.

— Не надо, — успокоил ее Гай. — Пожалуйста, не надо, — он наклонился и поцеловал ее в шею и в районе ключиц, потом потянулся к застежкам платья. — Я ведь тебя так люблю.

Он не торопил ее. Сначала снял платье, потом усадил на кровать, бережно скатывая с ног чулки, будто она была самой хрупкой из всех фарфоровых кукол. Развязав корсет, он поцеловал ее грудь, скользнул ладонями по талии, вокруг бедер… Он был так нетороплив, нежен и очень добр.

Но пока он двигался сверху, она думала лишь о том, как умирала со смеху, когда Люк сбросил их тогда ночью в море. Когда Гай своим весом вдавливал ее в мягкий роскошный матрас, она вспоминала те возбуждение и нетерпение, которые она испытывала, когда они с Люком стаскивали друг с друга мокрую одежду. Потом они занимались любовью — и в теплой воде, и в маленькой чудесной лодке.